Анна и Сергей Литвиновы - Исповедь черного человека Страница 30

Как показалось Владику, идея расстыковки перед посадкой Королеву понравилась — и даже, может быть, понравилась очень. Глаза его засверкали.

— Значит, как говорили у нас на Украине, нехай вин горыть! — сказал Сергей Павлович про приборный отсек и довольно потер руки: — Добре!

Судя по лицам Феофанова и Любомудрова, похвала Главного, даже в такой неявной форме, являлась здесь вещью исключительной, чем-то вроде Сталинской премии. Однако ЭсПэ уже бежал по чертежам дальше и быстро спросил:

— Как будем отделять приборный отсек от спускаемого аппарата?

— Поставим пиропатроны, которые сработают перед входом в плотные слои атмосферы.

— Как будем дублировать систему разделения? — вострым взглядом глянул Королев.

— Ставим текстильные ленты, сгорающие в плотных слоях атмосферы.

Оба ответа Королева, видимо, удовлетворили, и он коротко кивнул:

— Дальше.

— Тормозная двигательная установка сработает перед вхождением в плотные слои атмосферы…

— Почему у вас предусмотрена только одна тормозная установка? Мы же говорили с вами о полном дублировании — каждой жизненно важной системы?

Владик видел и понимал, что Королев, что называется, зрит в корень: задает те самые вопросы, что являются наиболее сложными, тонкими, важными. Но заметил он и то, что каждый из них не становится для Константина Петровича и Михаила Клавдиевича неожиданным. Оба готовы к ним, знают, что ответить, — видимо, долго размышляли над ними и апробировали их в беседах с соратниками, в том числе некогда вечером с ним и Радием. И еще он заметил, что Константин Петрович все чаще в ходе доклада называет изделие не космолетом, как нравилось ему самому, а кораблем, как предлагал Королев. Видимо, инженер, чтобы умаслить Главного, решил пожертвовать (на его взгляд) мелочью, то есть именем устройства, — лишь бы технические его идеи оказались приняты.

— Сергей Палыч, — мягко молвил КаПэ, — дублирующая тормозная двигательная установка не проходит по допустимой массе корабля. Предусматривается, что в случае возможного отказа ТДУ спускаемый аппарат будет тормозиться естественным путем, за счет плотных слоев атмосферы. Надо запускать корабль на такую орбиту, чтобы он через семь-десять суток упал на Землю.

— Упал? Где? В любом случайном месте? — остро переспросил Королев. — В том числе — в Америке или в океане?

— Так точно, Сергей Павлович, — кивнул КаПэ, — необходимо будет предусматривать и отрабатывать и такой вариант.

Главный нахмурился, но развивать тему не стал, лишь буркнул:

— Продолжайте.

Потом они обсудили еще не один десяток тем (как их все запомнить, с ужасом думал Владик, но запоминал, запоминал). Все происходило по прежней схеме: Королев задавал резкие, не в бровь, а в глаз вопросы, а Константин Петрович и Михаил Клавдиевич с чувством и с толком отвечали.

Кое-что ЭсПэ не устроило, и он хмурился и говорил: «Думайте дальше». Но в целом, по результатам всего доклада он показался Иноземцеву довольным. Когда впоследствии, много дней спустя, Владик скажет об этом Константину Петровичу, тот усмехнется:

— Доволен? Да он просто счастлив был тогда и готов нас расцеловать! Я его таким довольным со дня запуска первого спутника не видал! Потому и сказал ему… — Впрочем, Константин Петрович не докончил, махнул рукой. Видно было: воспоминание о том, что происходило в конце беседы, до сих пор язвит его.

А случилось следующее. Иноземцев с Любомудровым, собрав чертежи и заметки, уже выходили из кабинета Королева, а Константин Петрович вроде как замешкался. И, закрывая за собой дверь, Владик услышал, как Феофанов спросил ЭсПэ, причем его интонация стала совсем уж искательной, просительной:

— И еще, Сергей Павлович, один вопросик… Во все времена принято было, что изобретатель обычно сам свое детище испытывает… Ну, знаете, как Пастер на себе вакцину от бешенства проверял. Или как инженер первым под построенный им мост становится…

Владик схитрил — не стал плотно прикрывать двойную дверь со стороны приемной. И от кабинета далеко, в отличие от Любомудрова, не отошел. Слава богу, секретарь куда-то выскочила, и прикрепленного сотрудника, вечно торчащего в приемной у ЭсПэ, тоже на месте не оказалось. Поэтому расслышать дальнейшее Иноземцеву никто не помешал. Видеть он не видел, но слыхал зато все до последнего слова.

— Поэтому я прошу вас, — продолжал искательно Константин Петрович, — разрешить и доверить, Сергей Павлович, первым в космос слетать мне.

Жаль, не видел Владислав, каким тут стало лицо Королева, но впоследствии ему доводилось не раз наблюдать Главного в гневе, поэтому он легко мог себе представить. Тем более что прекрасно расслышал через неплотно прикрытые двери королевский рык:

— Ты?! Да как ты смеешь?! Ты, мальчишка! Щенок! Да что ты себе тут вообразил?! Да кто тебе сказал, что это — твой корабль?! Это — мой корабль! Ты слышишь — мой!

Тут и секретарша вернулась на место в приемной, и за своего непосредственного начальника Владику стало неудобно, и он отскочил от дверей, однако все равно расслышал королевский крик, доносившийся из кабинета:

— Вон! Давай сюда свой пропуск! Я тебя увольняю! Убирайся!

Спустя минуту в приемную вышел Константин Петрович. Он был иссиня-белым, и даже кончики пальцев у него подрагивали. Любомудров, когда они, наконец, оказались на лестнице, подступил к нему с утешением:

— Не печальтесь, Константин Петрович, Королев меня еще из ГИРДа несколько раз увольнял, а уж отсюда, из ОКБ, я и не припомню сколько.

— Да я все понимаю, — расстроенно махнул рукой Феофанов. — Он отойдет и сам позвонит. И я печалюсь не об этом.

Владик понял, о чем горюет начальник: Королев запретил ему лететь в космос. Непонятно только, почему Главный прореагировал на довольно логичное предложение Константина Петровича столь бурно? Наверно, просто приревновал. Уж самому Королеву, совершенно точно, никто, никакой Хрущев не разрешит взлететь на борту своего корабля, да еще первым.

А в ноябре пятьдесят восьмого у Королева состоялось большое совещание, или совет главных конструкторов. На него приехали все зубры, академики-смежники, занимающиеся космической связью и телеметрией, стартовым комплексом, двигателями, материалами, скафандром. Присутствовали Глушко, Бармин, Пилюгин… Были все замы ЭсПэ: Бушуев, Черток… Приехали люди из военно-промышленной комиссии и ЦК партии… Разумеется, ни Владик, ни Радий на совет главных не попали. Однако Константин Петрович Феофанов и Юрий Васильевич Флоринский там присутствовали. И позже рассказывали, что решался тогда на совете важнейший вопрос: какое из направлений сделать на ближайшее время приоритетным? Сосредоточиться на запуске в околоземное пространство первого корабля с человеком на борту? Или развивать беспилотное направление и строить и оснащать спутники-разведчики, как это сделали американцы? В конце совета Королев, непревзойденный дипломат и хитрый лис, сказал примерно следующее:

— Задачи, которые нужно решить при создании спутника-разведчика, аналогичны тем, что решаются при запуске корабля с человеком на борту. Главная среди них — благополучное возвращение с околоземной орбиты ценного груза, мягкая его посадка, в целости и сохранности, в заданном районе Советского Союза. А вот каким будет этот груз — кассеты с отснятыми фотопленками или человек, — вопрос уже второй, следующий. И если мы отработаем проблему благополучного возвращения с орбиты человека, мы тем самым решим вопрос о доставке из космоса не только отснятых фотопленок, но и, к примеру, самих фотоаппаратов, которые сможем использовать при дальнейших запусках.

Говорили, что оппозиция полету человека в пользу спутников-шпионов до совещания была сильнейшей, особенно среди военных. Однако Королев настоял на своем: очень уж ему хотелось еще раз утереть нос несчастным «американам». Совет постановил: форсировать постройку космических кораблей «Восток» для отработки всех систем и, в дальнейшем, полета на околоземную орбиту человека, который должен состояться в конце 1960 года.

Новый год не был тогда еще длительным и всенародным праздником, как нынче. Тридцать первого декабря трудящиеся Советского Союза все как один работали, а второго января — уже заступали на трудовую вахту снова. На все гулянки отводилась, худо-бедно, новогодняя ночь и один день первого, чтобы зализать раны и замести следы.

Однако под новый, пятьдесят девятый год Владькина мама взяла в библиотеке пару дней отгулов и приехала-таки к сыну в Москву.

Глава седьмая

Под Новый год в столицу съезжались многие. Торговля, как и все советские люди, старалась выполнить годовой и квартальный план, поэтому в последнее воскресенье года работали многие магазины и даже крупные универмаги, вроде ГУМа, ЦУМа и недавно открытого «Детского мира». В продажу выбрасывали товары, слывущие дефицитом. Можно было, потискавшись в очередях, оторвать себе и родным полезную в хозяйстве и красивую вещь. И даже совсем не шмоточница Антонина Дмитриевна (мама Владика) не устояла перед всеобщим полубезумием: в последнее воскресенье пятьдесят восьмого года купила модные полуботинки для Аркадия Матвеича, зимнее пальто для Владика и шаль бабушке, Ксении Илларионовне.