Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира Страница 30

Сверху заиграла музыка, Плетнев узнал группу «Линкин парк» и удивился, что Маратик такой знаток и меломан. С первого взгляда ему показалось, что единственное, на что он способен, – это грезить о певице Максим.

– Подпишите документ, – совершенно изменив тон, сказала Тереза Васильевна грубо. – При вас же дело было!

…А к Любе, видимо, все-таки придется идти.

Нет, к ней совершенно точно придется идти и взять с собой Элли, потому что с незнакомым человеком эта самая Люба не будет откровенничать.

Нет, совершенно точно придется взять!..

Все… не просто так, это настоящее «дело», а Алексей Александрович считал себя прежде всего деловым человеком.

От этой мысли он пришел в прекрасное настроение. Было плохое, стало превосходное.

Настолько превосходное, что он сразу отвлекся, соображая, как они с Элли пойдут к этой самой Любе и дорогой поговорят о чем-нибудь хорошем, о дедушке Лордкипанидзе, знатоке русского языка, о речке, велосипедах, медведях и гадюках, но тут Тереза Васильевна по прозвищу «газпром» постучала ладонью по столу.

Так у них в школе стучала учительница русского языка, призывая класс к порядку.

– Вы должны подписать, – сказала она с нажимом. – Это ваш гражданский долг. Кража имущества – подсудное дело, которое должно идти законным порядком. Евгения, наша соседка, которая тоже присутствовала, уже подписала, и я, и моя дочь Регина, очередь за вами в плане совершения правосудия.

Плетнев вздохнул, поднялся из кресла, взял со стола исписанный с обеих сторон листок бумаги, разорвал раз, – Тереза Васильевна ахнула и прижала к щекам растопыренные пальцы, – потом еще раз, потом еще несколько раз и сунул обрывки в задний карман джинсов.

Пояснять что-либо Терезе Васильевне он счел совершенно излишним, поэтому просто пошел к двери.

– Стой! – страшным голосом приказала хозяйка. – Не уйдешь!..

Плетнев толкнул дверь, сбежал с крыльца и глянул на тучу, которая была уже совсем близко.

– Это тебе так не пройдет! Ты меня еще вспомнишь, уголовная твоя морда! Будешь знать, как с порядочными людьми себя вести!.. Все дело мне испортил, паразит!.. Стой, кому говорю!.. Ты думаешь, на тебя управы не найдется! Да ты не знаешь, с кем связался! Кому сказала, стой!

Плетнев уселся на велосипед.

– Я этого так не оставлю, слышишь, поганец?! Я таких людей подключу, что тебе на всю жизнь наука будет!..

…Я подключу, я так не оставлю – это все Плетнев много раз слышал от своей тещи, образца сдержанности, умницы и красавицы.

Язви твою душу!..

– Кем вы трудитесь в Газпроме? – спросил он таким тоном, каким спрашивал на совещаниях у проштрафившихся заместителей, почему тендер на госзаказ ушел из-под носа, и этот его тон означал только одно – скорый конец света. – Кем, Тереза Васильевна? Ну? Вы ответственная уборщица? Или главная лифтерша?

Он точно знал, что не ответить ему нельзя. Она не могла с ним тягаться.

– Я… старшая по этажу, – пролепетала ответственная работница. – Поливаю цветы, проверяю ковры… рамы…

– Достаточно, – перебил Плетнев. – Будьте здоровы.

Он заехал на свой участок, когда дождь уже начался потихоньку, примериваясь, как будто пробуя силы, и как только Алексей Александрович втащил велосипед на террасу, ливанул отвесной стеной. По железной крыше загрохотало, зашумело, полилось из водосточных труб, и весь участок до ближайшего куста, объеденного козой, моментально исчез, пропал из глаз.

Сверкнула молния, и в белом неоновом свете на мгновение появились дальние березы, черная трава и качалка с забытым пледом, и опять все пропало за дождем.

От восторга и холода у Плетнева застучали зубы. Он стоял на террасе, мелкая водяная пыль летела ему в лицо.

Такого восторга он не испытывал давно.

Молния опять прорвала тучи, все вокруг полыхнуло, как будто в потрясении, и исчезло, и Алексей Александрович выскочил на лужайку.

Дождь упал на него отвесно и сильно, как будто из ведра, и Плетнев стал скакать по лужайке, размахивая руками.

Он ни о чем не думал, он просто скакал под дождем.

Тот, словно понимая, как он нужен сейчас Плетневу, на секунду приостановился, собираясь с силами, а потом ударил еще мощнее. Под ногами уже не было травы, только вода, и вообще в мире больше не осталось ничего, только отвесные, первобытные потоки воды, реки, водопады, и в водостоках ревело, и громыхало по крыше, и молния сверкала, и гром раскатывался в черном небе, и Плетнев скакал по лужайке!..

Он понятия не имел, сколько времени длился его дикарский и необъяснимый восторг, но вдруг в шум и рев небесного катаклизма и в его собственные вопли – оказывается, все это время он еще и вопил! – добавился какой-то звук, совершенно посторонний, но отчетливый.

Плетнев перестал скакать и прислушался.

Ничего он не мог разобрать в грохоте грозы, но шум явственно слышался со стороны забора.

Плетнев, все еще не отошедший от своего восторга, побежал и выскочил к воротам. Ничего было не видно, но когда молния ударила в очередной раз, на дороге обозначился какой-то большой темный холм неправильной формы. Холм шевелился.

– Кто здесь?! – заорал Плетнев, перекрывая шум.

– Я здесь! – проорали с той стороны забора, откуда-то из середины холма, и Плетнев выскочил за калитку.

При следующей фотографической вспышке он увидел посреди черной вспученной реки, в которую превратилась дорога, мотоцикл, а рядом с ним огромное, мокрое волосатое чудище – Федора Еременко.

– Колесо заклинило!!! – проорал Федор. – Помогай давай!.. С той стороны, а я с этой! Ну, раз-два, взяли!..

Плетнев налег на мотоцикл. Вода капала с ушей и носа, стекала по пальцам.

Мотоцикл был очень тяжелый и почти не двигался.

– Поднимай! – орал Федор. – Поднимай, так не пойдет!!!

Он наваливался на руль, почти падая вперед, и, когда вспыхивало, Плетнев видел его оскаленные от напряжения зубы, вывернутые локти, мокрые волосы, залепившие лицо.

Потом Плетнев уже ни о чем не думал и ничего не видел, и все это было как продолжение катастрофы. Он знал только, что нужно толкать, обязательно нужно, а для чего – неважно, и ноги скользили по щиколотку в воде, и молния сверкала, и гром гремел, и вода отвесно падала с неба.

Так продолжалось довольно долго, Федор крикнул:

– Держи! – и куда-то делся.

Плетнев держал. Прибежал Федор, и они вдвоем затолкали мотоцикл под какую-то крышу.

– Первый раз в жизни, представляешь?!

Алексей Александрович кивнул, нагнулся вперед, оперся обеими руками о колени, тяжело и коротко дыша.

Вспыхнул свет, он зажмурился, подышал еще немного и выпрямился.

Мотоцикл стоял под навесом возле того самого гаража или сарая, где Алексей Александрович изучал следы во дворе Федора Еременко.

Дождь стал потише, но все еще лило как из ведра.

– Пошли, чего встал?!

По-прежнему ни о чем не думая, следом за Федором Плетнев поднялся на высокое крыльцо и оказался в просторном и странном помещении. Хозяин шуровал и грохотал чем-то за его спиной.

Плетнев слизнул с губ воду и огляделся.

Н-да.

– На тебе полотенце, сейчас еще штаны какие-нибудь найду. Так, это все грязное, это тоже… Во, нашел!..

Плетнев переступил ногами. Вокруг него на темные доски пола налило довольно большую лужу.

– Ну, чего застыл-то, Леха?! Вытирайся давай! Вон штаны, а там майка.

Стуча зубами, совершенно замерзший Плетнев стал стаскивать с себя джинсы. Они застряли на бедрах и никак не снимались.

– Тебе чего, водки или лучше вискаря?

– Ви-виски, – выговорил Плетнев, навыворот стаскивая мокрые штаны. С волос капало, и вдруг все это перестало быть приключением.

Он ничего не понимал.

Нет, не так. Он все понимал, и ему странно было, что он так давно и правильно обо всем догадался.

Он напялил сухие штаны – они оказались ему великоваты, но на поясе обнаружились веревки, которые он подтянул, чтоб штаны не падали, – и футболку с надписью «Kennedy Space Center». Вещи были ношеными, мятыми, но совершенно чистыми и от них хорошо пахло.

– Ну, чтоб мы были здоровы!

Под носом у него появился широкий стакан, налитый примерно на три четверти.

Плетнев взял стакан и залпом выпил, не чокаясь.

– Стрелять-колотить, – задумчиво сказал Федор Еременко.

– А собачки где же? – осведомился Алексей Александрович, выдохнув. – Отдыхают?

– На улице собачки. Они в дом не заходят.

Тем же полотенцем, что и голову, Плетнев подтер с пола лужу, которая натекла с него, скатал собственные джинсы и майку в огромный ком и вышвырнул на крыльцо. Все равно все мокрое.

– Ну, еще по одной?

– Давай, – рассеянно согласился Алексей Александрович. – Только закусить бы чем-нибудь. Окосеем.

Федор вдруг развеселился.

– Эт точно! Сейчас соображу чего-нибудь.

В громадной квадратной комнате находились пара широких диванов, телевизор «Bang&Olufsen», шкуры на полированном полу, деревянный стол на слоновьих ногах, на стене огромный постер под стеклом. Плетнев понюхал свой пустой стакан, подошел и посмотрел.