Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя Страница 30

– Разгромили атаманов, разогнали воевод!.. – подал реплику молчавший до сего Дьяконов.

Приезжий инструктор осведомился:

– А у вас в районе правые есть?

– Выявим, – бодро ответил Петухов. – Выявим и – того, разделаем под орех! Впрочем, думаю, у нас правых вообще не должно быть!

И с мест закричали:

– Нет у нас правых!

– Откуда среди нас оппозиция?!

Дьяконов вдруг поинтересовался у заврайзема:

– Слушай, Косых! Ты на днях выдал семь ссуд. Кому?

– Не помню…

– Зато я помню. Афиногенову, Темрюку, Куркову, Русакову, Неверовскому, Низаметдинову, Дремову. Так? Что молчишь? И все они – середняки. А Неверовский – крепкий середняк.

– Неверовский – боевой партизан! – со злом отозвался заврайзем. – Трижды ранен! Орден Красного Знамени имеет!

– И еще двух батраков… Тоже забыл?

– Я не один решал! Крайзо утвердило!

– Правильно! Все верно! – подтвердил Виктор Павлович и обратился к инструктору: – А двум беднякам ссуду не выдали. Отказали. Как это называется, товарищ инструктор?

– Правый уклон на практике, – добродушно сказал инструктор. – А вы искать собираетесь, товарищ Петухов!

Эмоциональный Петухов свирепо взглянул на заврайзема и постучал по столу карандашом.

– Поступило предложение: создать комиссию для проверки всей деятельности нашего земельного отдела! Предлагаю следующих товарищей в комиссию…

– Вот она, политучеба-то, как обернулась! – сказал Шаркунов, когда я зашел к нему дня через два вечером на квартиру почаевничать. – Занятно!

Шаркунов прилаживал на стене большую красочную олеографию в застекленной раме. По зимней лесной дороге мчится ошалевшая от страха тройка. Возница неистово нахлестываем лошадей с выпученными глазами, а седоки отстреливаются из револьвера от наседающей волчьей стаи.

– Нравится? – спрыгнув с табуретки, спросил Шаркунов.

– Хорошо нарисовано! Хотя и неправдоподобно.

– Почему неправдоподобно? Бывает всякое…

В этот момент из кухни послышалось хрюканье поросенка. Зная спартанский образ жизни Шаркунова, я удивился:

– Ты что это, Василий, стал живностью обзаводиться?

– Да нет!.. Вчера пришел ко мне этот наш… «правоуклонист» Косых и припер поросенка. Говорит, ему дружки из района привезли, когда не было дома, и оставили жене. Возьми, говорит. Шаркунов, куда хочешь, а то скажут – не только «правый», а еще и взяточник!.. Мне, говорит, это сейчас совсем ни к чему. Всю свою скотину порешил и мясо сдал в заготовки, а деньги внес в райфо, в доход государства. Но поросенка этого жалко. Маленький, говорит…

– А ты что?

– Ну, акт составлять я не стал. Вот выберусь в район – отдам кому-нибудь из бедняков…

У меня мелькнула мысль, вызванная страшной картинкой.

– Знаешь, что? Сейчас ночи лунные – давай съездим на волков с этим поросенком? Волков нынче опять прорва! Говорят, с поросенком – очень добычливо…

Охота была организована следующей ночью по всем правилам, предусмотренным охотничьими справочниками.

Налицо был крепкий мороз, ночь, озаренная призрачным зеленоватым светом полнолуния, широкая кошева, запряженная парой могучих лошадей, три двустволки, «потаск» – кулек, набитый свиным навозом и привязанный к кошеве на длинной веревке, и главное действующее лицо – поросенок в мешке.

Мы носились всю ночь, поочередно правя лошадьми. Драли поросенка за уши, щипали, дергали за хвостик и даже покалывали ножиком. Свиненок орал на всю округу истошным голосом, но волки так и не появились…

Под утро мы вернулись домой и, вытряхнув главное действующее лицо охоты из мешка, сокрушенно переглянулись: поросенок был сильно поморожен…

– Придется есть… – вздохнув, сказал, Шаркунов.

– Тем более завтра тридцать первое декабря – Новый год, – поддержал его Дьяконов.

– Я всегда считал, что жареный поросенок гораздо приятнее живого, сырого, – высказал свое мнение Игорь.

В ночь на первое января тысяча девятьсот двадцать девятого года, когда мы собрались в квартире Шаркунова, вошел товарищ Петухов. Его усадили на почетное место и рассказали трагическую историю безвременной гибели нашего соратника по волчьей охоте.

– Так-то вы разрешаете проблему животноводства в районе! – укоризненно посмотрел на нас секретарь райкома. – А в райзо сегодня вывесили новый плакат: «Свинья – крестьянская копилка»! Эх, недальновидные люди! Вы хотя бы деньги в доход государства за этого несчастного внесли…

– Уплатили, – с готовностью откликнулись мы. – А как же, нешто мы без понятия?

– Откуда вам отрезать, товарищ Петухов? – любезно спросила наша хозяйка. – Ребрышка или окорочек?

– Подождите минутку. Дайте мне стакан водки, и сперва сообщу вам не очень потрясающее известие…

Выпив водку залпом, товарищ Петухов продолжил:

– Был в крайкоме… Обозвали «краснобаем» и «начетчиком». Наверное, к весне снимут… Так что можете резать от шеины.

Но ему отрезали все-таки окорочек.

Мы заводили граммофон, пели, шутили и смеялись, и не было в том ничего предосудительного, но в шесть часов утра зазвонил телефон и лакированный ящик прохрипел в ухо Дьяконову:

– В Воскресение сгорел новый маслозавод. Следы поджога. Сторож убит топором…

– Мне этот поросенок на всю жизнь колом в горле станет! – застегивая полушубок, бросил Дьяконов. – Притупление бдительности…

– Брось! – возразил Шаркунов. – Везде была усилена охрана. В Воскресенку я накануне послал в помощь участковому еще двух человек.

– Ну, значит, и они тоже… ели поросенка! Давай команду запрягать!

Так пришел в наш район год тысяча девятьсот двадцать девятый…

Однажды, летом уже, Игорь нумеровал очередное «Дело» и пел под нос тихонько:

Ты ли, я ли?Не вон та ли?Не вон ентакая?На семой версте мотали,– переентакая!

И снова:

Ты ли, я ли?

Я похвалил:

– Очень мелодично и содержательно! Сам придумал?

– Нет. Вот здесь напечатано…

Он передал мне подшивку новосибирского журнала «Настоящее». Я перелистал журнальные страницы, прочитал ничего не говорящую подпись редактора «А. Курс».

– Так-с… И нравится тебе «курс» этого журнала?

– Рукавишников отобрал у учеников школы крестьянской молодежи…

– Сжечь надо, Игорек!

– Сейчас затоплю печку…

И снова начал:

– Ты ли, я ли… Тьфу, зараза! Привязалась, как семечки!

Тут в мою камеру вошел без стука громадный человечина, лет сорока с широким лицом, русыми усами, щеткой и темными глазами. Колючими, щупающими…

Он осмотрел комнату, подошел к стене, на которой висел давно прибитый Игорем плакат, изображавший: сдобного, румяного кулака в синей поддевке. Кулак выжимал томатный сок из тощего мужичка с лукошком в, руке.

– Дезориентация! – густо сказал посетитель, содрал плакат со стены и, порвав на четыре части, выбросил в открытое окно.

Потом подошел ко мне и протянул руку. Два пальца на руке не сгибались.

– Лыков! Новый секретарь райкома… А это – твой парень? Комсомолец? Воспитываешь смену? А подходит? На деле проверял?

Он сыпал вопросами, не ожидая ответов.

– У тебя сейчас допросов пет? Сколько дел в производстве? Много арестованных? А в милиции? С гепеушником, говорят, дружишь? Всерьез или дипломатничаете? На каком курсе учишься? Когда экзамены? Впрочем, об этом после, а сейчас – пойдем! И ты, секретарь, пойдешь с нами…

– Куда, товарищ Лыков? – спросил я.

– К твоему дружку. Потолкуем. Я сегодня хочу вам кое-что рассказать… кое о чем поспрашивать… Пошли, браточки!

В кабинете Дьяконова, вместе с хозяином, сидел народный судья. Новый секретарь райкома грузно утвердился за вторым свободным столом.

– Не секретно. Не конфиденциально. Для общего сведения коммунистов и беспартийных большевиков. Разговор – о кулаке… В театре бывали? Я в Питере каждое воскресенье ходил. Очень поучительно! А теперь слушайте меня: современный кулак – это артист высокой пробы! Перевоплощенец-оборотень. Пока его не трогают – благородный отец и резонер. Когда давнут – «злодей». Помните, что Ленин о кулаке деревенском писал? Но когда Ильич писал, распознать кулака было проще. В те времена кулак деревенский до актерских амплуа еще не спускался, а на режиссерских вершинах пребывал. Потом в революцию его прикладом военного коммунизма с режиссерских высот спихнули. В гражданскую войну – еще добавили, и тут кулак понял, что в актерах ему способнее. Вообще, кулак – человек понятливый. Пришел нэп. Легализовали кулака, нашлись прямые радетели, вроде нашего преподобного «первого теоретика» Николая Ивановича, но кулак снова в режиссеры не полез. Говорю – он сейчас на второстепенных амплуа от «резонера» до «простака». А сущность – преподлейшая, все та же… звериная… И не в земотдельской статистике эта сущность, не в финотдельских патентах, не в регистрациях батрачкомов, а в умении приспосабливаться к жизни, к обстоятельствам. Вот вам примеры…