Анна и Сергей Литвиновы - Я тебя никогда не забуду Страница 30

Мысли мои лихорадочно заметались: «Сказать: два года назад? Или – только что, десять дней прошло? Или как-то соврать по-хитрому? Впрочем, что особенного, если мы виделись совсем недавно?»

Внутренне я заметался: надо ли мне говорить об этом? И почему они спрашивают?

– Значит, так, Иван, – деловито молвил Глеб. – Новый год совсем скоро. Поэтому давай не будем размазывать белую кашу по белому столу. Каждый час на счету. У нас, знаешь ли, социализм хоть и развитой и реальный, а принцип «ты – мне, я – тебе» официально никто не отменял. Поэтому предлагаю заключить сделку: ты нам рассказываешь, что знаешь, про Наталью Рыжову и ее далекоидущие планы. А мы, в свою очередь, помогаем тебе пробиться в мир большой литературы. Возможности, как ты понимаешь, у нас есть.

– Ты когда с ней встречался? – резко перебил его первый «следователь».

– Не видел я ее, – промямлил я. Кровь прихлынула к моему лицу. Я чувствовал себя словно в невесомости, в безвоздушном пространстве.

– Не-даль-но-видно, – по слогам, внушительно заметил Глеб. – Мы же знаем: вы контактировали. Недавно. Вопрос: когда в последний раз?

«Господи, почему бы не сказать? – подумал я. – Что в этом такого?» И пробормотал:

– Да, я встретил ее. Недели полторы тому назад.

Они оба чуть заметно оживились.

– При каких обстоятельствах?

– Случайно увиделись на улице.

– И..?

– И – что? – слегка разозлился я. – И – разошлись. Почему вы меня вообще о ней спрашиваете?

– И больше вы с ней не виделись?

– Нет, не виделись. Что с ней случилось? – В моем голосе наверняка послышалась и рассерженность, и тревога.

Парочка переглянулась.

– Случилось то, – весомо начал Глеб, – что твоя Наталья Рыжова затеяла одну нехорошую штуку… Ты не в курсе, какую?

– Нет, – быстро ответил я и почувствовал, как кровь прихлынула к моему лицу. Я испугался, что физиономия меня выдаст, и оттого покраснел еще больше. – А какую… штуку?..

– Она решила выбрать свободный мир, – ухмыльнулся гэбэшник.

– Попыталась незаконно пересечь государственную границу, – пояснил следователь.

– Ты знаешь: где? – вперился мне в глаза Глеб.

– Нет! – отчаянно и, пожалуй, испуганно, выкрикнул я.

– Когда?

– Понятия не имею!

– Кто ей помогал?

– Не знаю!

Они оба еще с полминуты буравили меня взглядами, а потом гэбэшник вдруг хлопнул в ладоши и сказал:

– Все! Проехали! Закончим. Я вижу, ты не врешь. Мы не затем здесь собрались. Давайте пить чай. А тебе, Иван, урок: любовь – любовью, а выбирать друзей и тем более близких женщин тоже надо умеючи…

…Сказать, что в ту новогоднюю ночь я напился – не сказать ничего. Я вырубился, кажется, сразу после того, как куранты пробили полночь и диктор зачитал поздравление смертельно больного генерального секретаря и председателя президиума Юрия Владимировича Андропова советскому народу.

Временами в алкогольном бреду мне являлись два друга-комсомольца: Глеб и следователь. И – еще один, почему-то похожий на них, как две капли воды, так называемый сосед Наташи по квартире – в своем хмельном сне я не сомневался, что они – одна шайка-лейка… Потом – уже наяву – я лежал на койке и какая-то девушка, но совсем не Наталья – кто она была? – держала свою холодную ладонь на моем пламенеющем лбу… А после – тяжелый рассвет, и я бреду по пустынной улице, спотыкаясь и поскальзываясь, к электричке… И в приступе пьяного самобичевания понимаю, что после разговоров в отделении милиции мне, пожалуй, лучше забыть мою Наталью навсегда. Недаром о ней спрашивали. И теперь неважно: возьмут ли ее на границе, или раньше, или ей чудом удастся уйти. Главное: я ее предал и потому могу лишь мысленно проститься с ней навеки.

«С Новым вас, тысяча девятьсот восемьдесят четвертым годом, дорогие товарищи!»

Наши дни

Иван Гурьев, беллетрист

…Я даже катаюсь на велосипеде.

Форму стараюсь поддерживать. Без фанатизма, конечно. Но мне приятно, когда в электричке или в магазине меня называют не «дядей», не «папашей» и не «мужчиной». Хотя бы – «молодым человеком»…

Потому заставляю себя сесть на велосипед и крутить педали. А когда уж преодолел свою лень, вытащил из сарая велик и поехал – тогда уж сплошное удовольствие! От моего дома до леса (и прочей природы) минут десять неспешной езды по дачному поселку. А в бору – и прохлада, и чистый воздух, и ароматы сосен, и выпархивающие прямо из-под колес трясогузки и другие птицы…

Сегодня я забрался довольно далеко, до самой торфянки. Торфянкой у нас называют озеро в самом сердце Лосиного острова. Самое существенное его преимущество в сравнении с иными подмосковными водоемами – сюда категорически нет проезда на машине. Только на велосипеде или пешком. Поэтому – не слишком большое количество пьяных компаний и прочего сброда.

Велосипедисты в массе своей, я заметил, люди гораздо более культурные, чем автомобилисты.

Видимо, сказывается отсутствие автомобильного железа и тонированных стекол, обыкновенно ограждающих со всех сторон водителя машины.

Велосипедист более уязвим и потому менее хам.

А может, дело в том, что на машине обычно ездят по делам, по работе, ради бизнесу, а на велике – для развлечения. А когда человек развлекается, он никуда не спешит, и в таком разе – чего ему напрягаться! И хамить.

Как бы то ни было, денек стоял хороший – настоящий жаркий июльский день, когда солнце шпарит и все собирается гроза, да никак не соберется.

Нашу торфянку, как выяснилось в конце пути, за тот год, что я здесь не бывал, облагородили. Устроили через каждые пятьдесят метров в качестве урн железные бочки, открыли кафе под тентом. Внутри заведения поставили не тривиальные пластиковые стулья, а миленькие железно-деревянные. А при входе в кафе, словно в какой-нибудь Вене – этажерка для крепления двухколесных друзей.

Народу на пляже оказалось много. Весь берег усеян великами. Подростки, компании, множество мамочек (и бабушек) с детьми. А кто еще может позволить себе выбраться в разгар буднего дня на пляж!

Я припарковал своего мустанга и принялся кутить напропалую: купил чашку растворимого кофе, мороженое в вафельном стаканчике, пиво, копченого кальмара…

Я потягивал пиво и радовался жизни. И думал: ах, какой же я счастливый, что могу посреди трудовой недели смотаться на пляж (а мог бы, допустим, и на стриптиз отправиться, когда б оные функционировали в двенадцать дня). И никакой начальник, никакая работа меня не достают. Роман в издательство сдан, следующий начинать – надо мной еще не каплет… Светит солнце, и плещутся в торфяной воде дети, и молодые мамашки посматривают на меня скуки ради, но не без интереса… Жизнь удалась?

И тут вдруг из глубин сознания выплыл вопрос. Которым я, время от времени, задавался. И усиленно гнал его от себя прочь. Но теперь он снова возник, и настроение у меня немедленно испортилось.

Потому что вопрос был:

А КАКОЙ ЦЕНОЙ?

Да, действительно: ЧЕМ мне пришлось заплатить? И СКОЛЬКО? (Ведь за все в жизни приходится платить!) Какую цену я заплатил за свою внешнюю свободу? И за возможность выехать в будни на пляж? И за домик в ближнем пригороде столицы?

Я решил раз и навсегда додумать эту, все навязчивей посещающую меня мысль до конца.

Сформулировать ответ. Раз и навсегда.

И первое, что вспыхнуло у меня в мозгу в виде ответа, было:

ТЫ ЗАПЛАТИЛ ЗА ЭТО – ЕЮ.

ТЫ ОТКАЗАЛСЯ ОТ НЕЕ.

И ОТКАЗАЛСЯ ОТ СЕБЯ…

«Да ну, чушь! – мысленно закричал я. – Ну при чем тут она! Я ведь ничего не сделал! Никак ее не предал!»

Ну, хорошо, хорошо, может, и так… Я действительно ничего не сказал им про нее. И моя последующая бурная и в общем-то успешная литературная карьера от того разговора с двумя лучезарными комсомольцами никак не зависела. Просто так совпало. Стечение обстоятельств.

Но ведь чем-то же я за свой успех и правда заплатил… (ЗА ВСЕ НАДО ПЛАТИТЬ!)

Уже тем, что ОТКАЗАЛСЯ – пусть не от нее, но ОТ СЕБЯ?

ИЗМЕНИЛ – СЕБЕ?

Все началось еще весной восемьдесят второго, когда я прочитал в литобъединении «Весы» при ДК имени Горького свой рассказ. Тот самый, «В траве сидел кузнечик» – что я написал после расставания с Наташей. Я тогда им очень гордился.

Рассказ и вправду был хорошим. Я недавно отрыл его в своих старых рукописях и перечитал. И понял: да ведь он без дураков классный! И что в нем было, спрашивается, в советские времена криминального?

Из-за чего, спрашивается, стоило копья ломать?

Теперь даже сразу и непонятно, почему наш мастер, руководитель литобъединения Юрий Владимирович Т-кий, сказал, подытоживая обычное обсуждение, как всегда, выступил, на правах мэтра, последним…

До него говорили другие. Такие же, как я, желторотые графоманы. Обычно коллеги по цеху, юные прозаики и поэты, выступали на лито по принципу: «Произведение хорошее, однако есть отдельные недостатки». Причем в качестве недочетов обычно фигурировали мелкие блохи, вроде неточной рифмы или неправильного словоупотребления. Иные, напротив, заявляли: «Рассказ (стихи) плох, но есть и творческие удачи». При том, что юные коллеги, как правило, ставили положительную или отрицательную оценку, обыкновенно исходя не из свойств данного конкретного произведения, а из личных симпатий и антипатий. И собственных взаимоотношений (дружеских, а подчас и любовных) с автором. Не раз случалось, что прозаик Н. все хвалил и хвалил, заседание за заседанием, опусы поэтессы К. – а потом вдруг, р-раз, и начинал поругивать, и все сразу понимали: прошла любовь, завяли помидоры, сердца Н. и К. снова свободны.