Артур Крупенин - Каникула (Дело о тайном обществе) Страница 30

Была в деле и еще одна странность: судя по тому, что жертва и предполагаемый убийца переписывались, Дуарте знал домашний адрес Гонсалеса. Так почему же свою бандероль он отправил до востребования?

Кроме того, по словам сотрудника почты, отправление весило около ста граммов, так что Гонсалес вполне мог забрать конверт с собой во время визита в Талаверу. Так с какого перепугу Дуарте понадобилась экспресс-почта? И что, черт возьми, было в том конверте?

На ум Рохасу пришли слова вдовы убитого, которая сообщила, что ее муж в последние дни совсем не выходил из дома и даже послал за слесарем, чтобы установить на входную дверь дополнительный замок и цепочку. Дуарте кого-то боялся? Но кого?

Вдова также сообщила полиции, что неизвестные злоумышленники перерезали провода, оставив их без телефона и интернета. А соседи рассказали, что в последние дни видели машину, сутками торчавшую у дома. По описанию, это черная «Тойота-Камри». С какой целью эта машина стояла у дома Дуарте? Старику угрожали? Или за ним кто-то следил? Так он поэтому отправил Гонсалесу загадочную бандероль накануне личной встречи?

Григорий Расторгуев никогда не спешил уходить со службы по окончании трудового дня. И даже возвращаясь домой, он в окружении своих бесчисленных справочников продолжал корпеть над тем, что не успел доделать в рабочем кабинете. Не то чтобы Григорий был законченным трудоголиком, просто никакого другого занятия у него не было, разве что ухаживать за престарелой матерью, да не забывать покормить кошек – неугомонных «сиамских близнецов» Майю и Инку.

Мать Расторгуева, всю жизнь проработавшая в Институте этнологии и антропологии, была абсолютно уверена, что сын в угоду маме пафосно назвал ее любимых питомцев в честь исчезнувших цивилизаций, и обращалась к ним не иначе как к «последним из племени». Сам же Григорий наивно считал, что дал кошкам обычные женские имена.

Поправив глубоко врезавшиеся в переносицу толстенные очки – левый глаз минус девять, правый минус одиннадцать, – Григорий рылся в интернете в слабой надежде на удачу.

Дело в том, что несколько дней назад в Москве-реке нашли утопленницу, юную девушку с точеной фигуркой и волосами до пояса – ни дать ни взять мертвая русалка. Никакой одежды, никаких документов. Единственная ниточка – татуировка в псевдоегипетском стиле. По виду нанесена сосем недавно. Если узнать, где ее сделали, можно попытаться установить личность погибшей.

Просмотрев несколько десятков интернет-страниц, посвященных салонам татуажа, и не найдя ничего похожего, Расторгуев подумал о том, что прежде было бы неплохо понять смысл вытатуированных иероглифов. А вдруг это наведет на след?

Он ввел в поисковик фразу «Классификация иероглифов», и экран тут же услужливо высветил так называемый список Гардинера – таблицы, где известный британский египтолог распределил все известные иероглифы на двадцать шесть основных групп. Каждую группу он закодировал буквой алфавита, а знакам внутри группы дал порядковый номер.

Просмотрев половину таблиц, Григорий убедился в том, что, как он и подозревал, иероглифы на спине у девушки представляли собой бессмысленный набор красивых картинок. Нет, в поимке преступников это вряд ли поможет.

Тут рассеянный взгляд Расторгуева совершенно случайно уперся в иероглиф, проходящий у Гардинера под кодом № 14. Очертания пиктограммы показались эксперту знакомы. Он приблизил свои очки-лупы почти вплотную к экрану. Ну-ка, ну-ка.

В тот вечер Вероника вернулась далеко за полночь. Чуткий нос Глеба уловил в ее дыхании нотки хорошо выдержанного темпранильо.

– Есть будешь?

– Я не голодна. А вот выпила бы с удовольствием.

Откупорив бутылку, Глеб налил обоим по щедрому бокалу.

– Сегодня говорила с Йоськой. Он вполне освоился в Москве. Даже успел подраться с мальчишками в нашем дворе.

– С ним все в порядке?

– О да, Йоська умеет постоять за себя. Это у него от отца. Тот никому не позволял обижать ни себя, ни своих близких. Да и вообще, надо признать, что отцом Рамоша был прекрасным. Он носился с Йоськой больше, чем я, но при этом категорически не позволял его баловать. Теперь я этому очень рада. Парень растет настоящим мужчиной – мудрым, добрым и сильным.

– Ну так уж прямо и мудрым? Я считал, что это качество – функция возраста.

– А вот и нет. Посмотри на меня, скоро седые волосы появятся, а мудрости так и не нажила ни на грамм. Другое дело мой сын. Иногда такое скажет, что я ощущаю себя наивной дурочкой.

– Хочешь сказать, что мудрость у него тоже от Рамона?

– Будет тебе. Мы оба знаем, что голова у Рамона варила не хуже, чем у тебя, это как минимум.

Хотя последнее высказывание и задело Глеба, про себя он был вынужден согласиться – Гонсалес и впрямь обладал недюжинными мозгами.

Снова налив себе вина и отхлебнув для храбрости изрядный глоток, он спросил Веронику о том, о чем последние пятнадцать лет бесчисленное число раз спрашивал сам себя:

– Скажи, почему ты ушла от меня к Рамону? Только не говори, что польстилась на его мозги.

Немного поразмыслив, Вероника тоже подлила себе в бокал и сделала пару больших глотков, будто собираясь с духом.

– Дурак ты, Стольцев. Я ушла от тебя, потому что забеременела.

Бокал чуть не вывалился у Глеба из рук.

– Как это?

– Можно подумать, ты не в курсе того, как это обычно происходит, – с горькой усмешкой ответила Вероника, снова прикладываясь к бокалу.

– Но ты ведь жила тогда со мной!

– Я помню, милый.

– Тогда откуда ты могла знать, что отцом был Рамон, а не я?

– А я и не знала.

– Как это понять?

– Рамон был готов принять меня с чужим ребенком. Я же говорю, он обожал детей. В общем, я решила, что рожать буду уже под фамилией Гонсалес.

– Но почему ты мне тогда ничего не рассказала?

– Это бы ничего не изменило. Я была безумно влюблена и уже приняла все решения.

– В том числе и за меня?

– Извини, так вышло.

– Извини? Это все, что ты можешь сказать?

– Глебушка, я никогда не забуду то хорошее, что у нас с тобой было. Да, очень красивый роман, но заметь, студенческий роман.

– Я оказался для тебя слишком молод?

– Не говори глупостей. Ты был хорош, очень хорош. Кое в чем даже лучше Рамона. Но ухаживание за женщиной – это не одна отдельно взятая дисциплина, а мно-го-бо-рье. И кроме того, у Рамона было огромное преимущество.

– Какое же?

– В отличие от тебя он знал о вашем соперничестве и рвал жилы, чтобы заполучить меня, превращая каждый миг в праздник.

– А я?

– А ты любил меня, как бы это сказать-то… э-э… в повседневном режиме.

– И тебе этого оказалось мало?

– Пожалуйста, не начинай.

– Хм, значит, я проиграл тогда из-за того, что не знал, что являюсь участником некоего забега, и потому пропустил момент финишного спурта?

– Будь другом, оставь эти идиотские сравнения.

Следующую порцию вина они сосредоточенно пили молча. Первым не выдержал Глеб:

– Постой, но ведь Хуану лет десять от силы, так? А расстались мы с тобой, аж…

– Я поняла, к чему ты. Речь, конечно, не о Йоське, он родился пятью годами позже.

– Так что случилось с твоим ребенком? Или, может быть, с нашим?

Вероника печально вздохнула.

– Была молодая, глупая, вот и не уберегла. У меня случился выкидыш. Если бы ты знал, сколько я потом слез пролила, но было уже поздно. – Вероника бросила взгляд на часы. – Что-то заболтались мы с тобой. Спать давно пора.

Несмотря на боль, причиненную разговором, Глебу вдруг страстно захотелось обнять женщину, что когда-то носила под сердцем их общее дитя. Мало того, ему показалось, что Веронике в эту минуту хотелось того же самого. Рывком прижав ее к себе, Глеб зарыл свое лицо в до боли знакомых волосах и… тут же ощутил легкий запах мужского одеколона.

Мгновенно отрезвев, он мягко отстранился, холодно посмотрел в ошалевшие глаза Вероники и, пожелав ей спокойной ночи, по-отечески чмокнул в макушку.

Погруженный в воспоминания Глеб, не мигая, глядел в темноту.

А может, оно и к лучшему, что он в ту пору не знал про беременность Вероники? Иначе боль была бы совершенно нестерпимой. И кто знает, как бы он тогда себя повел. Ведь в том, что Вероника была беременна именно от него, он почти не сомневался. Глеб не мог припомнить такого дня, когда бы они в ту пору не занимались любовью, за исключением разве что их последней ночи – после того, как Вероника объявила ему о разрыве, стало не до ласк. Зато днем ранее она любила Глеба как никогда яростно и неистово. В отличие от него, Вероника знала, что это в последний раз, и, верно, поэтому даже прослезилась в момент кульминации. А он вне себя от счастья самонадеянно посчитал это своей мужской заслугой. Вот придурок!

За дверью раздались шаги, и в комнату без стука вошла Вероника. В свете луны было видно, что она совершенно нагая. Поежившись под струей холодного воздуха, отбрасываемого кондиционером, Вероника зябко потерла свои плечи.