Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2) Страница 30

И, однако, Жилкин указал на Горбачева.

Конечно, этого мало, чтобы обвинить Горбачева и тем более заставить его в чем-то признаться. Да он просто откажется от того костюма, если даже и в самом деле отдал его Жилкину для продажи. И я тут ничего не смогу доказать. Впрочем, над этим стоит поразмышлять.

Допустим, что Горбачев каким-то образом узнал, что Вера убита, и проник с целью грабежа в ее комнату. Допустим. Он взял там много вещей, нам известен длинный их список. Но только один костюм он дал для продажи Жилкину. Что это означает? Во-первых, его намерение немедленно избавиться от краденого. И это вполне логично. Во-вторых, что он не решился нести вещи в комиссионный магазин или в скупку. И это тоже логично. Наконец, в-третьих, самое главное, что все другие вещи остались у него. Вряд ли Горбачев каждому знакомому дал по вещи на продажу, кроме всего прочего, для этого потребовалось бы иметь больше тридцати таких знакомых вроде Жилкина. В то же время у него, видимо, нет в Москве какого-либо скупщика краденого; которому можно было бы выгодно и безопасно сбыть сразу все вещи. Иначе Горбачев не отдал бы дорогой костюм Жилкину. Итак, все остальные вещи должны были остаться на руках у Горбачева, если, повторяю, допустить, что он совершил эту нелепую и рискованную кражу. Что же он будет в этом случае делать с оставшимися вещами? Жене он их тоже конечно, не осмелится подарить, хотя та, по словам Нины, и умирала от зависти при виде их. Что же остается предположить? По всей вероятности, только одно: он должен был взять их с собой в поездку и попытаться сбыть по дороге. Это для него не составило бы трудностей. Он же связан со многими спекулянтами в других городах. И конечно, легкий и выгодный сбыт может толкнуть такого человека на кражу.

Да, все получается очень стройно и убедительно. Остается сущий пустяк: доказать, что Горбачев эту кражу совершил. И если Горбачев, то... Вот я и вернулся к исходной точке.

Итак, кто же совершил эту кражу? Первая версия - Горбачев - весьма сомнительная. Вторая - те, кто убил Веру. При этом они почему-то не взяли ключи от ее квартиры. Это тоже слабая версия. Наконец, третья - убийство Веры или, точнее, ее смерть и ограбление ее комнаты - случайное совпадение. Преступники, совершившие ограбление, могли приехать на той самой темной "Волге" и действовать, допустим, "на стук", путем подбора ключей, а проникнув в квартиру, они убедились, что комната Горбачева закрыта на замок, и даже не один, в комнате Полины Ивановны кто-то спит, и только комната Веры открыта и в ней никого нет. Это версия самая простая, возражений пока не вызывающая, но в случае ошибки уводящая далеко в сторону от истинных событий.

Все эти соображения я и выкладываю в конце дня Кузьмичу вместе с отчетом о безрезультатном допросе Зинченко.

Помолчав, Кузьмич досадливо заключает:

- Ты рано кончил допрос.

- Но он же больше не ответил бы ни на один вопрос! Он так и сказал. Я вам точно передаю.

- Почему же не ответил бы? Он ведь отвечал до этого. И как хорошо отвечал-то. Вот они разгрузили машину, получили бутылку водки, пошли по той улице, дошли до стройки, увидели паренька рабочего, наконец, распили свою бутылку. Ну, а дальше-то что было?

- А дальше была Вера! Дальше он как раз и не захотел ничего говорить.

- Не захотел? А ты бы перепрыгнул через то место и пошел дальше. Распили они, значит, бутылку. И куда потом поехали? Они ведь домой в ту ночь не пришли. И это была первая такая ночь. Где же они были, что делали? Вот это он тебе, может быть, и сказал бы.

- Сомнительно, - качаю я головой. - Скорей всего, соврал бы.

- Не обязательно. И даже вряд ли, - усмехнувшись, возражает Кузьмич, вертя в руках очки. - Прими в расчет вот что. Он же, этот Зинченко, видел, что ты о том вечере знаешь, все знаешь, кроме главного - что они делали или видели у котлована. Поэтому ему выгодно было бы и дальше продолжать говорить тебе правду, которая к тому же ему ничем не грозит. Так инстинктивно поступает любой преступник, стремясь вызвать доверие к своим словам, стремясь потопить в этом потоке правдивых слов крупицу неправды, миг преступления. Улавливаешь?

- Улавливаю.

- И еще учти. Правду говорить всегда легче, приятней, чем врать. И преступнику тоже. Он просто не знаю как радуется, когда может сказать правду. И Зинченко с удовольствием еще что-нибудь рассказал, если бы ты перепрыгнул через ту опасную точку. Ну ладно. Теперь давай продумаем тактику завтрашнего допроса Горбачева. Мы потом с Исаевым ее уточним, если успеем. Но пока хотя бы вчерне надо продумать.

- А может, его сразу же Допросить, сегодня еще?

- Что ж, ты хочешь его сразу с поезда снять?

- Ну да. Принцип неожиданности сработает.

- Не советую, - сдержанно говорит Кузьмич.

В таких случаях, между прочим, он никогда не запрещает и не приказывает, почти никогда. Кузьмич всегда предпочитает посоветовать, даже поспорить, особенно он любит поспорить. Такой у нас редкий начальник.

- Почему не советуете? - спрашиваю я.

- А потому что если Горбачев и в самом деле совершил эту кражу, то он уже начеку, он, подъезжая к Москве, уже ко всему готов. Задержание на вокзале для него будет не неожиданностью, а сигналом: "Ага, на меня пало подозрение, что-то узнали". К такому обороту дела он тоже готов, не сомневайся. А вот если ты завтра утром приедешь к нему на квартиру и там с ним столкнешься, это будет выглядеть совсем по-другому и вполне естественно. Он уже от соседки все будет знать и решит, что ты просто хочешь с ним побеседовать, раз он сосед. И приготовится к роли свидетеля, даже помощника. И вот тут-то собранные против него факты будут полной неожиданностью. Но сначала ты позволь ему сказать все, что он хочет. Тут тоже кое-что интересное может оказаться. А вот потом начинай прижимать фактами. И тогда ему придется рассказать кое-что из того, что он рассказывать не собирался.

Трудно не согласиться с Кузьмичом, когда он вот так начинает рассуждать. Но я все же пытаюсь спорить с ним на первых порах. Я вообще не умею сразу соглашаться, я обязательно стремлюсь найти, к чему бы придраться и в чем бы усомниться.

Но тут спорить не приходится.

- В принципе согласен, - говорю я, оставляя за собой право поспорить о частностях.

- Ну, а если он решит не ехать домой и надумает скрыться, предупреждает Кузьмич, - это ему позволить нельзя. Придется задерживать немедленно. Понял?

- Так точно, - отвечаю я.

Мы договариваемся, что с момента прибытия в Москву за Горбачевым будет установлено наблюдение на все время, пока он не будет арестован. А арестовать его в ходе следствия по всем другим, уже вскрытым преступлениям, все равно придется.

Я прошу у Кузьмича разрешение встретить поезд и на первых порах хотя бы визуально познакомиться с Горбачевым. Кроме того, мне надо встретиться с новой официанткой вагона-ресторана. Обычно директор уезжает домой последним, лишь сдав всю отчетность, деньги, остатки продуктов, инвентарь и тому подобное. А официантка, отчитавшись перед ним еще в дороге, освобождается чуть не сразу по приходе поезда. Этим обстоятельством я и хочу воспользоваться, чтобы увидеться с ней.

- Не возражаю, - говорит Кузьмич. - Поезжай. Только мы с тобой еще не кончили. И у нас еще есть время, - он смотрит на часы. - Вон до прихода поезда еще чуть ли не четыре часа.

Я это тоже знаю. И рассчитывал использовать это время совсем по-другому. Например, хотя бы на часок заглянуть к Светке. Я даже на миг представляю себе, как я ее обниму.

- Так вот, - говорит Кузьмич, разом возвращая меня на землю. - Как ты будешь беседовать сегодня с той девушкой-официанткой, это ясно. А вот как ты завтра утром - поедешь прямо из дома, пораньше! - как ты будешь говорить с Горбачевым, об этом мы с тобой пока договорились только в принципе.

Кузьмич усмехается.

Я же вздыхаю про себя. Не брякни я это дурацкое слово, может быть, Кузьмич и не стал бы меня задерживать.

Тактика всякого допроса строится, исходя из личности допрашиваемого, его характера, поведения, связей, из характера преступления, в котором этого человека подозревают, и, конечно, из суммы улик, которые против него собраны.

Личность Горбачева нам уже довольно хорошо известна.

Для этого, правда, нашим товарищам, в частности Пете Шухмину, как бы в порядке компенсации за то, что ему ничего не пришлось делать в Подольске, на этот раз досталось изрядно беготни и хлопот. Пришлось побывать не меньше чем в двух, а то и в трех десятках учреждений, к которым в разное время так или иначе имел отношение Горбачев, и не просто побывать и поговорить с людьми, но помочь многое вспомнить, и, наконец, перерыть горы архивов. Когда все добытые таким образом сведения сошлись вместе, - а это случилось, надо сказать, впервые за все годы сознательной жизни и весьма активной деятельности Горбачева, - то перед нами предстала весьма любопытная картина, особенно на наш профессиональный взгляд.