Наталия Левитина - Неумышленное ограбление Страница 30

Мы не виделись почти год. И если мне этот год принес дополнительную морщинку под левым глазом, которую я в пароксизме отчаяния каждый вечер пыталась разгладить молочной бутылкой, то Эванжелина продолжала расцветать (хотя казалось, что ресурсы уже исчерпаны). Ее кожа стала еще нежнее и бархатистее, светлые волосы сами собой закручивались на концах в пушистые колечки. Разрез на длинной юбке карминного цвета терялся в преддверии живота, и сквозь него прорисовывалось точеное колено и изумительно долгое бедро. В соответствии с требованиями моды, Эванжелина теперь носила платформу, стройные щиколотки переливались туманно-золотистой лайкрой, а талия и грудь, затянутые в льняной корсет, напоминали шлифованные мраморные прелести греческих богинь любви и наслаждения.

Эванжелина плыла ко мне, роскошная и яркая, как белый эсминец среди торпедных катеров, и мужчины, заметив ее, ошарашенно останавливались, забывали о декларациях, спрятанных долларах и пулеметах, шампанском, вечно недовольных, женах… Трепетные вассалы покорно катили ее многочисленные чемоданы, стараясь быть к ней поближе, теряя голову от нежного аромата ее тела и впитывая ненасытными взглядами ее красоту. И в этот момент я не могла ответить, как же вынесла долгие девять с половиной месяцев разлуки…

— Вот это поставьте в багажник, а вот это — на заднее сиденье, распоряжалась Эванжелина около потрепанной моим зверским управлением и московскими дорогами «шестерки».

Рекрутированные мужики покорно суетились, рассчитывая, видимо, получить в награду номер телефона и обещание встречи.

— Что ты приготовила для меня вкусного? Я хочу селедки — не норвежского извращения в винном соусе, а нашей обычной селедки. И еще бородинского хлеба, вареной колбасы по два рубля двадцать копеек…

— Копейки, между прочим, благополучно вымерли еще до твоего бегства из этой страны, — заметила я, безуспешно пытаясь избавить щеку, подбородок и уши от красных следов Эванжелининой губной помады. — Почему ты не взяла с собой Катерину?

— Катя учится. На прошлой неделе она твердо решила, что станет юристом, как Хилари. Мальчики, большое спасибо, вы мне так помогли!

«Мальчики», покончив с чемоданами, влюбленно поглядывали на мою подругу, словно маленькие пеликаны на мамочку с рыбой в клюве, и напряженно ожидали намека на новую встречу.

— Да, селедки и черного хлеба, я так соскучилась по всему этому. Ежевичный йогурт меня дожал. А про американских мужиков я тебе еще расскажу. Вот наши, русские, это я понимаю. Ребята, огромное вам спасибо! Как я рада была снова ощутить дружественную поддержку своих родных советских мужчин… До свидания…

Я утопила педаль газа в резиновом коврике, и мы эффектно отъехали (насколько это возможно в развинченных «Жигулях»).

— Sorry, may I…[8] — послышался робкий возглас с обочины одного из «русских», но поздно.

Восхитительная шовинистка никому не оставила номера телефона, и за работу в качестве грузчиков разочарованным мужикам пришлось довольствоваться видом обнаженного Эванжелинкиного колена, когда она садилась в машину.

— Чем ты теперь занимаешься? — расспрашивала подруга по дороге домой. — Чем дышит постперестроечная интеллигенция? Как Сергей? Как Антрекот? Антрекоту много подарков.

— Я работаю в рекламном агентстве. Директор — мой старый друг. Сергей уже три месяца, как подписал контракт с Датским телевидением и в моей жизни возникает нечасто. Звонит то из Испании, то из Абхазии. На своих ядерных продавцах — помнишь? — он заработал кучу денег и тут же оперативно все истратил, через пару месяцев после выхода материала в свет мы уже снова оказались на мели, к тому же жизнь в подполье отнимает большое количество сил и материальных ресурсов. Еще я загремела в больницу.

— Ты мне ничего по телефону не рассказывала…

— Если-бы я стала тебе все рассказывать по телефону, твой богатый американский муж через неделю ел бы гороховый суп в благотворительной столовой. Мы бы ликвидировали все его банковские счета. Ну а я… По идее, я должна была бы встречать тебя в Шереметьеве, вскармливая одновременно грудью двухмесячного младенца, по примеру сомалийских беженок, видела их в аэропорту? Трогательно бы я смотрелась? Но не судьба. Старость, Эванжелина, старость… В мои годы уже не рожают. Я ведь в принципе шепелявая, полуразрушенная старушка.

— Это в двадцать девять лет-то! — возмутилась Эванжелина. — Я тебя живо реанимирую! Как только ты увидишь, что я тебе привезла…

— Шмотками меня не восстановишь, проблема здесь, — обреченно вздохнула я, бросила руль и тоскливо прижала руки к груди. Машину тут же повело.

Эванжелина завопила:

— Держи руль!!! У меня на заднем сиденье в чемоданах по крайней мере восемнадцать новых костюмов из Парижа, с авеню Монтань, и девяносто пар прозрачных чулок с ароматом лимона, и я во всем этом еще хочу пройтись по Москве! Ты что, задумала лишить меня такого удовольствия?! Я мечтала об этом последние восемь месяцев! По Манхэттену идешь — хоть бы один нормальный человек обратил внимание. Оборачиваются или развязные негры-рэпперы, или гомосексуалисты, заинтересовавшиеся фасоном юбки, или потенциальные маньяки. А полноценные, культурные мужики даже глаз не поднимут: опасаются обвинений в сексуальном преследовании — sexual harassment это у них называется. А знаешь почему? Потому что американки террористки, зацикленные на чувстве собственного достоинства. Оно у них чересчур обострено, у всех до одной — и у толстух в шортах, с мороженым в кулаке, и у деловых грымз в очках и с «дипломатом», накачанных шейпингом и каланетикой. Поэтому нормальные, по-здоровому агрессивные мужчины вымерли, как тиранозавры. Но в Москве, как я уже поняла, порядок?

— Порядок, не волнуйся, моя озабоченная клубничка, — пробубнила я, пытаясь втиснуться между серебристым «Саабом-900» и 29-й «Волгой». — Даже мне иногда удается урвать долю сексуального преследования. Хотя нечасто.

— Прекрасно, — удовлетворенно вздохнула Эванжелина. — Все-таки я люблю свою историческую Родину…

Вечером Эванжелина подъела все запасы нашей деревенской непривилегированной пищи, которая совсем не предназначалась для ее угощения: старые макароны с тушенкой и два фаршированных перчика в сметане. Я же от души давилась заморскими деликатесами. В принципе лангуста можно было бы купить и в супермаркете за углом, но у меня не было на него денег.

А утром Эванжелина с визгом накинулась на меня, когда я открывала для Антрекота кильку в томате. Антрекот, как истинный джентльмен и радушный хозяин, мужественно стерпел похищение завтрака, только его пушистый толстый хвост вздрогнул и упал сосиской: «Вот до чего довели женщину ужасы империализма!»

За окном стояло зябкое, свежее, влажное утро. На асфальте подсыхали темные пятна от дождя, который тихо шелестел всю ночь, пока мы с Эванжелиной обменивались впечатлениями девяти месяцев разлуки, а Антрекот с блаженной мордой лежал между моим и Эванжелинкиным голыми плечами и пыхтел от наслаждения.

Сегодня на работу мне суждено было прийти во всем новом разбогатевшая подруга постаралась. В семь утра мы уже встали: сидя на кровати, я натягивала суперплотные бежевые сверкающие колготки, а Эванжелина в шелковых кружевных панталонах совершала пятнадцатиминутный экзерсис — размахивала руками и ногами в такт телевизору. Антрекот пристально следил за ее замысловатыми телодвижениями, и в какой-то момент я испугалась, что его шея закрутится спиралью и голова отвалится.

«…А сейчас несколько сообщений криминального характера, — трещал телевизор, — 13 августа ушла из дома и не вернулась Лозинская Дарья Дмитриевна, 1974 года рождения. Рост 165 сантиметров, хрупкого телосложения. Волосы длинные, волнистые, каштанового цвета. Глаза серые. Была одета в шелковый костюм вишневого цвета, туфли на высоком каблуке такого же цвета. Имела при себе небольшой кожаный саквояж с отделкой из желтого металла. Последний раз девушку видели…»

— Боже, какая прелесть! — воскликнула Эванжелина, увидев на экране фотографию пропавшей девочки, и перестала выписывать ногами пируэты. Да-а, если она была так одета, да еще с такой внешностью… Представляешь, что сейчас творится с родителями? Это кошмар… Днем ребенок ушел из дому с друзьями и бесследно пропал! Нет, это невыносимо! Я сейчас немедленно пойду позвоню в Америку, узнаю, как там Катя.

Я расстроенно поцеловала Антрекота в лохматую макушку и побежала на работу.

Наше рекламное агентство — словно вертлявая мартышка среди орангутангов и гамадрилов. Нас мало, и мы, как я считаю, еще недостаточно профессиональны в области рекламного дела, но солидный журналистский опыт сотрудников и, следовательно, определенная доля наглости, присущая всем представителям второй древнейшей, позволяет нам украдкой цапнуть то там, то тут выгодный заказ, из-под носа у наплодившихся рекламных монстров с пятилетним стажем работы на рынке.