Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана Страница 30

Он поднялся, отер тюремной рубашкой мокрое лицо.

— Я не умер. Я не умер! Я сижу здесь, у меня есть ты, у меня есть Оскар, я не умер!

Эверт Гренс видел такое несколько раз прежде. С ним самим такое случалось.

Человек вдруг совершенно преображается. Вся жизнь может быть стерта несколькими фразами. Прошлого — того, что было совместной жизнью, больше не существует. Только ложь, ничего больше, огромная жирная мерзкая ложь.

Конечно, нет правил без исключений. Но Хелена Шварц отреагировала именно так, как все другие.

Ее предали, обманули, напугали, через нее просто перешагнули.

Конечно, она расплакалась, конечно, закричала, и они ей это позволили. Но они не успели остановить ее, когда она вдруг вскочила, бросилась через комнату и ударила мужа со всей силы по лицу.

Джон не попытался увернуться.

Не закрыл лицо руками, не пригнулся, дал ей ударить себя.

Хелена повернулась к Гренсу, закричала на него: «Так скажите же что-нибудь!» Но он не ответил, не пошевелился, она снова закричала: «Вы-то этому верите?» Он пожал плечами: «Я ничему не верю». Она пристально посмотрела на него, потом отвернулась и вновь ударила того, кого на самом деле только что узнала: «Я тебе не верю!» Голос ее стал хриплым: «Ты лжешь, черт тебя побери, я тебе не верю!»

Грузный Линдон Робинс неподвижно сидел на стуле в тесном кабинете. Он попытался ответить на вопросы сотрудника ФБР о том человеке, который по идее был мертв. Робинс объяснял, что ему было всего двадцать восемь лет, когда он приехал в Маркусвилл, где спустя три года занял пост главного врача. Он добавил, что это совсем не так странно, как кажется, что такие должности часто бывают вакантны. Врач, решившийся работать в пенитенциарном заведении, делает это не ради упрочения своего статуса — ничего такого подобная должность не сулит, — а лишь желая помочь тем, кто оказался самым слабым, кто очутился на нижней ступеньке социальной лестницы. Ну и заодно это место, где можно начать работу, накопить опыт, необходимый для поступления на более привлекательные должности в более привлекательных местах. В его собственном случае было и то и другое. Он был молод, совсем новичок, и был благодарен за первое свое назначение, но, конечно, лелеял мечты и о чем-то настоящем, которые потом как-то забылись, желание приносить пользу постепенно увяло, поскольку он так редко чувствовал хоть какую-то отдачу.

Кевин Хаттон слушал, но чувствовал, как начинает сказываться недосыпание, пару раз он даже зевнул украдкой. Извинившись, Кевин вышел из комнаты, отыскал в коридоре пару торговых автоматов и вернулся с двумя банками минеральной воды и парой миндальных коржиков, покрытых толстым слоем глазури.

Полбанки минералки, полмарципана, потом он продолжил задавать вопросы, а Робинс ему отвечал.

— Кардиомиопатия?

— Да, так это называется.

— Объясните.

— Увеличение сердечной мышцы. Его сердце просто-напросто стало слишком большим. Такое редко, но случается.

Кевин Хаттон разломил вторую половинку миндального коржика, смочил ее сухую кромку остатками воды.

— Я достаточно долго был знаком с Джоном Мейером Фраем. Но не припомню, чтобы слышал что-то о его больном сердце.

— Но это не значит, что оно было здоровое.

— Я имел в виду…

— Кардиомиопатия часто проявляется поздно и обнаруживается с запозданием. В случае Фрая, если я правильно помню, всего за три-четыре месяца до его смерти.

Хаттон достал из портфеля блокнот и стал записывать медицинские сведения, которых прежде не знал.

— Как это определяется? В случае с Фраем, например?

— Несколько различных взаимодополняющих факторов. У Фрая симптомы были обычные. Головокружение, усталость, упадок сил. Но он все же был молод, при таком возрасте не сразу подумаешь на сердце.

— Да?

— И только когда Гринвуд и Биркоф сделали ему рентген сердца, мы поняли, в чем дело. Достаточно было посмотреть снимок.

Хаттон записал еще два имени после коротких строчек с медицинским объяснением.

— Гринвуд и Биркоф?

— Лотар Гринвуд и Биргит Биркоф. Два совсем недавно принятых на работу, но весьма знающих врача, они делили ставку, работали еще в больнице «Здоровье Огайо», это клиника здесь в Колумбусе.

— Знающие, говорите?

— Более опытные и знающие, чем большинство из тех, кто работает в тюрьмах в этой стране.

— Значит, они не могли ошибиться? Касательно сердечных нарушений.

— Я сам видел рентгеновские снимки. Тут двух мнений быть не могло.

Хаттон отложил блокнот в сторону, потянулся к телефону, который стоял чуть поодаль на письменном столе.

— Можно воспользоваться? Мне надо сделать звонок, прежде чем мы продолжим разговор.

Линдон Робинс кивнул, на миг откинулся назад и закрыл глаза. Он слышал, как Кевин Хаттон набирает номер, после нескольких гудков он-таки разбудил своего коллегу, которого звали Кларк, и попросил этого разбуженного бедолагу поискать в своем компьютере двух врачей — Гринвуда и Биркоф.

Хаттон положил трубку, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Протокол вскрытия.

— Да?

— Известно ли вам, где он находится?

Робинс покачал головой:

— Должен быть там. В его деле. Среди прочих бумаг.

— Должен быть. Но его там нет.

Линдон Робинс громко вздохнул:

— Господи! Что же это такое?

Кевин Хаттон вновь достал блокнот, пролистнул несколько страниц и снова принялся писать.

— Что именно известно вам о вскрытии?

— Что мне известно? Нет так уж много. Что у меня было два в высшей степени компетентных врача, которым я доверял, честно сказать, более компетентных, чем я сам в то время, они-то и занимались умершим и вместе с охранником перевезли труп к судмедэксперту для вскрытия.

Робинс поначалу отложил свой миндальный коржик, поблагодарил и объяснил, что пытается следить за весом, старается питаться правильно и уж всяко избегать вот этого добра с розовой глазурью.

Но теперь он еще раз вздохнул, в третий раз отер лоб салфеткой и взял-таки мягкий коржик, откусил большой кусок и проглотил.

— Вот так всегда, когда я волнуюсь. Всякий раз.

Кевин Хаттон пожал плечами:

— Я и сам ногти грызу. Особенно когда запарка, даже не замечаю, как это делаю. Но сейчас, сейчас я хочу точно понять, что вам известно о протоколе вскрытия.

Несколько крошек вокруг рта. Робинс смахнул их, прежде чем заговорить.

— Сказать по чести, Хаттон, мне не так-то много и известно. Он же был мертв. Или как? У меня было других дел полно, в Маркусвилле, понимаете. Фрай умер, мы знали причину смерти, и два моих врача занимались трупом. Этого было вполне достаточно. Так что — нет, мне ничего не известно. Поскольку у меня не было ни времени, ни оснований соваться в это дело.

— Но разве это не было вашей обязанностью? Знать.

— Я и сегодня, сложись подобная ситуация, сделал бы то же самое заключение. И вы бы тоже так поступили.

Было без двадцати пять, утро среды. За окнами еще темно, рассветало по-зимнему поздно. Кевин Хаттон понял, что они выяснили все, что могли, и убедился, что его первое ощущение оказалось верным: у Линдона Робинса не было причин скрывать правду, он понятия не имел, что смерть Джона была чем-то совсем иным. Кевин собрался поблагодарить Робинса за уделенное ему время, за точные ответы, но тут где-то в глубине портфеля зазвонил телефон, пять длинных сигналов до того, как он его нашарил.

Это был Бенджамен Кларк.

Он сообщил, что таких врачей нет. Лотара Гринвуда и Биргит Биркоф больше не существует.

Эверт Гренс и Ларс Огестам решили прервать неформальный допрос. Хелене Шварц позволили вдоволь поколотить мужа, тот стоял не шевелясь, и принимал ее отчаяние, и разделял его. Женщина кричала, они оба плакали. Свен предложил Эверту, Огестаму и Хермансон выйти на время в коридор и оставить их вдвоем на столько, на сколько потребуется.

Они прождали час, на Кунгсхольменской церкви пробило двенадцать, все проголодались и пошли на Хантверкаргатан в весьма дорогое место с пальмами в окнах. Они ели молча, но молчание не было гнетущем — скорее уместная пауза, когда по молчаливой договоренности каждый может подумать о своем. Когда они встали и собирались уходить, Свен Сундквист подошел к кассе и купил две порции «салата дня». Он попросил упаковать его в пластиковые коробки с пластиковыми ножами и вилками, чтобы можно было взять с собой: тем двоим, Джону и Хелене Шварц, тоже надо подкрепиться, чтобы восстановить силы.

Они застали их сидящими на полу в центре комнаты.

Джон обнимал птичье тельце Хелены — щека к щеке, руки сплетены.

Свен, входя, покосился на женщину: интересно, на самом деле она все поняла или была из тех, кто знал, как надо изображать прощение?