Эйлет Уолдман - Преступления в детской Страница 30

— Латте с обезжиренным молоком, — сказала я худой, как жердь, юной девице, которая внезапно возникла, чтобы принять заказ. Так меня обслуживали, только когда я приходила с Лили. Будь я одна, пришлось бы ждать часами.

— Без кофеина? — спросила она, хотя на самом деле это прозвучало как «бед кодеина», потому что ей было трудно говорить из-за большого серебряного штырька, вставленного в язык.

— Нет, с кофеином, — сказала я.

Официантка неодобрительно покосилась на мой живот и отвернулась.

— Лили, могу я позаимствовать сигарету? Или дорожку кокаина? — спросила я громко, чтобы официантка услышала.

Ее спина напряглась, и девушка унеслась от нас.

— Ну почему все думают, что имеют право говорить беременной женщине, что ей есть, пить и вообще? В смысле, если уж на то пошло, это всего лишь кофе. Француженки всю беременность пьют кофе и красное вино, и к ним никто не пристает.

— Да, но они же рожают маленьких французов.

— Верно подмечено.

— Значит, ты оказалась права насчет мужа Абигайль Хетэвей? — спросила Лили, возвращаясь к делу.

И снова, без труда забыв обещание ни с кем не обсуждать дело, я рассказала Лили о том, какую роль сыграла в аресте Дэниела Муни.

— Лицензию Гермы Ванг должны признать недействительной, — сказала Лили, когда я закончила.

— Почему?

— Она не поняла, что он способен на насилие, вот почему. Она была готова рассказывать мне, что их семья переживала кризис, и все болтала о подавленной ярости, но разве она сложила два и два и поняла, что кому-то и правда угрожает опасность? Боже упаси.

— Она тебе это сказала? Кто она такая, Лиз Смит[44] от психоаналитиков? К черту конфиденциальность — я знаю кинозвезду?

— Знаю. Глупо, да? Не представляю себе, что она говорит о нас другим, — Лили поморщилась. — Изо всех сил стараюсь об этом не думать.

— Она не станет говорить о тебе. Ей просто нравится говорить с тобой. Она тебе рассказывает всякую чепуху, чтобы ты продолжала с ней обедать, и она могла говорить людям, что дружит с кинозвездой. Вряд ли это так уж необычно. В смысле, посмотри на меня — вылетела из дома, как только получила приглашение выпить с тобой кофе.

Лили неловко засмеялась, не совсем уверенная, что я шучу. Тут появился мой кофе, и я начала пить, громко хлюпая, к вящему удовольствию официантки с пирсингом.

— Что еще тебе сказала Ванг? — спросила я.

— Вроде больше ничего особенного. У этой семьи были жуткие проблемы. Они подумывали о разводе. Дочь еще выступала — проблемы в школе, связалась не с той компанией. Все в таком роде.

— Одри, дочь Абигайль, что-то вроде потерянной души, — сказала я. — У нее ужасная прическа, половина головы выбрита, вторая покрашена, и я уверена — она сделала ее только для того, чтобы помучить мать.

— Ну Герма говорила, что они все здорово мучили друг друга, — сказала Лили. — Не самые простые отношения. Абигайль много требовала от дочери. Одри нелегко было соответствовать ее ожиданиям, или что-то подобное. И, видимо, Муни и девочка друг друга недолюбливали, что было источником серьезных конфликтов в семье.

— Много требовала? Мне кажется, так всегда бывает в отношениях между матерью и дочерью, — сказала я.

— Только не у меня, — с горечью проговорила Лили. — Моя мать думала, что я забеременею в пятнадцать и всю жизнь проведу на трейлерной стоянке с шестью детьми от шести разных мужчин. Она страшно разочарована тем, что я превзошла ее ожидания.

— Господи, неужели наши дети будут сидеть через тридцать лет здесь и точно так же обсуждать нас? — спросила я, представив себе Руби и близняшек, оплакивающих наши многочисленные недостатки за чашкой латте, протеиновым шейком, или что они там будут пить.

— Боже упаси, — содрогнулась Лили. — А почему он просто ее не бросил? Зачем же убивать?

— Деньги. Дело, видимо, в деньгах. Все, что у них было, — это ее личная собственность. Скорее всего, ему пришлось бы уйти от жены с пустыми руками.

— Наверняка он ее ненавидел. Ты не считаешь, что он был вынужден ее убить?

— Сомневаюсь.

— Это же всегда член семьи, так?

— О чем ты?

— Убийца — всегда член семьи.

— Обычно да. А если не член семьи, то точно кто-то из знакомых жертвы. Преступления, совершенные незнакомцами, гораздо реже встречаются.

— Но это же то, чего все боятся. Вот забавно, а? Мы так боимся, что нас зарежет какой-нибудь серийный убийца, а на самом деле должны бояться своих близких.

Я с минуту разглядывала Лили, пытаясь понять, что вдохновляло ее на такие жуткие мысли.

— Лили, ты пытаешься мне что-то рассказать? Ты что, кого-то прикончила?

Она засмеялась.

— На самом деле, знаешь что? Есть только два человека, об убийстве которых я могу хотя бы подумать. Угадай, кто это?

— Твой агент?

— Нет. Хотя это мысль.

— Режиссер твоего последнего фильма?

— Ой, это больное место.

— Прости. Так кто же?

— Ну первый — это тривиально. Мой бывший муж А вторая — моя мать, — Лили мрачно рассмеялась. — И вместо того, чтобы кого-нибудь из них убить, я купила каждому по дому.

— Ты купила Арчеру дом? — я почти кричала.

— Это общее имущество супругов купило Арчеру дом. И яхту. И две машины. И долю в «Планете Голливуд», и так далее, и тому подобное.

— Ух ты. Знаешь что, Лили? Может, нам стоит пожениться? Мне пригодится немного лишних денег.

— Очень смешно. Ха-ха-ха.

Вдруг мне в голову пришла одна мысль.

— Слушай, Лили, а близняшки все еще в садике?

— Да. В следующем году они пойдут в детский сад на Кросс-роуд, — сказала она с гордостью.

Я поняла, что даже не знала, куда раньше ходили Эмбер и Джейд.

— А куда они сейчас ходят?

— В «Храм Бет-Эль», — сказала она.

Я замерла. Лили Грин, воплощение светловолосой арийской женщины, отправила детей в еврейский детский сад?

— Мать Арчера еврейка, — объяснила Лили, заметив ошеломленное выражение моего лица. — И девочки больше никуда не попали. Мы подавали документы еще до «Оскара».

— Ясно. Тебе нравится сад?

— Я его обожаю. Мне нравится, что дети ходят вокруг дома и поют «Шабет шалом, хей!» — пропела она.

— Шабат, — поправила я.

— Да, точно. Шабат шалом, хей! Послушай, вот что я придумала. Я могу спросить директрису — вдруг у них есть еще места на следующий год?

— Нет, не надо. Все в порядке, — сказала я.

Может, это звучит бредово, но мы с Питером никогда не говорили о религии. Мы отмечали все праздники подряд и вроде как притворялись, что все решится само собой. Я просто не могла себе представить, что попрошу его отправить Руби в еврейский детский сад. Это будет означать, что я заняла определенную позицию.

— Правда, я не против. Я спрошу ее завтра, когда буду забирать девочек.

— Лучше не надо. Знаешь, все это еврейство…

— Ох, не смеши. Там полно гоев вроде меня. Я ее спрошу, это не повредит.

Мы еще немного поговорили о Дэниеле Муни, признает ли он себя виновным или предстанет перед судом. А когда допили кофе, Лили предложила подбросить меня домой.

— Нет, я лучше пройдусь. Мне нужны нагрузки.

Только после того, как Лили ушла, я обнаружила, что она оставила счет мне. Опять.

Глава 16

Несколько недель все газеты писали только о трагической истории Абигайль Хетэвей и Дэниела Муни. Дело передали из окружной прокуратуры Санта-Моники в прокуратуру Лос-Анджелеса. Муни предъявили обвинение в убийстве первой степени, что предусматривает смертный приговор и, как следствие, отменяет возможность выхода под залог. Одри несколько раз звонила, но мы так и не встретились. Она сказала, что решила закончить учебный год, прежде чем переехать в Нью-Джерси, и пока живет дома вместе с тетей. Похоже, она справилась с первым приступом радости от ареста своего отчима и теперь страстно желала забыть обо всем этом кошмаре. Я согласилась, что идея хорошая, но про себя гадала, сможет ли она когда-нибудь смириться со смертью матери. Может ли кто-нибудь?

Моя беременность развивалась, и я приближалась к последнему месяцу, с нетерпением ожидая появления Исаака. Я старалась как можно больше времени проводить с Руби, изо всех сил готовила ее к потрясению, которое малыш мог принести в нашу жизнь.

Как-то ночью, уложив Руби спать и отправив Питера работать, я лежала в постели, пытаясь заснуть. Я металась и ворочалась, или скорее пыталась метаться, но не вполне могла передвинуть живот с одной стороны кровати на другую. В конце концов, разочарованная и проголодавшаяся, я встала и сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и желе. Вспомнив недавнее раздражение Питера из-за крошек, которые оставались в постели, я решила поесть в кабинете и заодно повозиться с компьютером. Я вышла в Интернет, дочиста облизала пальцы и посмотрела, что творится на сайте «Мамы онлайн». Какое-то время поболталась в чате, но так и не смогла пробудить в себе хоть какой-то интерес к дискуссии о болячках на сосках.