Светлана Алешина - Все началось с нее (сборник) Страница 30

Лариса без телефонного звонка приехала к Веронике, которая после ареста Панаева перебралась в его квартиру, без телефонного звонка, словно чувствовала за собой какую-то вину. Хотя поступить иначе Лариса не могла и с самого начала не думала никого выгораживать, будь то Вероника, или Панаев, или кто бы то ни было еще. Просто цепь логических умозаключений помогла восстановить ей картину происшедшего и досконально разобраться в мотивах, толкнувших на преступление подростка.

Она приехала к Веронике, чтобы та не держала на нее зла, хотя своей женской интуицией понимала, что такое вряд ли возможно. Но, поразмыслив еще немного, она пришла к выводу, что, возможно, у Николая действительно не все в порядке с психикой, поэтому было бы не лишним подсказать Веронике возможный вариант спасения его от тюрьмы.

На пороге дома ее встретила убитая горем женщина. И следа не осталось от прежней пустышки Вероники с бриллиантовыми побрякушками и умопомрачительными туалетами, несущей вздор из модных журналов. Раньше она больше походила на героиню какого-нибудь латиноамериканского сериала со всей их фальшивой сентиментальностью и внешним лоском. Теперь на Котову смотрели глаза уставшей от горя женщины, постаревшей за месяц лет на десять.

Котова ожидала любой реакции, вплоть до того, что Вероника бросится на нее с ножом. Она боялась посмотреть ей в глаза: ведь именно из-за нее, Ларисы Котовой, Вероника стала тем запуганным, съежившимся от горя существом, которое теперь предстало пред глазами частного детектива.

Но Вероника повела себя как-то безвольно.

– А, это ты? – безразлично спросила она и пропустила Ларису в прихожую. – Видишь, какой я стала благодаря тебе?

– Вера, ты извини, но сама понимаешь, именно ты меня попросила выяснить, кто настоящий убийца. Я вообще в тот день не хотела никуда идти.

– Ладно, видно, такая судьба, – махнула рукой Вероника и тяжело вздохнула. – Заходи на кухню. Мама, у нас остались сигареты?

– Остались, – грустно послышался непривычный уху спокойный голос Нонны Леонидовны.

Она не напоминала теперь вечно всем недовольную фурию с поджатыми напомаженными губами. Лариса даже подумала, что черный платок на голове мадам Харитоновой и скромное платье подходили ей куда больше. Она в этом виде вызывала несомненную симпатию.

В доме царил беспорядок, словно жизнь со всей ее пошлостью и цинизмом беспощадно ворвалась в этот оазис благополучия, где только и было дела счастливым обитателям, как строить друг другу козни, сплетничать и интриговать.

Но вот экстремальная ситуация – и Лариса отметила явную перемену отношения к жизни матери и дочери.

Затянувшись сигаретой, Вероника произнесла:

– Знаешь, Ларочка, я-то поначалу тебя обвиняла. Как Колю увели, я три дня в истерике билась. С мамой чуть удар не случился. Да и вообще на все по-другому теперь смотрю… Жизнь, она какую-то ценность для меня приобрела, что ли… Только бы решилось все это дело, но я уже ни на что не надеюсь. Я бы, наверное, и солнечному свету теперь бы радовалась…

И Лариса, ощущавшая упоение и гордость от победы в расследовании, в этот момент почувствовала и необыкновенную жалость к своей подруге и ее сыну.

Дождавшись окончания эмоционального монолога Вероники, она спросила:

– У вас есть связи в психиатрии?

– Что? – не поняла Вероника.

– Я говорю, есть кто-нибудь, кто мог бы помочь Николаю составить нужное медицинское заключение?..

Вероника покачала головой.

– Тогда я поговорю со своим знакомым психологом, – сказала Лариса. – Мы с ним обсуждали этот случай, и он подозревает подростковую психопатологию.

Вероника испуганно посмотрела на Котову.

– Нужно выбить справку о том, что Николай состоял на учете у психиатра, – продолжала Лариса. – А диагноз может звучать примерно так…

Котова открыла свою сумочку и вытащила оттуда бумажку.

– Извини, я не смогла это запомнить, – объяснила она. – Короче, это звучит как «психопатия с ярко выраженной декомпенсирующей реакцией», – прочитала она по бумажке. – А это уже серьезно, дает возможность поставить уж точно состояние частичной невменяемости, а хороший адвокат легко выбьет и полную.

Нонна Леонидовна и Вероника с ужасом смотрели на Ларису.

– Ты хочешь сказать, что Коля – ненормальный? – выдавила из себя Вероника.

– Какая теперь разница! Лучше психбольница! Ты хоть понимаешь, что с ним произойдет за те годы, что он просидит в тюрьме? – первой пришла в себя Нонна Леонидовна.

– Но ведь он потом не сможет нигде работать! – заныла Вероника.

– Да ты что, дура?! Зачем работать?! Мы – богатые люди, – вспылила мать, и Лариса тут же узнала прежнюю Нонну Леонидовну.

– Диагноз можно со временем снять, – спокойно заметила Котова. – Анатолий говорил: то, что у взрослых психопатия, у подростков – норма. И с возрастом диагноз этот можно будет снять. Это просто тактический ход, который совершенно не отразится на его профессиональной биографии. Самое большее, что грозит твоему сыну, – это изнурительное обследование в психбольнице в течение трех месяцев. Но, думаю, ему это не помешает.

– Конечно, – поддержала ее мадам Харитонова. – Вы поговорите, Лариса, поговорите со своим психологом… Мы отблагодарим.

– Благодарить придется других людей, тех, кто будет писать справки, – отрезала Лариса.

– Нет, – покачала головой Нонна Леонидовна и вдруг решительно вышла в другую комнату.

Спустя минуту она вернулась, неся в руке маленькое кольцо с бриллиантом.

– Это обручальное, которое Панаев подарил Веронике. Все равно оно без надобности – они ведь вместе не живут. Да я никогда и не хотела этого брака, – махнула рукой Харитонова-мать.

– Как? Но ведь вы живете в его квартире?! А где он сам? – удивилась Лариса.

– Он отсюда съехал. Сказал, что не может после всего здесь больше быть. А квартиру оставил мне, правда, еще не успел выписаться, – объяснила Вероника.

– А с Либерзоном ты тоже рассталась? Ты же говорила, что хочешь вернуться к Панаеву.

– Она, конечно, хотела бы, – язвительно заметила Нонна Леонидовна. – Мать ведь только плохого желает! Мама же дура! Мама же первый враг! Семью, видите ли, я им разбила. А я всегда чувствовала этого человека…

– Что вы чувствовали, Нонна Леонидовна?

– Предвидела. После того как его отпустили, а Колю арестовали, она поехала к нему, и вы представляете, что он ей устроил?

– Что?

– Мама, я сама расскажу! – нетерпеливо перебила ее Вероника. – В конце концов, это моя личная жизнь.

– Ну, мать же дура и ничего не понимает! – отмахнулась Нонна Леонидовна, с обиженным лицом выходя из кухни. Кольцо с бриллиантом она оставила на буфете.

– Лариса, возьмите кольцо! – наставительно, почти приказным тоном произнесла Нонна Леонидовна, уже стоя на пороге. – И не вздумайте отказываться!

А Лариса уже и не думала. В конце концов, она столько времени потратила на это дело…

– А было все так, – Вероника снова потянулась к пачке сигарет. – Приезжаю я к Панаеву – мол, оба виноваты. Я уж, дура, не рада, что к тебе обратилась – прости, мол, за напоминание… А этот бурбон избил меня, как последнюю шалаву. Сказал, что это все мое неправильное воспитание – в смысле мое и мамино – сделало из Николая долбанутого. А вот он якобы мог воспитать из него мужчину… Ну, я приехала к маме, вся зареванная, с ней приступ. У нее нервы ни к черту… Где-то с неделю я вообще была никакая.

– А с Ромой-то как?

– С ним осталась, – поджала губы Вероника. – Помнишь, я говорила тебе, что мне в какой-то степени даже импонирует грубость Панаева, его мужественность. А вот знаешь – случилась эта ситуация, и что-то изменилось во мне. Я ведь только с виду такая, как вы меня считаете, глупая модница. А на самом деле такая же баба, как и все. Хочу, чтобы меня пожалели. Тут и так на душе тошно – ведь это наш общий ребенок. Мы ведь не врагами были, даже после развода! Я сама, в общем-то, через тебя это расследование начала, чтобы его спасти! Не буду спорить – и корысть была – наша ведь семья в прошлом интеллигентная, бедная. Сама знаешь, как у нас культурные люди живут – от получки до аванса. А для меня Панаев со временем открыл такие возможности, о которых я и не мечтала, поэтому был для меня идеалом мужчины. И он меня… так… избил.

– Верунчик, я понимаю тебя. Ты ведь у нас такая нежная, чуткая, – попыталась утешить подругу Котова.

– Глупая я, а не нежная! – вздохнула Вероника и отпила холодного кофе из чашки. – Просто в жизни повезло с деньгами. Приехала я к маме – к Роману возвращаться не хотелось. И представляешь – Либерзон тут как тут. И за мамой ухаживал – а у нее, сама знаешь, характер не сахар и не мед. Один папа знает от нее ключик. Он сумел понять меня и моего ребенка, как ни странно. Он такой всегда холодный, расчетливый, сдержанный… Постоянно ходил к нему на свидания, а Панаев после освобождения, по-моему, только всего раз и зашел, да и то минут на пятнадцать. Помню, в тот вечер он мне сказал: «Ненавижу тебя и твоего ублюдка! Может быть, ты его не от меня родила».