Александра Маринина - Благие намерения Страница 31

– Ну чего ты, Том, – она ласково взяла Тамару за руку, – мама же хочет как лучше для нас.

– Лучше?! – снова взорвалась так и не успокоившаяся Тамара. – Это по ее правилам так будет лучше, а по моим – только хуже. И по твоим тоже. Ты же хочешь, чтобы Родик тебя любил, правда?

– Правда.

– Ты же не хочешь, чтобы он на тебе женился без любви, правда?

– Конечно, не хочу. Я хочу, чтобы он по любви женился. Без любви мне не надо.

– Вот то-то и оно. А мать послушать, так все равно, есть любовь или нет, главное, чтобы штамп в паспорте был и чтобы мужика побыстрее детьми к себе привязать. Любка, ты смотри не вздумай делать, как она советует, добра от этого не будет, – строго предупредила Тамара.

– Да я и не собираюсь, – смущенно пробормотала Люба. – Том, а ты не знаешь, нам скоро квартиру дадут?

– Папа говорит, что скоро, мы же на очереди давно стоим. Наш барак расселять будут, и всем дадут квартиры в пятиэтажке. А что? Ты уже о замужестве задумалась?

– Да нет, я про торшер мечтаю. Знаешь, если нам дадут квартиру, давай мы в нашу с тобой комнату торшер купим, а? И столик маленький на тонких ножках, я в одном журнале видела, такой изящный! Будем на него книги складывать, а в середину салфеточку положим и вазочку поставим. Давай?

– Книги надо не на стол складывать, а на стеллаж ставить, – наставительно произнесла Тамара. – Ты что, думаешь, у нас с тобой будет пять книжек на двоих? Да если у нас с тобой будет своя комната, мы первым делом стеллаж купим, я к этому времени уже работать пойду, буду сама зарабатывать, и будем с тобой целыми днями по книжным магазинам бегать и хорошие умные книги покупать! И никаких салфеточек я тебе не позволю, имей в виду. Это ужасное пошлое мещанство.

– А вазочку? – с улыбкой спросила Люба.

– Вазочку, так и быть, можно, – разрешила сестра.

– А торшер?

– Это обязательно. Как же мы с тобой читать будем без торшера? Ой, Любка, Любка, – Тамара обняла ее и поцеловала в висок, – мечтательница ты моя! Как же я тебя люблю! А вдруг ты выйдешь замуж за своего Родика и переедешь к нему, с кем я буду в одной комнате жить? С Бабаней, наверное.

– Ну, с Бабаней-то хорошо, она тоже почитать любит, только она тебя салфеточками замучает, – засмеялась Люба. – И если ты купишь стеллаж, она вместо книг на него свою коллекцию поставит.

– Кошмар! – Тамара театрально схватилась за голову. – Я этого не вынесу! Любка, я тебя умоляю, не выходи замуж в ближайшие десять лет, не оставляй меня одну, не бросай на съедение этим апологетам мещанского образа жизни!

И сестры дружно расхохотались, моментально забыв о только что разгоревшемся дома скандале.

В октябре Клара Степановна достала два билета в Большой театр «на Плисецкую» и торжественно вручила Родиславу:

– Вот, пригласи Любочку, говорят, Плисецкая потрясающе танцует. Это будет воскресенье, приводи Любу к нам на обед, а потом вместе в театр поедете.

Люба была на седьмом небе от счастья: ей удастся посмотреть на саму приму-балерину Большого! Галину Уланову ей увидеть на сцене не довелось, и Люба очень об этом сожалела, но зато теперь она увидит Майю Плисецкую, про которую даже в «Правде» писали и которая в Америке произвела настоящий фурор.

С самого утра в воскресенье Зинаида начала собирать дочь на свидание, ведь это не просто очередная встреча с Родиком, а визит в дом его родителей, надо надеяться – будущих родственников. И хотя приглашение на воскресный обед было не в новинку, Зинаида почему-то именно в этот раз решила отнестись к сборам более ответственно.

– Возьми мои туфли, – она вынула из коробки и поставила на пол пару изящных серых туфелек на высокой шпильке, – будешь в них хорошо смотреться.

Размер ноги у матери и Любы был одинаковым, и девушка без колебаний встала на каблуки. Встала – и тут же села.

– Мам, я не смогу, – жалобно простонала она, – я заваливаюсь. В них же невозможно ходить!

– Очень даже возможно! – сердито ответила Зинаида. – Я же хожу, значит, и ты сможешь. И нечего капризничать, вставай и ходи по комнате, пока не обвыкнешься.

– Может, не надо? – робко попросила Люба.

В туфлях было отчаянно неудобно, они оказались великоваты, совсем чуть-чуть, но и этого было достаточно, чтобы Любина нога вихляла на тонкой шпильке из стороны в сторону.

– Очень даже надо, – решительно произнесла мать. – Ты наденешь вот это мое платье, оно совсем прямое, и без шпильки ноги будут смотреться как колоды.

– Я могу надеть блузку и широкую юбку в клеточку с пояском, – предложила Люба свой любимый наряд, в котором она уже несколько раз ходила с Родиком в кино. – Тогда можно без шпильки.

– С ума сошла! В Большой театр – в юбке в клеточку! Ты соображаешь, что говоришь, Любаша? Билеты достала Клара Степановна, наверное, у них там в университете распространяли, на спектакле будут ее знакомые, которые знают Родика, и что они подумают, когда увидят его с девушкой, одетой, как будто она в сельский клуб собралась? Что они потом Кларе Степановне скажут? Что ее сын связался с деревенщиной, у которой ни вкуса нет, ни воспитания? Ты наденешь вот это мое платье, оно светлое, нарядное, строгое, я еще тебе вот сюда брошечку приколю…

Люба сдалась, молча натянула на себя мамино платье, терпеливо стояла, пока Зинаида искала, куда бы приколоть крупную блестящую брошь, чтобы она выигрышней смотрелась, и начала послушно ходить взад-вперед по комнате, приучаясь держать баланс в болтающихся на ногах туфельках.

Когда пришла Тамара, которую посылали на рынок за продуктами, Люба уже чуть не плакала от боли – оказалось, что туфли еще и натирают ей пятки. Тамара несколько секунд смотрела на сестру безумными глазами, потом схватила ее за руку и вытащила в длинный коридор, заставленный велосипедами, вешалками и тумбочками.

– Ты что, обалдела? – прошипела она. – Ты что на себя напялила?

– Это не я, это мама, – стала оправдываться Люба. – Я хотела свою любимую юбку из «шотландки» надеть с белой кофточкой, а она не разрешила, и еще туфли на шпильках заставляет носить, а я не могу, у меня ноги болят, они трут очень…

– Любка, тебе семнадцать лет, а ты вырядилась, как замужняя дама. У тебя глаза вообще есть? Ты чем смотришь? Платье кремовое, туфли серые – ну куда это годится? А брошка эта чудовищная? Это же писк, только не моды, а мещанства! Она здесь ни к селу ни к городу, молодые девушки не носят броши, это не гармонично. Ну ладно маманя, она у нас с тобой дурища, каких поискать, но ты-то, ты-то? Ты зачем соглашаешься себя уродовать? Или, может, тебе нравится?

– Да нет, мне не нравится, но мама велит.

– Вот учу я тебя, учу – толку никакого! – с досадой воскликнула Тамара. – Да наплюй ты на то, что она велит, в конце-то концов! Мамане уже за сорок, она и одевается, как солидная сорокалетняя дама, у нее все тряпки под этот возраст, а ты на себя напяливаешь. Куда тебе все это? Ты на себя посмотри, у тебя коса ниже пояса, а длинная коса – это признак юности, вот и одевайся соответственно своей прическе. А если хочешь выглядеть старше – давай я тебя постригу, тогда, может, и маманино тряпье сойдет.

Выглядеть старше Люба, конечно, хотела, и расстаться с косой мечтала уже давно, ведь это ж сколько хлопот с такими длинными густыми волосами! Да их мыть замучаешься! Но родители и Бабаня даже слышать об этом не хотели, а пойти против их воли Люба не смела. Она уже собралась было в очередной раз пожаловаться на это сестре, как вдруг зазвонил висящий на стене коридора телефон. Люба схватила трубку и услышала голос Родика, который звучал как-то странно:

– Это ты? Я не знаю, что мне делать…

– Что случилось?! – переполошилась Люба.

– Мама ушла в магазин, а папа… я не знаю… кажется, он умер…

– Что?! – ахнула Люба.

– Я вошел к нему в кабинет, а он лежит головой на столе и не дышит… Я его зову, зову, а он не откликается… Может, надо «Скорую» вызвать?

– Ну конечно, надо! Конечно! Звони быстрей в «Скорую», а я сейчас приеду! Только ничего не бойся, все будет хорошо, слышишь? – закричала она в трубку.

Забежав в комнату, Люба схватила сумочку, скинула ненавистные туфли, сунула ноги в свои старенькие разношенные туфельки, накинула пальто и помчалась к автобусной остановке. В доме рядом с остановкой кто-то настежь распахнул окно, и на улицу вырвался жизнерадостный голос:

– Говорит радиостанция «Юность»!

Как там Родик? Ему, наверное, очень страшно, может быть, его опять тошнит, а сейчас приедут врачи из «Скорой» и увидят, какой он бледный и весь в испарине, и он будет стесняться и переживать…

– Композитор Аркадий Островский, стихи поэта Льва Ошанина, «А у нас во дворе», исполняет Иосиф Кобзон.

А у нас во двореЕсть девчонка одна…

Неужели кому-то может быть интересно про «одну девчонку», когда у Родика беда? Ну где же этот автобус! Родик там совсем один, даже если Клара Степановна сейчас вернется из магазина, она ему ничем не поможет, потому что тоже испугается и впадет в панику, а если Родика начнет рвать, то она испугается еще больше.