Сергей Асанов - Тринадцать Страница 31

Изрезанное морщинами сухонькое лицо с маленькими глазами и навсегда пристывшей к губам усмешкой излучало величественный пофигизм. Сухонькие ручонки, мало отличающиеся от клешней скелета из кабинета биологии, спокойно лежали на подлокотниках коляски, ноги стояли неподвижно, но возникало ощущение, что он вот-вот закинет их одну на другую. Скорее всего коляска была для старика лишь приспособлением, позволяющим ничего не делать и не прилагать никаких усилий. Он наверняка мог передвигаться самостоятельно. Может быть, не так быстро, как ему хотелось бы, но мог.

Положительно, этому человеку было довольно давно и довольно сильно наплевать на окружающий ландшафт и мировую вселенскую суету. Он прошел все — и огонь, и воду, и вражеские пули, и дубины из родных осин, и почетную пенсию, и многолетнее презрительное забвение, — и теперь ему действительно больше не о чем было просить и нечего ждать. Это был экспонат краеведческого музея, с которого раз в неделю грустная тетушка вытирает пыль. Приходит ли в голову этой тетушке, что в постаревшем предмете может пульсировать жизнь? Миша с нетерпением ждал, когда старик подаст голос.

О чем думал сам Николай Ковырзин, глядя на непрошеного гостя, пока было неизвестно.

Пауза затягивалась. Старик не торопился с приветствием, и вообще-то он был прав, поскольку это к нему пришли в гости. Он сам никого сюда не звал. Миша это понял и решил первым нарушить молчание:

— Добрый вечер, Николай Григорьевич. Спасибо, что открыли дверь и впустили меня в столь поздний час.

Старик сдержанно кивнул и продолжал с любопытством изучать молодого человека. В этот момент он был похож на Иоанна Павла Второго, сидящего в своем «папамобиле», или на постаревшего засранца Биффа Таннена из второй части фильма «Назад в будущее».

«Блин, вот это сходство!» — подумал Миша.

— Я полагаю, — продолжил он вслух, — что вы видели, что произошло на вашей площадке пару часов назад?

Ковырзин снова едва заметно кивнул. «Дурацкий какой-то диалог получается».

— Вы готовы выступить свидетелем?

Старик опустил голову, вздохнул… и заговорил. От звучания его голоса, приглушенного и свистящего, Миша содрогнулся.

— Решайте свои проблемы сами… мне недосуг.

— Недосуг? Вы чем-то заняты?

Миша стал наступать, сделал два шага вперед. Ковырзин откатился назад к стене, и над головой у него оказался блок выключателей. Он поднял руку — довольно проворно для такого немощного старика — и включил свет везде.

Мрак был изгнан, и теперь Михаил увидел, что старичок не так уж бесстрашен и равнодушен.

— Вы меня не бойтесь, — сказал он, останавливаясь. — Я не собираюсь вас убивать или грабить. И я не из милиции. И не журналист. И не из собеса. И не…

Миша осекся. Список потенциальных гостей ветерана невидимого фронта закончился.

— Хорошо, убедили, — откликнулся Ковырзин. — Тогда кто вы? Какой-нибудь общественник?

— Ну… вроде того. Можно мне пройти?

Старик кивнул и указал рукой в сторону спальни. Сам тут же нажал кнопку на своем пульте и покатился в ту же сторону. Михаил пошел следом.

По ходу он отметил, что квартирка не похожа на обитель позабытого ветерана. Скорее всего за стариком неплохо ухаживают — если не родные и близкие, то какие-нибудь братья по оружию. На полу был постелен дорогой линолеум, стены оклеены толстыми ворсистыми обоями цвета вечерней пустыни, межкомнатные двери были выполнены из очень хорошего дерева. Миша мельком увидел в кухне телевизор с диагональю 54 сантиметра и микроволновую печь стального цвета и с огромным дисплеем.

Ковырзин въехал в комнату. Это действительно была спальня. Двуспальная кровать была застелена, в углу на тумбочке тоже стоял телевизор, и не какой-нибудь потрепанный «Рубин», а сверкающий черными боковыми панелями ЖК с диагональю сантиметров под восемьдесят.

«Твою маму», — успел подумать Миша.

— Вот здесь я и живу, — сказал Ковырзин, указывая на кровать и занавешенное плотными синими портьерами окно. — Вернее, обитаю. Гостиная пуста, и в ней мне неинтересно. Она слишком большая. Я провожу время в основном на кухне и вот здесь. Мне достаточно. Хотите коньяку?

— Спасибо, не пью.

— Дорогой коньяк, хороший.

— Нет, благодарю.

— Как хотите. А я выпью.

Старик уехал на кухню. Пока он отсутствовал, Миша сканировал помещение. Ничего грязного не почувствовал, вполне обычная квартира пожилого человека. Это было странно, если учесть богатое прошлое субъекта. Впрочем, были все основания полагать, что старик полностью оплатил свои счета и теперь действительно никому ничего не должен.

Но для чего-то же он здесь «обитает»!

Ковырзин вернулся с пузатым бокалом с парой-другой сантиметров жидкости чайного цвета на дне. В другой руке он держал толстую сигару. Очевидно, ежевечерний ритуал, подумал Миша.

— Не возражаете, если я закурю? — поинтересовался старик, давая понять, что закурит при любом варианте ответа.

— Ради бога, вы у себя дома.

— В том-то и дело, что нет, — усмехнулся Ковырзин. — Я не у себя дома, я здесь практически в гостях. Социальное жилье, которое мне не принадлежит и не досталось бы даже моим потомкам, если бы они у меня были.

Старик подкатился к зашторенному окну и сделал один небольшой глоток. Присесть гостю он не предложил.

— У вас нет родных? — спросил Миша.

— Не знаю. Когда-то были.

— Где же они?

Старик пожал плечами с раздражением:

— Не все ли равно? Вы ведь не родословную мою пришли выведывать, правда? Спрашивайте по делу или убирайтесь.

Миша смутился. «Легко сказать — спрашивайте! А что спросить? Что он вообще может знать?»

В результате Михаил не придумал ничего лучше, как разговаривать с Вымирающей Эпохой на понятном только самому себе языке:

— Почему вы здесь?

Секунду спустя он понял глупость вопроса, но Ковырзин, как ни странно, ответил вполне адекватно:

— У меня по некоторым моим биографическим данным была возможность выбора жилья. Из трех вариантов я выбрал этот.

— Поближе к Сопке?

Старик кивнул и сделал еще один глоток.

— Испытываете муки совести?

— Нет. Вовсе нет… С чего бы? Я просто пытался выжить. Будете меня судить? Бросьте это, вас там не было, и вы даже на секунду не можете представить себе…

— Я знаю, что не могу. Я по профессии историк.

— Историк? — Старик усмехнулся и качнул головой. — Вот уж кого не ожидал здесь увидеть через столько лет, так это историка. Ветераны органов — были, врачи заглядывали, даже фальшивые наследнички пытались нарисоваться, но чтобы историк… И чего вы хотите? Чтобы я рассказал, как мы расстреливали, душили, грабили и насиловали? И что я чувствовал при этом?

Миша молчал, ожидая, что старика сейчас прорвет. Похоже, Эпоха слишком долго молчала. В конце концов, не с врачами же обсуждать столь бурную молодость и не с телохранителями, которые регулярно вывозили ветерана попердеть на свежий воздух.

— Нет, спасибо, — сказал Михаил. Ему надоело стоять, и он без приглашения присел на кровать. — Таких душераздирающих историй я и без вас знаю немало. Мне интересно другое.

— Ну, ну?

— Мне повторить вопрос? Зачем вы здесь?

— Вот же упорный… Думаешь, я знаю?

— Да.

Старик допил коньяк и поставил бокал на тумбочку. Пришла очередь сигары.

— Ошибаешься, парень. Когда мне показали список адресов, по которым я в один прекрасный день должен буду наконец загнуться, то у меня лоб покрылся испариной. Получить социальное жилье в этом районе невозможно, здесь строят хорошо и дорого, а вот на северо-востоке строят быстро и дешево, и стариков и бюджетников обычно ссылают туда. Но в моем списке оказалась Тополиная, 13… кхм… с окнами на Черную Сопку. Разве я мог отказаться? Парень, от судьбы не уходят. Ее можно изменить, но уйти — хрен!..

Старик замолчал, вынул из кармана длиннополого коричневого халата зажигалку. Долго раскуривал сигару. Вскоре комнату наполнил ее аромат. Старик окутал себя клубами дыма, повернулся на коляске к окну, чуть-чуть приоткрыл шторы.

— Там по ночам как будто что-то происходит… Свет какой странный мерцает, то ли бомжи костры разводят, может, бухает или курит кто в темноте, кому не страшно… Я в мистические штуки не верю, и всякие басни меня не трогают. И ты можешь меня проклинать, если тебе так будет удобно, но и мук совести я никаких не испытываю. Уже не могу их испытывать, уже все отдал, что мог, потому что мне девяносто один год и срать я хотел на ваши общественные делишки… Знаешь… кто-то сказал, сейчас уже не помню… в журнале прочитал… у нас так устроено, что либо герои, либо предатели… либо наградить, либо расстрелять, и третьего не дано. Очень точно сказано, парень, и на собственной шкуре испытано и много раз перепроверено. Так что нарисуйте меня, как вам нравится, и подите отсюда к черту. Дайте спокойно помереть.