Дик Фрэнсис - Торговец забвением Страница 31

— Жуткая тоска, — пожаловался он. — Все так безлико, уныло. Зал ожидания, склад ненужных вещей. Заходят какие-то типы, читают мои анализы, спрашивают, почему я здесь, потом уходят и больше не возвращаются.

Рука у него была на перевязи. Лицо свежевыбрито, волосы аккуратно причесаны, весь собранный, строгий, спокойный. К задней спинке кровати была прикреплена доска для записей, о которой он упоминал. Я снял ее и прочитал вслух:

— Температура 99 <Т. е. по Фаренгейту, что равно 37,2° С>, пульс 75, сделана операция по удалению птичьей дроби. Осложнений не наблюдается. Выписка назначена на завтра.

— Поди еще дождись…

— Как самочувствие?

— Ноет, — ответил он. — У вас, наверное, тоже. Я кивнул, повесил доску на место, сел.

— Тина сказала, это с вами уже в третий раз… — заметил я.

— Гм… — он криво усмехнулся. — Ей никогда не нравилась моя работа. Как-то раз один растратчик выпалил в меня из пистолета. Довольно странно, потому как растратчики — обычно люди тихие… Думаю, что и в своих делах он был таким же профаном. Стрелял из очень маленького пистолетика, попал мне в бедро. Даже такую мелочь не мог нормально держать, так и прыгала у него в руке… Готов поклясться, перед тем как выстрелить, он зажмурился.

— А потом выстрелил снова?

— Э-э, нет. Я, знаете ли, набросился на него. Он уронил пистолет и заплакал. Совершенно душераздирающее зрелище, я вам доложу! Жалкое…

Я с уважением взирал на Джерарда. Наброситься на человека, который едва тебя не убил… ничего себе жалкое…

— Ну а второй раз? — спросил я. Он поморщился.

— М-м… Второй раз убийца был куда ближе к цели. После этого случая Тина взяла с меня клятву, что я буду заниматься только бумажной работой. Но, знаете, как-то не очень получается… Если работа ваша состоит в охоте за преступниками, какого сорта и разряда они бы ни были, всегда есть шанс, что они попробуют с тобой поквитаться. Даже если речь идет о промышленном шпионаже, чем я обычно занимаюсь, — он снова улыбнулся, на этот раз иронично. — Но стрелял в меня, кстати, вовсе не преступник, юный жуликоватый химик, продававший секреты своей компании конкурентам. Нет, его отец. Странно, правда? Почему-то отцы никогда не считают своих драгоценных детей виноватыми. Он звонил мне раз шесть, угрожал, кричал, что я отправил в тюрьму блистательно талантливого, выдающегося человека, разрушил его карьеру, подставил его вместо кого-то… Короче, он был просто невменяем. Психическое расстройство, полагаю. Как бы там ни было, но однажды он подкараулил меня у выхода из офиса, подошел и выстрелил прямо в грудь, — он зябко передернулся. — Никогда не забуду, какое у него в тот момент было лицо. Торжествующее, злобное, совершенно безумное…

— И что же с ним стало? — завороженно спросил я.

— Отец периодически попадает в психушку. А вот что с сыном — не знаю. Хотя… уже давно должен был выйти из тюрьмы. Все это довольно грустно, знаете ли. Такой способный и умный молодой человек, гордость и радость отца…

Мне стало интересно.

— А вы никогда не пытались выяснить, что было с людьми, которых вы схватили, после?

— Нет, почти никогда. Вообще-то в целом создания они по большей части никчемные. Алчные, бессердечные, злобные и хитрые. Они мне безразличны. Некоторые, конечно, достойны жалости. Но чаще я все-таки на стороне их жертв.

— Не так, как в одной старой шутке? — спросил я.

— Какой шутке?

— Ну, истории про одного человека, который попался ворам. Они его избили, ограбили и оставили лежать, истекающего кровью и без сознания, в канаве. А тут мимо проходили два социолога. Один посмотрел, увидел его там и говорит другому: «Человек, который сделал это, нуждается в нашей помощи».

Джерард усмехнулся и тут же скорчил болезненную гримасу и приложил руку к плечу.

— Только не думайте, — сказал он, — что мой случай типичен. Мне просто не везло, вот и все. У нас в агентстве есть только еще один человек, в которого стреляли. Не забывайте, большинство полицейских за всю свою службу ни разу не бывали ранены.

Большинство, но далеко не все, подумал я. И сказал вслух:

— В данном случае ваше невезение целиком объясняется моей глупостью.

Он осторожно и неуклюже покачал головой.

— Не надо себя корить. Я вернулся и въехал во двор по собственной инициативе. Давайте забудем об этом, идет?

Я с благодарностью воспринял этот его жест, но считать себя виновным не перестал. Идея отпущения грехов всегда казалась мне порочной. Грешить и ошибаться — в природе человека. Получив прощение, можно начинать грешить заново. Быть прощенным несколько раз подряд — значит разрушить свою душу. Хорошо, подумал я, что я больше не сделал ничего такого, что заслуживало бы прощения со стороны Джерарда.

Если можно охарактеризовать Джерарда одним словом, размышлял далее я, то это будет слово «порядочный». Нет, он вовсе не являлся яркой или живописной личностью, как это понимается в детективах, — то есть эдаким небрежным в манерах и пьяноватым любителем женского пола. Добродетель, как и ртуть, трудно уловима, но труднее всего уловить добродетель в таких вот строгих чертах лица. Серьезный, рациональный, спокойный человек, он, казалось, был лишен каких-либо нравственных и ментальных отклонений, свойственных столь многим в наши дни. Упоения собственной грубой силой, эгоистичной напыщенности, всепоглощающей тревоги, неуверенности и страха — всех этих черт, которые я ежедневно наблюдал не только у своих покупателей, но и в среде людей, которым доверялись другие, — чиновников, разного рода профессионалов. Но как знать, уверенным в наши дни быть ни в чем нельзя. Возможно, у Джерарда имелись свои скрытые и многочисленные пороки, свой скелет в шкафу. Но то, что я видел, мне пока что нравилось.

Я рассказал ему о находке Брайана и показал одну из копий воровского списка, добавив при этом, что почерк очень напоминает почерк Пола Янга.

— Господи Боже, — протянул он, пробежав глазами листок. — Он с тем же успехом мог подписать полное признание.

— Да.

— Впрочем, понятно, зачем ворам понадобилась эта записка, — продолжил он. — Сплошные французские названия. Им нужно было свериться, чтобы не ошибиться. Иначе как узнаешь, то они берут или нет.

— Если только не видели такие этикетки прежде, — заметил я.

Джерард поднял глаза от бумаги.

— Вы что же, хотите этим сказать, что за взломщиками, проникшими в лавку, стоял кто-то другой?

— К чему им список, если б обстояло иначе?

— Верно… — он сдержанно улыбнулся. — А как считаете, они могли убить Зарака?

Я открыл рот, потом закрыл. Затем, немного оправившись от неожиданности, неуверенно покачал головой.

— Не знаю… — сказал я. — Они, конечно, громилы и мерзавцы, но .. но был один момент, когда тот, что поздоровее, выхватил дробовик из фургона, прицелился в меня, а потом словно засомневался. Так, во всяком случае, мне показалось. Если б он убил Зарака… разве не вел бы себя иначе?

Джерард обдумал услышанное.

— Как знать… Ведь Зарака убили не вблизи от китайского ресторанчика. Возможно, преступник колебался, потому что ваш двор — место куда более оживленное. Но люди, идущие на ограбление с оружием, как правило, готовы убить. Не забывайте этого.

Никогда не забуду, подумал я.

— Что заставило вас стать детективом? — с любопытством спросил я.

— Только не произносите этого слова, «детектив». Тине страшно не нравится.

— Ну хорошо. Следователем, консультантом.

— Я окончил колледж и был глупым, романтичным юнцом, которого привлекала мысль стать сыщиком… — еще одна, немного кривая, полная самоиронии усмешка. — Затем окончил бухгалтерские курсы и поступил в школу бизнеса, но как-то не слишком стремился зарабатывать тем, чему меня там учили. Все это казалось таким скучным, бесцветным, унылым. Как-то раз поделился своими сомнениями с дядей, сказал, что непременно поступил бы на работу в полицию, если б не знал, что все семейство тогда хватит инфаркт. А у него гостил в то время друг, он и говорит, почему бы мне не поступить в фининспекцию. Я и представления не имел, что это такое, но друг дяди отвел меня в одно агентство и что-то им там нашептал. И они предложили мне нечто вроде испытательного срока, поработать год, и начали учить приемам и методам расследования Другое агентство, не «Деглетс». Затем «Деглетс» поглотил эту конкурирующую организацию, и я перешел к ним, вместе с мебелью и всем прочим.

— И ни разу об этом не пожалели? Он призадумался, потом ответил:

— Знаете, стало очень модным объяснять любое преступление влиянием среды, воспитанием. При этом вину всегда сваливают на кого-то еще, на кого угодно, только не на самого преступника. Ни один человек не рождается плохим, все это болтовня. О, если бы не бедность, не пьющий жестокий отец, не безработица, капитализм и так далее, в том же духе… Вы слышали это сотни раз. И вдруг появляется злодей, какой-нибудь мальчик из приличного дома, сын нормальных родителей, никаких не безработных, а ручонки у него так и тянутся к чужому добру, в магазине или банке. О, сколько же я их перевидал! В основном такими и занимался. Нет, иногда воровать, предавать, шпионить их вынуждает определенная цепь обстоятельств, но по большей части, насколько я убедился, порочные наклонности свойственны им от природы. Ведь чаще воровать заставляет вовсе не нужда. Нет, они ловят кайф. И если считать их бедными несчастными жертвами общества, они разрушат всех и вся на своем пути. — Он поерзал на подушках, устраиваясь поудобнее. — Я был воспитан в уважении к такому старомодному понятию, как честная игра. Даже теперь усталый старый мир не склонен считать, что на войне хороши все средства и приемы… И я хочу восстановить Правила честной игры. Но пока что не слишком подумается, каждую секунду на свет появляется новый ловкач с компьютером… А почему вы спрашиваете?