Вера Каспари - Воскресшая жертва Страница 31

— Говорю тебе, Лора, я пришел только потому, что она попросила меня об этом. Она просила меня прийти и попрощаться с ней. Она была в меня влюблена, мне же было на нее наплевать, честное слово. Но она грозилась предпринять что-нибудь отчаянное, если я не встречусь с ней в пятницу вечером.

Я отвернулась от него.

— Лора, сейчас нам необходимо держаться друг друга. Мы слишком завязли в этой истории, чтобы воевать друг с другом. К тому же я знаю, что ты меня любишь. Если бы ты меня не любила, то не пришла бы сюда в пятницу вечером и…

— Замолчи! Замолчи! — сказала я.

— Если бы тебя здесь не было в пятницу вечером, если ты невиновна, откуда же ты знала о бутылке «Бурбона», как ты могла так инстинктивно отреагировать на необходимость защитить меня?

— Шелби, разве нам необходимо повторять все снова? Снова и снова?

— Ты лгала, чтобы защитить меня, так же как я лгал, чтобы защитить тебя.

Все было ужасно скучно и ужасно бессмысленно. «Три Хорсис» — это был сорт «Бурбона», который пил Шелби, он покупал его для себя, когда начал ходить ко мне, а потом и я стала покупать этот сорт, чтобы для него всегда было что выпить, когда он приходил. Но однажды Уолдо засмеялся, узнав, что я держу у себя такое дешевое виски, и назвал лучший сорт, и я попыталась ублажить Шелби более дорогим сортом «Бурбона». Покупка в тот вечер бутылки «Три Хорсис», как и то, что он отдал Дайяне портсигар, — все это был вызов, неприятие Шелби моего покровительства над ним.

Бесси объявила, что ужин готов. Мы помыли руки, сели за стол, разложили на коленях салфетки, отпили немного воды, ради Бесси взяли в руки нож и вилку. Мы не могли продолжать разговор, потому что она беспрестанно входила и выходила. Перед нами стояли тарелки с бифштексом и картофелем фри, мы церемонно погружали ложки в пудинг с ромом, который Бесси, добрая душа, приготовила ради моего возвращения из мертвых. После того как она принесла кофе и поставила его на стол перед камином, а мы уселись по оба его конца, так что нас с Бесси разделяли весь стол и кухонная дверь, Шелби спросил меня, куда я спрятала ружье.

— Ружье?

— Не говори так громко! — Он кивнул в сторону кухонной двери. — Ружье моей матери. Как ты думаешь, почему я вчера вечером приехал сюда?

— Ружье твоей матери, Шелби, лежит в ящике шкафа из орехового дерева, там, куда, как ты видел, я его положила после нашей ссоры.

Ссора началась оттого, что я отказывалась брать ружье. Мне почти так же страшно было оставаться одной в загородном домике, как и хранить там ружье. Но Шелби назвал меня трусихой и настоял на том, чтобы я держала его для своей же защиты, он со смехом учил меня пользоваться им.

— Это была первая или вторая ссора? — спросил он.

Вторая ссора была из-за того, что он стрелял зайцев.

Я пожаловалась, что они грызут луковицы ирисов и клубни гладиолусов, и Шелби застрелил пару зайцев.

— Дорогая, почему ты меня обманываешь? Ты же знаешь, что я буду с тобой до конца.

Я взяла сигарету. Он заторопился поднести мне огонь.

— Не делай этого, — сказала я.

— Почему?

— Ты не можешь называть меня убийцей и зажигать мне сигарету.

Сейчас, когда я произнесла вслух это слою, я почувствовала облегчение. Я встала, вытянулась, пустила дым в потолок. Почувствовала, что владею собой и могу вести битву.

— Не будь ребенком, — сказал Шелби. — Разве ты не видишь, что ты в западне и что я стараюсь помочь тебе? Разве ты не понимаешь, что я воспользовался случаем, что я лгал, стараясь оградить тебя, прошлым вечером, когда ехал сюда? Это делает меня соучастником преступления. Я сам в весьма плачевном положении, и все это из-за тебя.

— Лучше бы я не звонила тебе вчера, — сказала я.

— Лора, не будь мелочной. Ты инстинктивно поступила правильно. Ты знала так же хорошо, как и я, что они поднимутся сюда и обыщут твою квартиру, как только обнаружат, что ты вернулась.

— Именно поэтому я позвонила тебе.

Бесси вошла в комнату и пожелала нам спокойной ночи, повторила снова, что счастлива, что я жива. Слезы выступили у меня на глазах.

Когда дверь за ней закрылась, Шелби сказал:

— Мне было бы спокойнее, если бы ружье было сейчас у меня. Но как мы его раздобудем, если сыщик ходит за нами по пятам? Я пытался сбить этого парня с пути, ехал по другой дороге, но машина следовала за мной все время. Если бы я стал искать в доме, я бы сразу себя выдал. Поэтому я сделал вид, что горюю, я постоял в саду и поплакал, я называл это сентиментальным путешествием, а этот сыщик…

— Его имя Макферсон, — уточнила я.

— Ты ядовита, — сказал Шелби. — Лора, тебе придется преодолеть это чувство, или тебе никогда не удастся справиться с ним. Если мы будем вместе, дорогая…

Вернулся Марк. Я подала Шелби руку, и мы сидели на кушетке друг против друга, изображая влюбленных. Марк включил свет, посмотрел мне в глаза и сказал, что будет говорить правду без обиняков. Именно, когда он сказал о портсигаре, Шелби потерял самообладание, а лицо Марка приняло отчужденное выражение. Марка трудно обмануть, он смотрит так, будто вынуждает быть с ним откровенным. Шелби боится откровенности, он по-прежнему, как школьник, теряет самообладание, и в конце концов именно его страх подсказывает Марку, что Шелби считает меня виновной.

— Вы собираетесь меня арестовать? — спросила я Марка. А он пошел в аптеку Суортса и купил мне снотворное. Когда он уехал, я была уверена, что он отправился в Уилтон, чтобы обыскать дом, но я ничего не сказала об этом Шелби.

ГЛАВА IV

Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун. Каждый из них по-своему весом, Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун. Тонкие усики, разделенные посредине, голос, мятный запах, а все вместе — загадка, поток слов и воспоминаний, когда я пробудилась от тяжелого сна после маленьких белых таблеток. Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун… Я мысленно пропела их имена… За дверью зазвучала музыка на слова «Солсбери, Хэскинс, Уордер и Боун».

Музыка оказалась звуками пылесоса, раздававшимися за дверью моей спальни. Бесси принесла кофе и апельсиновый сок. На стенках стакана выступили холодные капельки, моя рука, обхватившая стакан, замерзла; я вспомнила запотевший серебряный стакан, мятный запах, маленькие усики над улыбающимся белозубым ртом, как с рекламы зубной пасты. Это было на лужайке в доме тетушки Сью, в Сэндс-Пойнте. Черные усики спрашивали меня, нравится ли мне мятный джулеп, и пояснили, что он Солсбери-младший, от Солсбери, Хэскинса, Уордера и Боуна.

Бесси, тяжело дыша, спросила меня, не хочу ли я съесть вкусное вареное яичко.

— Адвокат, — произнесла я вслух. — Он сказал мне, что, если мне когда-нибудь будет нужен адвокат, он представляет очень солидную фирму.

Обеспокоенная тем, что ей не удалось решить вопрос с вареным яйцом, Бесси вздохнула и удалилась, а я, вспомнив совет Шелби, услышала собственный голос, который рассказывал все обладателю черных усиков.

— А ваше алиби, Лора? Какое у вас есть алиби на вечер пятницы двадцатого августа? — спросил бы молодой Солсбери, пощипывая кончик усов, возможно напомаженных. И тогда я должна была бы повторить обладателю усиков то, что я рассказывала Марку о том вечере в пятницу, после того как я рассталась с Шелби, который на Лексингтон-авеню помахал мне рукой, когда я сидела в такси.

Когда мы сидели с Марком за завтраком — это было тысячу дней назад, — он попросил меня точно воспроизвести каждую минуту того вечера в пятницу. Он, конечно, знал, что я позволила Шелби дать водителю такси адрес Уолдо и что потом я велела отвезти меня к вокзалу «Грэнд Сентрал».

— А потом? — спросил Марк.

— Я села в поезд.

— В поезде было много народу?

— Ужасно.

— Не видели ли вы там кого-нибудь из знакомых? Или кого-нибудь, кто мог бы опознать вас?

— Почему вы задаете мне эти вопросы?

— Привычка, — сказал он и передал пустую чашку. — Вы отлично варите кофе, Лора.

— Вам надо как-нибудь прийти ко мне на пирог.

Мы засмеялись. Кухня, с клетчатыми занавесками и голубыми датскими чашками, была очень уютной. Я налила ему сливок и положила два кусочка сахара в кофе.

— Откуда вы это знаете? — спросил он.

— Я еще раньше наблюдала за вами. Теперь, когда вы будете приходить сюда, то будете получать много сливок и по два кусочка сахара.

— Я буду приходить часто, — сказал он.

Он спросил меня, как я доехала до Уилтона, и я рассказала, как сошла с поезда в Саут-Норуоке и быстро пошла в совершенном одиночестве по пустынной улице в направлении к гаражу за домом Эндрю Фроста, чтобы взять свою машину. Марк захотел выяснить, нет ли около железнодорожной станции общественных гаражей, и я ответила, что, арендуя гараж у Фроста, экономила два доллара в месяц. В ответ он снова засмеялся:

— Значит, вы все-таки экономны. — В нем было мало от сыщика и много от восхищенного мужчины, поэтому я засмеялась, откинув голову назад и ища глазами его взгляд. Он спросил, не видел ли меня Эндрю Фрост или кто-то из его домочадцев, и когда я сказала, что мистер Фрост — женоненавистник семидесяти четырех лет, который видит меня только в первую субботу месяца, когда я вручаю ему два доллара за аренду, Марк громко расхохотался и сказал: