Петр Акимов - Плата за страх Страница 31

Путь к достатку простым не бывает. Быстрым — случается, а вот простым — нет. За время «вольного выпаса» в коммерции и в страховании Надежда поняла: не столько деньги просвечивают людей, сколько их отсутствие. Потому что оно чаще встречается: бедняков, которым хватает, — мало, а богачей, которым мало, — полно.

«Скажи мне, — сформулировала Надежда, — на что тебе не хватает, и я пойму, чего от тебя ждать».

Панкратовой не хватало денег и сил, чтобы найти работу, на которой бы ее ценили по заслугам. Типичный случай. Но Кузнецова видела: Тамара не потому хранит верность безнадежному делу, что считает себя ни на что иное не годной. Она упрямо верила — как миллионы врачей и учителей в России, — что беспредел вот-вот кончится, что государство спохватится и даст наконец окорот проходимцам и бестолочам. И это, по мнению Надежды, та наивность, которую надо уважать. На ней жизнь держится.

Но когда пинок тех, на кого Панкратова горбатилась, заставил Тамару изменить стезю и на нее обрушились новые напасти, — Кузнецова просто обязана была заподозрить: тут все не так просто. Вероятно, Панкратова, ошалев от нужды, совершила ошибку. Богатства не обрела, зато нажила врагов. Надежда не хотела верить, что подруга способна подставить ее под удар. И Кузнецова не верила изо всех сил. До последнего. Но когда взрывом тебя швыряет на асфальт, это несколько настораживает. А когда выясняется, что тебе усердно гадит бывший начальник подруги, тут уж не до такта.

— Нет, — очень спокойно ответила Кузнецова на дикое предположение подруги, — ни самого Глебского, ни его родственников я не знаю.

— А вот откуда он ее знает? — Олег уже не пытался скрыть неприязни. — И, главное, что ему от нее надо?!

В кухоньке, только что такой теплой и уютной, повеяло ледяным сквозняком.

— Не смотрите на меня так, — взмолилась Панкратова. — Я тут ни при чем. Ей-богу, понятия не имею, чего он к тебе привязался!

— А кто имеет?! — вспылил Комаров. — Кончай, Тамара, крутить. Скажи правду — и тебе легче будет, и нам спокойнее. Надьку-то чуть не убили, между прочим!

— Да не знаю, не знаю я ничего!

— Тихо-тихо, — попросила Кузнецова. — Согласись, рыбка: уж если кто из нас может догадаться о подноготной Глебского, так это ты. Постарайся сосредоточиться.

— Но я сама ничего не понимаю!

— Интересно: с чего бы это? — Олег наседал, а Надежда, успокаивающе положив ему руку на плечо, грустно улыбнулась Панкратовой:

— Я верю, верю. Давайте все разберем по порядку. Очевидно, что и к твоим, и к моим неприятностям причастен Глебский. И начались они одновременно. Вряд ли все это случайные совпадения. Теперь дальше. У меня никто ничего не требует. А какой смысл давить, если человек не знает, что от него нужно? Тем более — убивать. Раз меня хотели убить, значит, от меня ничего не ждут. Логично? А от кого ждут? Получается — от тебя. Больше не от кого. Микрофонами-то твою квартиру нашпиговали! Том, может быть, ты кому-то должна?

— Нет! То есть… Тебе я должна, что занимала. А больше — никому.

— Но есть ведь какая-то причина! Неприятности у нас с тобой, значит…

— Хороши неприятности! — вновь не выдержал Олег. — Чуть на кусочки не разорвало.

Окна через двор напротив кухни Панкратовой были черны. У стоявшего возле одного из них человека руки устали держать бинокль. Он взял стул, пододвинул его и сел так, чтобы локти упирались в подоконник. Из-за того, что Комаров вывел из строя микрофоны, он ничего не слышал, но жестикуляция и мимика ссорившейся троицы были так красноречивы, что он прекрасно понимал суть происходящего. И эта суть его радовала.

Случайность — нелепая, дикая случайность — сделала то, чего никак не удавалось достичь с помощью тщательно проработанных планов. Вот и не верь после этого в экспромты.

Но он опять похвалил себя — за предусмотрительность, которая заставила его не полениться и обеспечить себе пункт наблюдения.

— Погоди. Послушай, Том: или я, или ты. Если я ничего не знаю, значит, ты должна знать. Больше некому, Том. Ну вспомни…

— Нечего мне вспоминать! — Панкратова упорно прятала глаза. Дрожащие губы показывали, что она лжет и сейчас не способна трезво думать. Требовать откровенности, когда она в таком состоянии, — значит еще больше загонять ее в угол.

И Кузнецова отступилась.

Маятник качнулся: приходилось подозревать Панкратову в неискренности. Но и допуская самое худшее — сознательное умалчивание Тамары о какой-то вине или беде, — Надежда не собиралась оставлять ее без помощи. Чтобы помочь, надо знать причину. А чтобы помочь тому, кому не веришь, причину приходится выяснять тайком. Вот почему в дальнейшем Кузнецова и Комаров присматривали за Панкратовой, предпочитая не посвящать ее в свои планы. А что еще им оставалось? Не ждать же нового покушения!

Возвратившись домой, Кузнецова ждала на кухне, пока Комаров обойдет квартиру с детектором для обнаружения подслушивающих устройств. Она уже семь лет жила отдельно от родителей, но до сих пор стеснялась курить в комнатах. Олег пришел к ней и, задернув шторы, сказал:

— По-моему, пусто.

— Ты уверен, что за Томкой наблюдают?

— Нет, конечно. Откуда мне знать? Но если столько сил тратят на прослушку, то, возможно, и просматривать не поленятся.

— И все-таки мы же могли хотя бы в прихожей шепнуть ей, что все в порядке и я ее не брошу. У меня есть ты, а у нее? Представляешь, каково ей сейчас?!

— Представляю. Но, Надь, не делай из меня злыдня. Это была твоя идея. И совершенно правильная, считаю. Если отношения с Панкратовой так вредны для твоего здоровья, то есть смысл сделать вид, что ты стараешься держаться от нее подальше.

— Олежек, я очень жестокая, да?

— Нет, по-моему, ты очень напуганная. И если что меня поражает, так то, откуда в вас порой столько хладнокровия? Нас все-таки тренируют. Армия и прочее.

— Э, милый. Ты не знаешь, что такое гинекологическое кресло.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сразу после Нового года, едва отойдя после контузии, Надежда с Олегом затеяли форменное следствие. Начали они со «Снабсбыта». План был проследить за Глебским и выявить его связи. Но выяснилось, что он 2 января, проигнорировав четыре выходных, с которых начался год, уехал в командировку минимум на неделю. Тогда решили попробовать атаку в лоб. И 5 января, в понедельник, Кузнецова отправилась в здание на Варшавском шоссе.

Стены его кабинетов серы и местами обшарпаны, но люди в них настолько увлеклись бурной деятельностью, что Кузнецовой нелегко было найти нужного человека. У завхоза «Снабсбыта» и загар был не по-зимнему яркий, и серьги в ушах сияли рубинами не отечественной огранки. Тощая, как стоячая вешалка, Мария Давыдовна Щеглова, не без удовольствия отметив, что выглядит побогаче холеной визитерши, охотно согласилась побеседовать. Сначала, правда, предупредила, что страховаться ни за что не станет. Она, мол, давно уже убедилась, что в нашей стране никому доверять нельзя.

— Еще бы! — согласилась Надежда Георгиевна. — Думали б вы иначе, и ваши серьги носил бы кто-то другой.

— Заметили качество? — гордо тряхнула головой Щеглова. — Ручная работа. Сама в прошлом году в Индии выбирала.

— Не может быть! И что, есть какие-то правила, — робко поинтересовалась Кузнецова, — как надо выбирать?

Ничто так не радует человека, как возможность блеснуть своей ученостью. И Щеглова охотно ею блеснула. Когда она закончила вдохновенную лекцию, в ходе которой не поленилась даже нарисовать несколько видов огранки, Кузнецова уже казалась ей женщиной пусть и недалекой, но очень внимательной.

— Так что зачем мне страховка, если у меня есть камушки?

— Конечно, — опять согласилась Надежда. — Тем более такие камушки. Но! Не всем так, как вам, удается. И я не думаю покушаться на ваши деньги. Просто нужна консультация. Надо обсудить жизнь с мудрым человеком.

— Ой уж! — скептически поджала губы Щеглова.

— Правда. К нам на работу просится один человек. Тамара Владиславовна Панкратова. Помните такую?

Кузнецова нисколько не лукавила. Чуть скрытничала, но не более. По лицу, взгляду и мимике Марии Давыдовны было видно: с этим недоверчивым и умным человеком честность — лучшая уловка. Надежда прямо сказала, что знакома с Панкратовой еще с института. И что тоже когда-то работала в Главснабе. А сейчас, уж коль случай привел сюда, ей стало интересно, почему не сложилась здесь карьера у старой знакомой.

— Понимаете, у нас ведь такая работа — надо ладить с людьми. А если у Тамары не получилось тут, то и в другом месте не получится.

Мария Давыдовна отозвалась сочувственным вопросом:

— Она и в институте была такой — безответной? — и тут же уточнила: — Вообще-то, что ни делается, все к лучшему. И она тут не процветала, и мы все от нее устали. Ни для кого ж не секрет, что фирма на ней держалась. Чего у нее не отнять, так это умения свести концы с концами. Не по части своей пользы, конечно. Тут она — я и в глаза ей это говорила — дура дурой. Прости меня, Господи, грешную. А у нас любят тех, кому лишь бы лямку тянуть. Вот ее на работу-то науськивали, а как платить — шиш. А она — как бульдог прямо: вцепилась в место, и не оторвешь! И когда они захотели от нее избавиться, для всех это сначала было как гром с ясного неба. Это же надо совсем оборзеть, чтобы избавиться от почти единственной добытчицы на всю контору! Ну, да наши шишки своей пользы не упустят.