Светлана Алешина - Неотразимое чудовище (сборник) Страница 31

— Тебе бы чуточку здравого смысла… — грустно усмехнулся он. — Жизнь совсем не дивный сад, Александра Сергеевна! Зачастую жизнь — мусорная куча.

— Это потому, что люди сами превращают ее в мусорную кучу, — отрезала я. — И вообще — как посмотреть! Может быть, она все-таки дивный сад, просто вы видите только помойку? Сквозь закопченные стекла вашего сознания?

Дверь хлопнула. Лариков ушел, оставив меня наедине с собственными сомнениями.

А что, если он прав? Стала бы я так живо интересоваться судьбой этого Воронцова, если бы он, скажем, был похож не на Даймона Хилла, а на Расторгуева?

— Но он похож на Хилла, — сообщила я своему задумчивому отражению. — Его глаза, кстати, привлекли меня совсем не красотой, а выражением. Я не могла не откликнуться на этот призыв боли!

— Ага, конечно, — растянуло губы в язвительной улыбке мое собственное наглое отражение. — А ежели бы это были глаза человека, черты лица которого не отвечали бы твоим возвышенным требованиям?

Уф, какое же оно наглое-то! Так и хотелось запустить в него графином!

— И вообще ты уверена, что, если он действительно не виновен, тебе удастся доказать это? Путь-то один — надо найти истинного преступника!

— Что я и собираюсь сделать…

— Ах, какая умненькая девочка! «Ищут пожарники, ищет милиция»… Ничего найти не могут. И тут является она — Сашенька Данич! Этакая маленькая героиня!

— Нечего издеваться, — буркнула я. — Над собой я издеваться не позволю даже самой себе!

Кажется, я собираюсь поссориться сама с собой, как это ни парадоксально звучит!

Но в это время в дверь позвонили.

Я впустила в комнату донельзя смущенную и растерянную Люду.

— Я так рада, что вы этим заинтересовались, Саша! — произнесла она после того, как я растопила возникшую было неловкость чашечкой кофе. — Потому что я…

Она собралась с силами и, глядя мне в глаза, выпалила:

— Я не верю, что Игорь мог это сделать! Поэтому я и пришла, хотя Ванцов, возможно, после этого меня уволит!

— Ничего, — успокоила я ее. — Лариков меня тоже скорее всего уволит, и мы организуем с вами женское частное сыскное агентство!

Она рассмеялась.

— Неплохая идея!

— Если женщину начинают задвигать в угол, в ней просыпается зверь феминизма, — сообщила я. — Так что мы с вами будем отстаивать собственные убеждения, несмотря ни на что.

Она была со мной полностью согласна.

— Так что вас интересует об Игоре? — спросила она.

— Все, — сказала я. — Абсолютно все, что вам известно! От начала и до конца!

Глава 3

— Он не мог ее убить, — начала она. — Не знаю, как вам объяснить, почему я в этом уверена. Просто достаточно посмотреть человеку в глаза и увидеть, что он не убийца. Но Ванцов считает все это женскими сантиментами. Если Игорь чего-то и добился своим молчанием — только того, что его возненавидели. Ванцов, может быть, раньше и был склонен к сомнениям в его вине, но в молчании Игоря он усматривает теперь холодное презрение. А улики… Все против него, Саша! Как назло. Соседка — вы бы ее видели, такая стерва! О, она в подробностях рассказала о скандалах, которые постоянно происходили в семье Воронцовых! О том, что дверь хлопнула, а потом раздался ужасный крик и еще один, а перед этим Игорь отвез детей к своим родителям, поэтому дома были только они вдвоем с женой. Дверь же хлопнула только один раз перед тем, как она услышала этот ужасный женский крик!

— А других свидетелей не было?

— Квартира расположена в старом доме. Там на лестничной площадке только две двери. Напротив друг друга. Всего три этажа, — как назло, все происходило в рабочее время. Дома оказалась только эта Аббасова и еще старушка на первом этаже. Та полуслепа и абсолютно глуха. Толку от нее никакого.

— Та-ак… Ее опрашивали?

— Пытались. Без толку. Улыбается, как блаженная, и кивает головой. Ее спросишь: он хороший человек? Кивает и улыбается. Он плохой? Точно такая же реакция… По-моему, у нее уже старческий маразм.

— А какие отношения были у Аббасовой с семьей Воронцовых?

— Она сказала, что Воронцов ее презирал. С Машей же они иногда пили кофе. Про Воронцова она наговорила такую кучу гадостей, что я начала невольно испытывать к нему симпатию. А Маша, по ее словам, была слабым и никчемным существом, которое не могло бы и шагу сделать, если бы ее постоянно не наставляла эта Аббасова.

— А мне поговорить с ними можно?

— Знаете, Саша, я вам дам их адреса, но постарайтесь все-таки встретиться с родителями Игоря перед этим. Вам надо сначала быть «подхваченной», понимаете? Надо, чтобы вас наняли. Иначе неприятностей не оберетесь. И еще, если свидетели не говорят чего-то представителям уголовного розыска, они вряд ли начнут откровенничать с вами, вы уж меня извините…

— Значит, у вас сложилось впечатление, что эта Аббасова врет? Или о чем-то недоговаривает?

— Я бы сказала не так. Она просто сама верит в бред, который несет. Мне показалось, что она относится к тому типу людей, которые свято верят в свою непогрешимость. Но — я ей не верю. Мне показалось, что все она представляет в несколько преувеличенном виде. Сгущает краски, понимаете?

— Одно и то же в данной ситуации… Что еще вы можете сказать? Ведь я так поняла, что не только его глаза — еще нечто странное заставило вас усомниться в его вине? Или я не права?

Она не решалась ответить на мой вопрос сразу. Это было видно по робким движениям пальцев, теребящих краешек салфетки, по легкому движению губ…

— Это разглашение тайны, Саша. Меня за это по головке не погладят, — тихо сказала она.

Я не имела права настаивать.

— Хорошо, — кивнула я головой. — Попробую докопаться сама. Вы и так мне помогали.

— Я помогаю не вам, — она покачала головой. — Я пытаюсь помочь Игорю и Машиным детям. Мой вам совет — попытайтесь поговорить с родителями Маши. И ищите ответ в приюте для женщин и детей. Мне кажется, что именно там кроется разгадка этого преступления.

— А Ванцов? Он что, не разговаривал с ними?

— Разговаривал. Нет, не надо так уж очернять Лешеньку! Он пытается докопаться до правды, честное слово! И точно так же, как и мы, не уверен в виновности Воронцова! Но вы сами увидите, что там творятся странные вещи! У меня сложилось четкое ощущение, что все, кто мог бы помочь, играют в некую игру — то ли боятся кого-то конкретного, то ли просто привыкли к страху и боятся всех сразу… То ли они просто-напросто растеряны и ошарашены настолько, что действительно ничего не могут вспомнить! Но мне показалось, что они хотят спрятаться от реальности. И им все равно, что происходит с неким Игорем Воронцовым, потому что, если решили, что он виновен, значит, так тому и быть!

Я ее поняла. Если бы все люди охотно делились наблюдениями и умозаключениями, наша работа была бы такой замечательно легкой, но отчего-то делятся своими дурацкими наблюдениями зачастую те, кто вряд ли заслуживает доверия. Ими движут самые разные причины, но в целом их показания оказываются только палками в колесе! Или человек хочет привлечь к себе внимание и врет напропалую уверенно, выдавая желаемое за действительное. Или он сводит счеты с обвиняемыми, и тогда вообще тяжело продраться к правде сквозь нагромождения лжи…

А те, кто может сказать правду, молчат.

— Я принесла вам вырезки из газет, — сказала Люда. — Может быть, вам что-то пригодится. Я сама собирала их. Честно говоря, пыталась я провести собственное расследование, но, видимо, нет у меня таланта к самостоятельным действиям! Если вам будет нужна моя помощь…

— Да, наверное, будет нужна, — кивнула я.

— Возьмите, — протянула она мне бумажный квадратик. — Это мой домашний телефон. Я буду рада оказаться вам полезной, Саша!

Проводив ее, я начала просматривать вырезки из газет. Их было много — от крошечных сообщений, из которых можно было выяснить только картину преступления в весьма общих чертах, до больших материалов на целую страницу, в которых рассказывалось все о Маше, об Игоре, о том, что могло быть причиной убийства… В основном, все они повторяли друг друга с весьма маленькими вариациями, и я в конце концов выделила три статьи, достаточно большие и представляющие совершенно различные точки зрения.

Первая была написана женщиной. Я прочла ее подробнейшее исследование мелких деталей Машиной жизни и выяснила для себя много интересного. Например, оказалось, что Маша Тумановская «уделяла настолько много внимания своему служению», что на личную жизнь у нее почти не оставалось времени. Автор статьи восхищалась этим, а у меня возник вопрос — кто же тогда занимался детьми? Насколько я успела узнать из этой же статьи, старшей девочке было четырнадцать лет, то есть у нее был «опасный» переходный возраст. А мальчишке было семь, значит, кто-то должен был заниматься детьми?