Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна Страница 32

– Восхитительный сыр, – подтвердил Гамаш, желая поскорее вернуться от сырной темы к убийству. – Почему вы выбрали брата Люка?

– Я приглядывал за ним с тех пор, как он поступил в семинарию. У него прекрасный голос. Необыкновенный голос.

– А что еще он принес?

– Прошу прощения?

– Насколько я понимаю, умение петь – ваше первейшее требование…

– Первейшее мое требование – смирение, – перебил его настоятель. Голос его по-прежнему звучал приятно, но интонация угадывалась безошибочно. Он хотел, чтобы у Гамаша не осталось на сей счет никаких сомнений. – Прежде всего я должен верить, что брат будет отвечать целям Сен-Жильбера – соединиться с Господом через Христа. Если он удовлетворяет этому требованию, то я рассматриваю другие параметры.

– Например, его голос, – подхватил Гамаш. – Но ведь должно быть что-то еще, правда? Еще какой-то навык. Вы сами говорили, что монастырь должен быть самодостаточным.

Впервые настоятель замешкался с ответом. Как будто не знал, что сказать.

– У брата Люка есть преимущество молодости. Он обучаем.

Но Гамаш почувствовал трещинку, слабину. Опасение. И продолжил наступление:

– Однако все остальные монахи имеют какую-то профессию. Вот, к примеру, брат Александр стареет и, возможно, ему уже не по силам работать с животными. Не благоразумнее ли подыскать ему замену?

– Вы сомневаетесь в разумности моего решения?

– Конечно. Я во всем сомневаюсь. Зачем приглашать брата Люка, если он ничего не умеет – только петь?

– Я решил, что на данном этапе его голоса будет достаточно. Я уже сказал, что его можно научить и другим вещам, например уходу за животными, – брат Александр будет ему в помощь, если брат Люк продемонстрирует свою пригодность к этому делу. Нам здорово повезло.

– Что вы имеете в виду?

– Нам не нужно упрашивать других монахов приезжать к нам. Молодые монахи заинтересованы в нас. Вот одно из благодатных последствий записи. Теперь у нас есть выбор. А когда они будут приезжать, мы станем их обучать. Пожилой монах сумеет обучить молодого, как брата Ролана обучили искусству обивки.

– Брат Люк тоже сможет научиться обивать мебель, – сказал Гамаш и увидел улыбку на лице настоятеля.

– Неплохая идея, старший инспектор. Merci.

И все же Гамаш не получил полного объяснения, почему в случае с братом Люком настоятель отказался от обычного принципа подбора монахов и вместо опытного, подготовленного человека выбрал ничего не умеющего новичка. Правда, обладающего одним выдающимся талантом – необычным голосом.

Гамаш посмотрел на план, лежащий перед ним на столе. Что-то было не так с этим планом. У Гамаша возникло какое-то странное ощущение, как в павильоне смеха. Легкое беспокойство.

– Здесь всего одна потайная комната? – спросил он, указывая на зал для собраний братии.

– Насколько мне известно, одна. Всегда ходят слухи о каких-то давно забытых туннелях и склепах с сокровищами, но ничего такого тут никогда не находили. По крайней мере, насколько я знаю.

– А что говорят слухи о сокровище? Что оно собой представляло?

– Обычно это очень туманные слухи, – с улыбкой ответил настоятель. – Вряд ли там могло быть что-то существенное, ведь двум дюжинам монахов предстояло доставить свой груз вверх по реке из самого Квебек-Сити. И уж поверьте мне, с собой брали главным образом то, что можно есть или надеть.

Поскольку Гамаш и сам следовал такому правилу во время своих командировок, он принял объяснение настоятеля. И потом, какие могли быть драгоценности у людей, принявших обет молчания, бедности и изоляции? Но, не успев задать себе этот вопрос, он уже знал ответ. У людей всегда есть что-то дорогое для них. У маленьких мальчиков – стрелы для лука и камешки «кошачий глаз». У ребят постарше – модная футболка и подписанная знаменитостью бейсболка. А у взрослых мальчиков? Даже если они монахи, это еще не означает, что у них нет своего сокровища. Просто для других такое сокровище не имеет никакой ценности.

Он прижал рукой кончик свитка, чтобы не скручивался. Потом осмотрел то место, к которому прикасались его пальцы.

– Такой же материал, – сказал он, проводя рукой по свитку.

– Такой же, как где? – спросил настоятель.

– Как здесь. – Старший инспектор снова вытащил листок из книги и положил его поверх плана. – Песнопение написано на таком же пергаменте, что и план монастыря. Не означает ли это, что оно, – он прикоснулся к листку с песнопением, – такое же старинное, как и другой пергамент? – Он кивнул на план монастыря. – Могли ли они быть созданы одновременно?

На плане стоял год – 1634 – и подпись: «Отец Клеман, настоятель монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу». Ниже подписи – две уже знакомые Гамашу фигуры. Спящие волки, переплетенные в один клубок.

Entre les loups. Среди волков. Такая формула предполагала согласие, достижение мира, а не наказание или бойню. Вероятно, спасшиеся от инквизиции не склонны быть свидетелями мучений других. Даже волков.

Гамаш сравнил начертание букв на плане и листке с хоралом. Оба почерка простые, буквы не столько написаны, сколько нарисованы. Каллиграфом. Похоже на одну руку. Но утверждать, что оба документа написаны одной рукой в 1634 году, мог бы только почерковед.

Отец Филипп покачал головой:

– Материал определенно один и тот же. Но вот возраст… Я думаю, что песнопение записано гораздо позднее и его автор использовал пергамент, чтобы запись казалась старой. У нас еще остались листы пергамента, они изготовлены монахами столетия назад. До появления бумаги.

– Где вы их храните?

– Симон! – громко позвал настоятель, и тут же появился брат Симон. – Ты можешь показать старшему инспектору наш пергамент?

Брат Симон всем своим видом давал понять, что и без того уже переработал. Но он кивнул и прошел по комнате. Гамаш последовал за ним. Монах вытащил ящик, наполненный желтыми листами.

– Все на месте? – спросил Гамаш.

– Не знаю, – ответил Симон. – Никогда их не пересчитывал.

– Для каких нужд вы их используете?

– Ни для каких. Они просто лежат здесь. На всякий случай.

«На случай чего?» – подумал Гамаш.

– Кто мог взять отсюда лист? – спросил он, чувствуя себя так, словно попал на игру «Двадцать вопросов».

– Любой, – ответил брат Симон, закрывая ящик. – Он никогда не запирается.

– Но ваш кабинет запирается? – обратился к настоятелю Гамаш.

– Никогда.

– Он был заперт, когда мы приехали, – напомнил старший инспектор.

– Это я его запер, – сообщил брат Симон. – Не хотел, чтобы тут что-то трогали до вашего появления.

– А когда вы ушли за настоятелем и доктором, вы запирали дверь?

– Oui.

– Зачем?

– Не хотел, чтобы кто-нибудь наткнулся на тело. – Монах слегка насторожился и кинул взгляд на настоятеля, который сидел и тихо слушал.

– Тогда вы уже знали, что приора убили?

– Я знал, что он умер не естественной смертью.

– Сколько людей заходит в сад отца Филиппа? – спросил Гамаш, и монах опять стрельнул глазами в настоятеля.

– Нисколько, – ответил настоятель, встал и подошел к ним.

«Чтобы спасти монаха?» – подумал Гамаш. Ощущение было именно такое. Только он не понимал, почему брат Симон нуждается в спасении.

– Кажется, я уже говорил, старший инспектор, что сад принадлежит мне. Он для меня что-то вроде святилища. Сюда приходил Матье. За садом ухаживает брат Симон, в остальном сад исключительно мой.

– Почему? – спросил Гамаш. – Большинство других мест в монастыре предназначено для общего пользования. Почему ваш сад – личный?

– О том нужно спросить отца Клемана, – ответил настоятель. – Он создатель монастыря. Он предусмотрел сад, и потайной зал для собраний братии, и все остальное. Он был выдающимся архитектором. Известным в свое время. Вы сами можете оценить его величие.

Гамаш кивнул. Да, он уже оценил. «Величие» – весьма подходящее слово. Оно проявлялось не только в простых, изящных линиях, но и в размещении окон.

Каждый камень уложен на свое место. Ничего лишнего. Никаких декоративных элементов. Все имеет свое обоснование. Да и сад настоятеля совсем не случайно сделали приватным, если не тайным.

Гамаш снова обратился к брату Симону:

– Если в саду никто больше не бывает, то почему у вас возникла мысль, что кто-то из монахов может наткнуться на тело брата Матье?

– Я не ожидал найти приора в саду, – ответил Симон. – И не знал, чего еще можно ожидать.

Гамаш пристально посмотрел на насторожившегося монаха. Наконец он кивнул и снова обратился к настоятелю:

– Мы говорили о листке, найденном на теле приора. Вы считаете, что материал старый, но запись – нет. Почему вы так думаете?

Они вернулись в свои кресла, а брат Симон остался на заднем плане – убирал листы пергамента, наблюдал, прислушивался.