Ольга Лаврова - Отдельное требование Страница 32

Опенкин давно подремывал в машине. И Сашку сморило — ткнулся головой в руль. А Стрепетов все сидел на корточках, исследуя свой «срез времени», находя много и не найдя главного. Наконец он поднялся, шагнул за невидимую черту и, разминая заледеневшие ноги, оглянулся на покинутый им, запятнанный кровью кусочек мира.

Да, главного он не нашел, потому что главное прошило этот временный слой и ушло глубже, неведомо куда. Рана была сквозная — значит, пуля здесь. Но она не далась в руки, сгинула в снегу.

А пуля нужна. Ох как нужна! Ее можно положить перед экспертом, и он скажет: «Стреляли (допустим) из «шмайссера» образца 1940 года». Это уже кое-что. Еще лучше — гильза. Еще надежнее. По гильзе из сотни «шмайссеров» можно выбрать единственный, тот самый. Да... гильза. Только разве тут...

«Ты, кажется, собрался улизнуть, как милый разговорчивый Вася? У тебя, кажется, тоже замерзли ножки?»

Стрепетов осторожно двинулся вперед. Знать бы хоть приблизительно, откуда он стрелял! «Отошли шагов несколько», — сказал раненый. Сколько это — несколько? Пять? Двадцать?..

Из глубины переулка к месту ранения вела дорожка следов. Они уже примелькались Стрепетову. Теми же подошвами был истоптан снег возле палисадника и на всем пути от палисадника до приступочки под вывеской «Прием стеклопосуды». Но внезапно его поразила одна странность. Не спуская глаз с бежавших навстречу следов, Стрепетов продвигался по стеночке, точно обходя непролазную лужу. Ну конечно, так оно и есть! Любопытно... Предстоит пошевелить мозгами.

Он оглянулся через плечо, прикидывая расстояние до штакетного забора. «Я бы не ждал, пока отойдут дальше... Что ж, значит тот более меток». Снова тронулся вперед.

Стоп! Дорожка спуталась. Теперь было наслежено густо и неразборчиво. Стрепетов еще раз взволнованно оглянулся. Шагов тридцать. «Здесь или нигде!» — мелькнуло у него, и, уже не раздумывая, ступил он туда, где елочки следов теряли свою четкость, вырвал из кармана руку с пистолетом и прицелился в пустоту около палисадника. Мысленно он нажал спуск, мысленно услыхал грохот и ощутил отдачу. Потом стремительно кинулся глазами в сугроб, куда должна была упасть гильза. Взгляд его уперся в нетронутую белую поверхность, на секунду замер, заметался вокруг воображаемой точки, в которую он успел уверовать... Среди наплывающей безнадежности мелькнуло: «вальтер»! и тогда Стрепетов круто рванулся влево и вцепился в нее — в маленькую аккуратную дырочку в снежном холме.

До чего же кругленькая, геометрически правильная дырочка! Гильза, наверно, слегка оплавила ее края, не дав осыпаться ни одной снежинке. Бережно — как хирург, извлекающий осколок из живого тела, вынул Стрепетов гильзу и положил себе на ладонь. Крошечный, закопченный сбоку стаканчик, полный чистого снега. Он пережил минуту торжества.

Но затем, с новой силой вернулось недоумение. Эти следы, эта гильза... Как же в действительности было дело? Как все произошло?!

Переулок заполнился мужчинами. Они возникали впереди Стрепетова, выныривали из-за спины, худые и полные, по-разному одетые, но с одинаковыми лицами, которые ему никак не удавалось рассмотреть. Они сосали на ходу конфету и бросали обертку, завязывали узел на обрывке бечевы, сплевывали, попадая точно на газетный клочок, они курили то «Беломор», то «Памир», они целились и стреляли, целились и стреляли и потом исчезали. Дикий вскрик разогнал эти видения. Стрепетов обернулся. Никого. Но вопль повторился, жалобный и вместе непристойный, и тогда Стрепетов понял, что неподалеку выясняют отношения загулявшие кошки.

«Чтоб вас ободрало!»

Он вспомнил о своих ногах и начал яростно шевелить пальцами в тесных сапогах. С вожделением подумал он о теплой машине и отправился дальше по следам.

Сплошной сугроб, тянувшийся вдоль тротуара, прервался, обнаружив расчищенный проход. Сюда следы сворачивали и терялись на другой стороне переулка. Свернул и Стрепетов. «Никаких рассуждений, — решил он, — никаких выводов. Только факты. Пусть глаза глядят, пусть память запоминает, рассуждать буду потом... Эх, хоть бы один отчетливый — и незнакомый — отпечаток!»

Он ждал, что третий след — след стрелявшего — где-то отделится, пойдет в одиночку. Тогда можно будет выяснить, куда он примерно ведет. Удача не улыбнулась Стрепетову: впереди холодно темнел под луной расчищенный асфальт. Тонкий след снега, хранивший на себе летопись преступления, был соскоблен, свален в общую кучу. Ох, эти бессонные дворники, скребущие по ночам мостовые необъятными лопатами!

«Пора заворачивать оглобли».

Только инерция подтолкнула его еще шагов на десять. Но пройдя их, он уже ринулся дальше сам: у границы расчищенного асфальта сугроб был разворочен, будто здесь шла веселая возня и люди валили друг друга в снег. Но после возни не стреляют. Значит, все-таки была драка!

И снова Стрепетов сидел на корточках, и снова перед ним лежал окурок. Окурок «Беломора» с изжеванным мундштуком. Но тут он был не просто брошен, он был растерт каблуком, придавившим его и сделавшим машинальное движение вправо и влево. Движение привычное, свойственное стоящему человеку, причем человеку, отвлеченному в этот момент чем-то другим. Иначе он не стал бы тщательно гасить окурок на снегу, где ничто не загорится.

И еще Стрепетов нашел пуговицу. Пуговицу, вырванную с мясом.

— «Выстрел произведен неизвестным лицом по причинам бытового порядка, требующим уточнения, — прочел Головкин вслух. — Свидетелем происшествия являлся гражданин, с места преступления удалившийся; личность его подлежит установлению».

Он закрыл Книгу регистрации происшествий и вопросительно уставился на Стрепетова, постукивая по столу острием карандаша.

После суточного дежурства Стрепетов испытывал усталость и возбуждение. Для него за этими казенными фразами стояло молчание ночного переулка, кровь на снегу, всепоглощающее желание понять, напряженные поиски. Для начальника следственной части за ними крылась лишь очередная неприятность. Шуточное ли дело — в районе стрелять начали!

Стрепетов изложил подробности, не уместившиеся в Книге регистрации. Изложил нарочито скупо и голо, без малейших «настроений». Да иного Головкин и не принял бы; ему нужен не рассказ, а доклад.

— Каким же, однако, образом у вас исчез с места преступления единственный свидетель?

«Вцепился. Ну что я ему отвечу?»

— Может быть, вопрос не ясен? — с сухой язвительностью сказал Головкин. — Что вы делали, когда он уходил?

— Я накладывал потерпевшему жгут.

— Вот как! Он был без сознания от потери крови? Была перебита артерия?

— Нет, — сказал Стрепетов, вяло злясь и на себя и на Головкина.

— Если не ошибаюсь, лейтенант, вы работаете следователем райотдела милиции, а не сестрой милосердия.

Головкин оставался бесстрастным, только кончик карандаша чаще клевал по столу

— Свидетель и потерпевший — приятели, — отбивался Стрепетов. — Его будет несложно найти.

— Разрешите усомниться.

— Ну, хорошо, если я напортачил, поручите мне и вести дело дальше.

По мгновенной заминке Стрепетов понял, что перехватил у Головкина инициативу и лишил его случая произнести высокопарно-назидательную фразу типа: «Примите дело к производству, и да послужит оно вам уроком». Хоть одно маленькое утешение.

— Через семьдесят два часа доложите о результатах.

Отгул за дежурство летит к черту. Ладно, пусть так. Но сейчас он хочет спать и пойдет спать.

Он ехал домой в шуме и суете воскресного утра, а ночные впечатления навязчиво толклись в мозгу.

...Снова раздавался звонок с пункта «Скорой помощи», и, натягивая по дороге пальто, Стрепетов сбегал по лестнице, слыша, как следом грохочет Опенкин...

...Сашка дико шпарил по пустым улицам, пьянея от редкой возможности полихачить.

...Курились морозной пылью крыши косых домишек.

...Болезненно вздрагивал раненый, когда Стрепетов коротким злым движеньем рвал носовой платок...

...Кропотливо упаковывал Стрепетов спички, бумажку, пуговицу, изжеванные окурки, забыв о брезгливости, думая лишь о том, удастся ли экспертиза с идентификацией слюны...

...Запоминал, против какого дома начинался расчищенный асфальт, чтобы потом поговорить с работавшим ночью дворником.

...Вжимаясь в стены, двигался вдоль дорожки следов, загадочной дорожки, проложенной  т о л ь к о  д в у м я  парами ног!

...Грелся в дежурке, выковыривая грязную, трухлявую занозу, которую засадил в ладонь, таская ящики из-под бутылок...

Из семидесяти двух часов, отпущенных Стрепетову Головкиным, истекли двадцать три.

Голова была свежая, мысли приходили четкие, легко додумывались до конца и укладывались в строгом порядке одна к другой, держа наготове трезвые, надежные выводы.

Он надел свитер и вышел на балкон. С угла соседней крыши толстой белой морковью свисала сосулька. Конечно, это еще не весна. Весна начнется недельки через две, когда сосулька похудеет и станет прозрачной, когда их появится видимо-невидимо — ледяных карандашиков, беспрестанно роняющих светлые капли.