Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья Страница 32

На мгновение я закрыл глаза, потом поставил подсвечник на полочку и только после этого набрался сил запереть входную дверь. Затем вернулся в комнату, сел на диван и, спрятав лицо в ладонях, истерически расхохотался.

39

– Видел бы меня папа, – поежилась Яна.

– А что ты ему сказала?

– Что иду на «Проданную невесту».

После обеда я заходил к Добешу. Мне открыла его мама.

– Надо же – Честик!

– А Карела нет дома?

– Нет, Честик. – Пани Добешова всплеснула руками. Они уехали в Карловы Вары покупать стекло.

– А вы что же, в гости?

– Так свадьба же, – доверительно сообщила пани Добешова, – свадьба в воскресенье, надо помочь готовить. Только не делай вид, что ничего не знаешь, – улыбнулась мама Добеша, – Карел и Геда тебя, конечно, пригласили. В Врбове, как про это узнали, тут же пошли разговоры… Известно, люди всегда болтают, когда невеста второй раз замуж выходит. Городок-то маленький, а Гедушку все помнят твоей женой!

– А вы не знаете, пани Добешова, – я старался выглядеть по возможности естественно, – когда они вернутся?

– Да поздно, – озабоченно ответила пани Добешова, – вечером они ведь должны идти на премьеру…

– На премьеру?

– Ну да, – кивнула пани Добешова, – Карлик сказал, раньше полуночи нас не жди, мол, у Томика Гертнера нынче премьера.

– Понятно, – сказал я, – большое спасибо.

– Не за что, Честик. Может, передать что?

– Спасибо, пани Добешова, не надо. Я тоже буду вечером на премьере.

И вот мы пришли сюда с Яной, и я с сожалением отдавал себе отчет в том, что пренебрегаю советами капитана. Перед входом в помещение жижковской Малой сцены в освещенной витрине висела от руки написанная афиша: «ТОМ ГЕРТНЕР – АНДИ АРНОШТ. ЗВЕЗДА ЛЕТИТ В НЕБО». А в скобках значилось: мюзикл в двенадцати действиях с антрактом после действия шестого.

– Видел бы меня папа, – усмехнулась Яна и показала на афишу.

Я не мог ручаться, что эти ее опасения не подтвердятся. Уже в трамвае мне почудилось, что вместе с нами на Жижков едет кто-то знакомый. Он стоял на задней площадке, был элегантно одет и седовлас. И я бы сказал, что вид у него был невыспавшийся.

Перед зрительным залом в небольшом помещении теснились раздевалка и буфет. В одном из углов к тому же были свалены поломанные стулья. А в дверях зала стоял Том в новом смокинге и встречал входящих сияющей улыбкой. Яна потянула меня за рукав:

– Вон тот человек мне как будто знаком.

Я оглянулся в том направлении, куда мигнула Яна. Там стоял Милонь Пилат. Он кивнул, приветствуя меня, Яну же игнорировал. Ему, видно, просто не пришло в голову, что он ее может знать… Впрочем, это было вполне понятно.

– Привет. – Я подал Тому руку.

– Привет, – отозвался Том и заулыбался. – Твоя песня идет у нас в самом начале.

– Я рад. Добеш вроде тоже хотел прийти, – добавил я, понизив голос, – его еще нет?

– Добрый вечер, – поздоровалась Яна.

Я отдал ей билеты.

– Пожалуйста, пойди займи места.

Томаш испуганно взглянул на меня:

– Еще нет… Слушай, Честмир, может, я не расслышал, может, ошибся?

Мимо нас в зрительный зал прошествовал седеющий пижон. И не один. С ним было еще двое поклонников любительских мюзиклов, и предъявил он сразу три билета.

– Теперь это их дело, – пожал я плечами.

Компания седеющего пижона скрылась в зале.

– А ты говорил с Грешным?

– Говорил.

– Ну ладно, – вздохнул Томаш. – Сейчас начнется. Ты думаешь, Добеш явится?

– Должен, – сказал я. – Ну, ни пуха тебе и Анди!

– К черту…

Я оглядел зальчик. Он насчитывал около ста мест и был почти полон.

Занавеса не было; декорация на сцене изображала, скорее всего, провинциальный вокзал. На заднике, вблизи от нарисованных на нем стрелки и шлагбаума, даже клевали что-то три курицы.

– О чем ты с ним беседовал? – спросила меня Яна. Свет уже начал гаснуть.

– О прошлом, – правдиво ответил я и посмотрел на дверь в зал. Последние опоздавшие… Потом поискал глазами седеющего пижона. У него и его команды были отличные места: посреди зала и по краям. Они, как мне показалось, тоже украдкой поглядывали на дверь.

– О господи! – охнула Яна.

– Что такое?

Яна сжалась в кресле:

– Папа!

Среди опоздавших я и правда заметил капитана Грешного. А за его спиной – Геду с Добешем.

Прожекторы осветили сцену, и из двух колонок динамиков по обеим ее сторонам полилась увертюра.

– Он не должен меня видеть, обними меня, или нет, лучше не надо, – застонала Яна, прячась под креслом.

С последними тактами увертюры на сцену выбежала девушка. Она держала в руке чемоданчик и беспокойно металась. Я следил, куда сядут Добеш и Геда. Они сели через два ряда от нас. Капитан же остался стоять у входа.

Девушка на сцене какое-то время изображала отчаяние. Потом ее обступила толпа сельских жителей. Кто-то ее одобрял, а кто-то бранил. В эту сумятицу влился танцующий человек с бабочкой и столиком. Ага, официант, подумал я. И действительно, сцена сейчас имитировала вокзальный ресторан. Издалека донесся гудок поезда, и девушка села за столик, как только официант подтанцевал к ней со стулом. Она положила чемоданчик на стол, а голову на руки. Но в одиночестве оставалась недолго, так как официант, танцуя, внес еще один стул, на котором, совершив несколько мощных прыжков, очутился молодой человек. Он тоже вначале обхватил руками голову, а потом осмелел и завладел чемоданчиком. Тут наконец заиграл оркестр. Я насчитал в нем всего пять инструментов. А мелодию я знал.

Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом:

«Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее…»

Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:

– Где сидит папа?

Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана.

«Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…»

Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.

– Где Гертнер?

За кулисами я наткнулся на Анди.

– Вот, – показал Анди, – вот он идет.

40

– Ты рехнулся, Честмир. – На лице Гертнера проступил испуг.

Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.

– Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.

– Она сама дала мне ее, – выдохнул Томаш.

– Значит, ты был там?

Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.

– Я не хотел убивать ее, Честмир!

– Не хотел? – сказал я. – Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… – насмехался я, – а ты-то так в себя верил!

– Не говори так, Честмир, не смей! – прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. – Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?

– Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, – продолжал я, – сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?

– Сама виновата, – тихо отозвался Гертнер, – не надо было мне ничего обещать.

– Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?

– Нет, – сказал Том, – это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… – Том перешел на яростный шепот, – если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! – с трудом выдавливал из себя Гертнер. – То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!

– Брось. – Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места. – Брось, ты, богом обиженный! Меня тошнит от тебя…

– Жаль, Честмир, – Томаш опирался о широкий стол, заваленный тряпьем, – я тебя в общем-то… можно сказать… любил.

В его руке блеснули ножницы. Длинные портновские ножницы, которые он ощупью отыскал на столе.

– Не сходи с ума, – сказал я, – здесь полно милиции. Это бессмысленно, Томаш!

– Я не верю тебе, ты просто боишься, – шептал Гертнер, – вы все меня всегда боялись. Боялись, что я как-нибудь отплачу вам, что я вам покажу! Мне все равно пришлось бы убить тебя, слышишь, Честмир?