Фридрих Незнанский - Чужие деньги Страница 33

Судя по патенту, Свет трудился в институте в начале девяностых. С тех пор утекло много воды, много технологий и много денег. Не исключено, перспективный химик Свет в данный момент приносит пользу промышленности Америки, Германии или, на худой конец, Австралии. Однако научно-исследовательский институт новых технологий искусственных материалов был единственной зацепкой, позволяющей что-то о нем разузнать.

Обойдя по касательной торчащую из пожухлой клумбы чашу неработающего фонтана, такую пожелтелую и щербатую, словно в лучшие ее годы из нее били струи не воды, а серной кислоты, Володя Яковлев вступил под готические своды административного корпуса. Шесть мраморных серых ступеней вели от входа на первый этаж, приподнятый над уровнем почвы; гулкий пол, вымощенный в шахматном порядке желтой и красной плиткой, в сочетании с неопознаваемым, но, кажется, техническим и весьма въедливым запашком отклоняли стрелку оценочной шкалы от рыцарского замка к моргу. Впрочем, Володя немедленно упрекнул себя в чистоплюйстве: чем же, спрашивается, должно пахнуть в химическом институте, как не химией?

«В административном корпусе? — подначил далее он сам себя и сам же себе ответил: — Наверно, сюда приносят образцы продукции, проводят всякие экспертизы… Напряженно, в общем, работают люди».

Как ни странно, Григория Света в НИИ новых технологий искусственных материалов не забыли.

— Как же, незабвенный Григорий Иванович! — театрально всплеснул руками длинноволосый худой старик — директор НИИ. Пальцы у старика пожелтели, комнату заполнял сизый табачный дым, на столе перед ним между стопками административных распоряжений бронзовела пепельница с зажигалкой, изображавшая след ступни снежного человека, с горкой загруженная докуренными до самого фильтра останками сигарет. — Он был так талантлив, но, к сожалению, неуживчив… Разрешите курить? Уж извините вредную привычку! Знаю, сейчас это почитается распущенностью, потаканием своей слабости, но молодость, проведенная на вредном производстве, уж извините, сказывается. Да, так о чем я говорил? Григорий Иванович имел неуживчивый характер, но это было простительно и объяснялось трудностями жизни. Свет проживал в подмосковном поселке городского типа, ежедневно затрачивал на дорогу туда и обратно два часа. Кроме того, жена его бросила, не позволяла ему видеться с ребенком…

— Простите, — Володя не без труда вклинился в директорский поток сознания, — вы сказали «незабвенный»? Значит, Григорий Свет умер?

— Да, и давненько, давненько скончался. Если вы из милиции, об этом лучше знать вам. Несчастный случай — ведь это в вашей компетенции.

— Какой несчастный случай? — Володю посетило предчувствие удачи.

— Я сейчас не помню, — уклонился от ответа директор, — у нас работает его друг Олег Петрович Чемерицын, он вам все расскажет, если он в курсе… Алло!

Рядом с пепельницей в виде следа йети неожиданно издал переливчатую трель полускрытый бумагами телефон, вынудив директора схватить трубку. Володя Яковлев терпеливо пережидал, когда беседа на повышенных тонах (по крайней мере, с директорской стороны) о каких-то недопоставках кончится. Хотелось скорее бежать к Олегу Чемерицыну и добывать у него сведения о несчастном случае, который мог оказаться хотя вполне для Света несчастным, но совершенно нс случайным. Однако сотрудник МУРа еще намеревался получить от директора информацию о внешней составляющей жизни Григория Света: годы рождения и смерти, какой вуз окончил, ученые степени, почетные грамоты и прочая дребедень, которая после смерти, казалось бы, не имеет значения — или, точнее, имеет значение лишь в том неприятном случае, когда за смертью тянется темный хвост, намекающий, что с ней не все чисто.

Опустив трубку на рычаг, директор откинулся на спинку кресла на вращающейся куриной ноге и примерно с полминуты пребывал в прострации, даже не потянувшись за сигаретой, хотя перед этим прикуривал одну от другой. Когда Володя наконец решился вернуть его к активной деятельности, он встряхнулся и резко встал из-за стола.

— Вот, — сказал директор, — посмотрите. Вдруг вам поможет?

Володя не стал спрашивать, кому принадлежит это продолговатое худощавое лицо с черно-белой фотографии, которую директор вынул с книжной полки из-за застекленной створки шкафа. И так очевидно: Григорий Свет. Неизвестно, что видел в этой фотографии директор, для которого она была овеяна воспоминаниями; Володя увидел человека лет пятидесяти, очевидно, усталого, возможно, нездорового, истощенного семейными неурядицами и профессиональными вредностями. Морщины, мешочки, выпирающие хрящеватости, щеки, впалые от отсутствия коренных зубов. Сведенные в одну черту над глазами и переносицей черные брови придавали смотрящему с фотографии человеку нечто повелительное, даже породистое, позволяющее предупредить неуместную Жалость. В директорский кабинет пробралась тишина, напоминающая минуту молчания.

— К Новому году, — нарушил молчание директор, — я отдал приказ сделать фотографии всех сотрудников. Григорий Иванович страшно не любил фотографироваться, даже для публикаций в научных журналах, и если бы я не настоял… да… ну это уже неважно. Советую вам побеседовать с Чемерицыным. Он работает в восьмом корпусе, от нас направо и к забору. Стойте, погодите, я вам выпишу пропуск! Знаю, знаю, удостоверение при вас, но с пропуском, поверьте, надежнее…

Володя взял пропуск и недовольно покосился в потемневшее от дождя окно. Если ДО ВОСЬМОГО корпуса далеко, придется раскрывать зонтик со звездами и цифрами, вызывая со стороны химиков нездоровый интерес… А, где наша не пропадала! «И так добегу», — решил он.

Восьмой корпус не удивил ничем новеньким. Готические своды, крашенные гладкой салатной краской. Лампы дневного света — сияющая пунктирная линия вдоль бесконечно тянущейся слева стены. Справа тянулись параллельно, стене двери, одни наглухо закрытые, другие приотворенные и выпускающие наружу запахи, наподобие того, что витал в административном корпусе. «Зав. отделом пластмасс, доктор химических наук О. П. Чемерицын», — прочел Володя и постучал, успев припомнить: «Чемерица — это ведь, кажется, какое-то ядовитое растение? Или сок этого растения… В общем, то, чем травят».

Доктор наук Чемерицын О. П. не курил, но вид имел даже более прокуренный, чем директор. Останавливала внимание желтизна кожи сморщенного, как у пожилого африканскою пигмея, личика и белков глаз — острых, подвижных, проницательных. Запросто поздоровавшись с Володей за руку и представясь: «Олег Петрович», он прямо спросил о цели визита и, услышав, что речь идет о его покойном друге, жестом пригласил присесть.

— Только ненадолго. Я сейчас по лабораториям пойду.

Очевидно, Олег Петрович не любил засиживаться на месте. Малорослый, шустрый, он постоянно пребывал в движении. То он вертел шариковую ручку между изящными пальцами прирожденного экспериментатора, то теребил полу белого, прожженного коричневыми пятнами халата, а в особо патетических местах воздевал руки к потолку, и просторные рукава халата, сдвигаясь, обнажали предплечья — как у ребенка, почти без волос.

— Наконец-то! — начал он с обвиняющей экспрессивностью. — Столько лет упустили и только сейчас начали улики искать?

— Какие улики?

— Люди просто так с поездов не падают, если они не больные и не алкоголики. А Гриша не был алкоголиком. Выпивали мы с ним вместе, бывало иногда, по большим рабочим праздникам, но алкоголиком он не был. У нас, кто в молодости работал на химическом производстве, печень и так не выдерживает. Смотрите! Видите? — Олег Петрович придвинулся вплотную к невольно отшатнувшемуся Яковлеву и оттянул нижнее веко. — Как по-вашему, можно с такой печенкой злоупотреблять спиртным?

Володя был далек от медицины и никакого признака, свидетельствующего о болезни печени, в чемерицынском глазу не приметил. Вот разве что, в целом, глаз производил неприятное впечатление. Чересчур подвижный, беспокойный какой-то глаз.

— Смотрели фильм «Еще раз про любовь»? — возобновил нападки Чемерицын. — Там, где Доронина и Ефремов играют? Так весь смысл там в чем: из них двоих погибает она, стюардесса, хотя должен был погибнуть он, физик. В те годы, когда снимался фильм, физики были смертниками, потому что от радиации не умели защищаться… Так я вам, товарищ милиционер, о чем толкую? Если бы Гриша умер от цирроза печени, можно было бы погоревать, и все, смерть естественная, ничего не попишешь. Но чтобы человек, который придумал новый способ производства пластмассы, попал под поезд сразу после того, как оформил патент? А бывшая жена и сын его чтобы сразу после смерти Гриши погибли в автокатастрофе? Извините, такое стечение обстоятельств признать естественным не в состоянии. И если милиция признала его естественным, извините, только потому, что кто-то замазал им глаза американской зеленью… Надо называть кто?