Дарья Дезомбре - Портрет мертвой натурщицы Страница 33

Андрей боялся пошевелиться, хотя плечо и шея уже затекли, ужасно хотелось пить и курить. А главное — у него был план, «наш ответ Чемберлену», как он его успел обозвать, и поэтому Андрей по миллиметру, аккуратно стал сдвигать подушку с Машиной головой со своего плеча. И когда Маша продолжила спать — но уже независимо от него, Андрей, затаив дыхание, медленно спустил ноги на холодный деревянный пол, собрал в темноте раскиданные ими в любовном угаре вещи и вышел из комнаты.

Пес во сне сучил лапами и громко храпел, нажравшись пельменей, а на кухне было даже жарковато — Андрей основательно протопил печь. Посмотрев сверху вниз на спящую псину, Андрей удержался от противоречивого желания то ли пнуть слегонца наглеца в раздувшийся после сытного ужина бок, то ли присесть и потрепать по висячим ушам. Сдержался и быстро, в военном ритме, оделся и вышел из дома.

На улице стоял откровенный минус и небо было белесым, низким. «Когда снег будет?» — спросил он у неба, и, зябко дернувшись, сел в машину. Ближайший супермаркет дорогой еды находился неблизко.

Доехав, Андрей оставил автомобиль на пустынной стоянке перед магазином и зашел внутрь. Раньше он никогда в такие места не заходил — незачем было. Поэтому еще в машине дал себе слово: на цены не дивиться, не присвистывать, не материться. Купить все, что нужно, и — баста. Обратно домой, в родную деревню.

Сдержать слово не получилось: перед ценами он таки застывал, но мужественно клал в корзину: мед (сибирский), конфитюр (французский), горячие круассаны прямо из тамошней пекарни. Какие-то йогурты: натуральные и со странными присыпками. Эти рассеянно повертел в руках, а потом махнул рукой. Маша, если что, разберется. Упаковку хорошего кофе. Пару литров апельсинового сока. Салфетки. Бумажную же ажурную скатерть. Подумал и добавил несколько бутылок минеральной воды и упаковку испанской ветчины. («Если вдруг на Машу нападет с утра голод», — сказал он себе, хотя знал, голод нападет на него.) И поехал восвояси, остановившись лишь раз — перед ларьком с надписью «Цветы».

К семи утра он уже управился. Стол был накрыт, по центру стояло цинковое ведро с огромным букетом кремовых роз (вазы-то у него отродясь не было).

За окном занимался сизый слабый рассвет, и пока Андрей сторожил турку с кофе, вдруг пошел снег. И какой! Будто торопясь после долгих недель простоя, он падал огромными хлопьями, похожими на клочья белой ваты. Торжественно, мягко ложился на твердую обледеневшую землю, почти мгновенно сменив цвет за окном с черного на белый.

Андрей так загляделся на внезапно сменившийся цвет и свет, что кофе у него сбежал. Он схватился от неожиданности за раскаленную рукоятку без прихватки и завопил, сунул руку в ведро в цветами. На хозяйский крик с лаем прибежал Раневская. Вслед за псом из комнаты, сонная, в одной его майке, вышла Маша и, отодвинув от лица полог светлых спутанных волос, воззрилась на великолепие, расставленное на столе. И — замерла. Андрей тоже замер, с покрасневшей мокрой рукой наперевес: он смотрел на Машино удивленное лицо и чувствовал, будто кто-то впрыснул ему под кожу сильнейший гормон радости.

— Что это? — медленно произнесла Маша.

— А, — небрежно махнул здоровой рукой Андрей. — Скатался ночью в супермаркет. Надо ж тебе хоть иногда у меня прилично питаться, нет?

Маша ничего не сказала, только подняла иронично бровь и развернулась обратно.

— Ты куда? — поймал ее в объятия не ожидавший такой реакции испуганный Андрей.

— Если я буду так прилично питаться, — Маша кивнула на разложенные на столе деликатесы, — то мне надо хотя бы соответствующе — прилично! — одеться.

Она хмыкнула и ускользнула в комнату, а Андрей стоял на пороге, улыбался как дурак.

А потом взъерошил волосы на затылке и пошел заново варить кофе.

Маша

Андрей высадил ее перед почти набившим оскомину зданием ГМИИ имени Пушкина. Маша с обидой обозрела пейзаж вокруг: в Москве снег уже стаял. А жаль.

— Давай постарайся управиться до обеда, — сказал он, сияя, что твой самовар.

Маша поцеловала начальство в нос, вышла из машины и, поднявшись по ступенькам, проводила старый серый «Форд» глазами. Сегодняшний завтрак, подумалось ей, был самым романтичным из всего, что случилось у нее в жизни. «Хотя, — подбежала Маша к главному входу, — нельзя сказать, что я уж такой прямо романтик. А вот поди ж ты!»

И она так лучезарно улыбнулась охраннику на входе, что он проводил ее долгим внимательным и — далеким от профессионализма — взглядом.

Маша подошла к тяжелой двери с табличкой: «Научная библиотека ГМИИ им. А.С. Пушкина» и позвонила. Навстречу ей вышел мужчина лет пятидесяти огромного, просто-таки дяди Степиного роста: рукава костюма и брюки заканчивались у него выше, чем предусматривалось, а манжеты рубашки и вовсе не выглядывали, запрятанные явно где-то в районе локтя.

Маша растерянно улыбнулась:

— Здравствуйте, я ищу…

— Я знаю, меня, — улыбнулся гигант и протянул ей руку со старинным тяжелым обручальным кольцом желтого золота. — Агапин, Аристарх Викторович, куратор книжных фондов музея, к вашим услугам. А вы, очевидно…

— Мария Каравай, — улыбнулась снова Маша и взглянула не без любопытства вниз — размер ноги у куратора был, как ни странно, вполне банальный, вроде 45-го. — Извините, что задержалась.

Агапин усмехнулся, обнажив явно вставную челюсть:

— Ну что вы, по нынешним пробкам это ж разве опоздание? Так, допустимый разброд во временном потоке. Пройдемте со мной.

И он пошагал вперед, переставляя длиннющие, как у жирафа, ноги. Сделав шагов пять и оставив Машу позади, он привычно остановился — подождать.

— Директор частично ввел меня в курс дела. Если я правильно понял, мы ищем книгу с натюрморта.

Маша кивнула, пытаясь — безрезультатно — попасть с ним в ногу.

— Да. Вот эту, — она на ходу открыла сумку и вынула фотографию, где увеличила элемент картины, на котором фигурировал старинный фолиант. Агапин взял в руки фотокопию, поднес к близоруким глазам и слегка притормозил, что позволило Маше чуть-чуть отдышаться.

— У-гум. Натюрморт XVIII века? Значит, для начала мы должны ограничиться, скажем, XVII–XVIII веками… — и он снова двинулся вперед по бесконечному коридору. Маша побежала следом.

— Я не уверена… Видите ли, Аристарх, уф! Викторович, мы ищем человека, подделывающего Энгра.

— То есть вы хотите сказать, — Агапин остановился, — что он может «перескочить» через столетие?

Маша кивнула, выравнивая дыхание:

— Ну… примерно.

По коридору тем временем прокатилась им навстречу круглая, как колобок, сотрудница с буклями на голове и круглым же доброжелательным лицом:

— Здравия желаю, Аристарх Викторович! Я занесла статистику по «Аполлону» к вам в кабинет!

— Спасибо, Наталья Андреевна, — кивнул Агапин, а Маша с трудом сдержала улыбку — столь разительным был контраст. А куратор, повернувшись к ней, продолжил: — Видите ли, стажер Каравай, в нашем собрании более миллиона единиц: инкунабул, старопечатных книг, рукописей… Если мы не попытаемся ограничить круг поисков, они могут изрядно затянуться. А дело, как я понял, весьма срочное?

Маша помрачнела — до обеда явно не управиться.

— Очень. Речь идет о жизни и смерти.

Агапин склонил, как цапля, голову набок:

— Тогда тем более будем методичны: начнем с наиболее резонного предположения. А затем…

Они подошли к массивной двери в конце коридора.

— Согласна, — кивнула Маша. Агапин, не обнажая вставной челюсти, мельком улыбнулся, открыл дверь и пропустил ее вперед.

В хранилище стоял непривычный гвалт, вроде звонких весенних птичьих разборок. На звук открываемой двери человек пятьдесят студентов разом повернулись к Маше и Агапину и — замолчали.

Маша несмело улыбнулась, не зная, что сказать. Агапин прокашлялся:

— Я взял на себя смелость привлечь к поискам студентов столичных факультетов музейного дела и реставрационных мастерских. Всем доброе утро.

— Доброе утро! — ответил нестройный хор, и Маше вдруг стало весело.

— Это отличная идея, — сказала она Агапину. — Спасибо, что додумались.

Он чуть заметно поклонился. Маша прошла в центр студенческого улья — они расступились, глядя на нее с некоторым недоумением, — она была практически их сверстницей.

Маша подняла руку с фотокопией вверх.

— Наша задача, — сказала она, и голос ее от волнения звучал непривычно громко, на весь зал, — отыскать книгу в красном переплете. На корешке — герб.

Агапин подмигнул ей, возвышаясь над студентами естественным образом, и добавил:

— Я сейчас сделаю увеличенные ксерокопии фрагмента натюрморта с книгой и раздам вам. За работу!

Книги, книги, книги. Темные, изъеденные временем потертые переплеты, корешки — анонимные, совсем без надписей и с золотым тиснением. Торчащие, серые от пыли и желтые от старости, нитки. Страницы — из тяжелой крупнозернистой бумаги, а то и из пергамента. Пыль, легкая, книжная, но вездесущая.