Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя Страница 33

– «Если небо красно к вечеру – моряку бояться нечего. Если красно поутру – моряку не по нутру.» К ночи жди непогоду…

– Вы бы, все же, маузер приготовили… Давно он у вас?

– С гражданской войны… Только употребляется в «особо торжественных» случаях.

Я прищелкнул маузер к деревянной колодке – прикладу – и накрыл просторным плащом. Игорь смотрел на пистолет восхищенно. Игорь очень любил оружие.

– Как-нибудь дадите пострелять?

– Как-нибудь дам… Ну, погоняй, Игорек!

Дорога была пустынной.

Высокие травы в этом году не были скошены и наполовину, и в воздухе еще плыл слабый аромат цветов, вперемешку с запахом тинисто-озерной прели…

Я стал думать о предстоящей работе. В Ракитино с провокационной целью подожгли местную церковь. Поджигателей успели захватить, пожар залили. Мне предстояло теперь разоблачить вдохновителей и внести успокоение в разгоряченную и взбудораженную деревню, наполовину состоящую из неграмотных, отравленных религиозным дурманом людей.

Накормив лошадь в полдень, мы двинулись дальше, надеясь к вечеру добраться до Ракитина.

Но судьба сулила иное.

С трех часов дня небо затянули тучи, полил дождь. Карька еле волочил ноги и стал засекаться.

Темнота застала нас верстах в семи от Ракитина, неподалеку от небольшого хуторка немцев-колонистов, расположенного в лесу, на перепутье трех дорог. Я знал, что скоро будет речка с мостиком, ехал уверенно.

И тут произошло несчастье. Конь, ступив в темноте на слабое сооружение из бревешек и жердей, провалился передней ногой сквозь щель мостового настила, пошатнулся и с пронзительным ржаньем, ломая оглобли, рухнул вниз, увлекая с собой ходок. Нам посчастливилось выпрыгнуть.

Дождь все лил… Извлечь коня и повозку из илистой жижи вдвоем оказалось не по силам. Увязая в тине по колено, мы распрягли лошадь, но поднять Карьку так и не смогли. Только выбились из сил и вывалялись в грязи.

Сквозь деревья мигали светляки окон…

– Забирай портфель, Игорь! Пойдем просить помощи к немцам. Не ушибся?

– Нет… Устал очень…

Мы дохлюпали до середины поселка, не встретив ни души, и остановились очистить пудовую грязь с сапог у какого-то пятистенника, погруженного во тьму. Ставни были закрыты наглухо, и лишь тонкие полоски света просачивались на улицу. Из дома слышались гармошка и нестройное, пьяное пение…

– Гулянка, – сказал Игорь. – Ничего не получится.

В этот момент хлопнула дверь, с крыльца во двор спустились двое с фонарем, и желтое пятно света поплыло к нам.

Ворота были раскрыты настежь. Кто-то невидимый, уже на улице, спросил:

– Котора шинкаркина изба-то?

– Вон, наперекося отсель – белена хата… Через улку – всего и ходу, – ответил второй, странно знакомый голос.

– Да-кось хвонарь! Темень, зги не видать, туды ее в погоду!

– Добегишь и за так… Мне к коням надо… Да посуду не кокни!

– Бегай тут для вас! Они пьют, а мне бегать! Черти гладкие, мать вашу,..

– Ты Федор Иванычу доложись. Он те самого погладит, чище милиции…

– Да ну вас к ляду и с Хведором!

По грязи захлюпали сапоги уходящего.

Игорь сжал мою руку, и у него вырвалось:

– Ромка!

Человек с фонарем справлял нужду.

– Ково тут? А, ты, што ль, Пантелей?

Фонарь подвинулся к нам и поднялся.

– А, батюшки! – со страхом и изумлением сказал цыган и забормотал: – Уходи, отец, тикайте, скорея тикайте, сгибнете, за понюх пропадете, мать честна, свята богородица-троеручица! – наклонился и зашептал, обдавая лицо сивушным перегаром: – Я ить думал, что Пантюха-дозорный! А энто ты, отец… Ох, хмелен нонче Федор Иваныч! Шибко хмелен… Ну, коли жить охота – айда за мной! Должно, дозорные на околице от дожжа в избу укрылись… А то беспременно приставили бы вас Федор Иванычу… Ну, айдате скорея!

– Погаси огонь Роман.

– Не боись. Я выведу…

Он повел огородами.

Путаясь и спотыкаясь в картофельной ботве, мы вышли к речке.

Ромка переправил нас в лодке на другой берег и вышел с нами на высокий ярик. Здесь начинался густой сосняк и дождь ощущался меньше. Цыган поставил «летучую мышь» в траву.

– Ну, счастлив ваш бог!..

Я прислушался. Хутор молчал. Лес глухо шумел…

– Что, Роман, нового хозяина нашел? Опять батрачишь? Ты же в милицию хотел?

– А блажил… – после паузы ответил цыган. – Заголодал я тады вконец. Кака родня цыгану милиция?

– Но ведь работал у Шаркунова?

Он, не ответив, стал рассказывать, как выбраться дальше.

– Дорогу я найду… Слушай, Ромка, бросай банду! Идем с нами – я тебе устрою амнистию…

– А не попутно нам, батенька! Я у Федор Иваныча в армии не последний… Сам сказывал: мой, грит, дитант!

Высморкавшись, он добавил хвастливым тоном, явно заученные слова:

– Хресьянска армия всех коммунистов изничтожит – тады мы с Федор Иванычем правильну савецку власть поставим! Штоб, значит, хресьянам торговать. Вольно, в охотку…

– А цыганам – воровать? Ну, что ж, Роман, бей меня! Вон у тебя обрез за пазухой. Огоньков за меня не меньше ведра отвалит… Вы люди богатые!

– Не страми! Цыган и на черствый кус памятливый! Уходите!

– Как же Огоньков тебя помиловал? Ведь, наверное, догадывался, что тупицынская роща – твоя работа?

– Я Федор Иваныча на себе три версты тащил. Раненого.

– Так… раскаялся?

– А не береди душеньку! – выкрикнул цыган. – Сказано – тикайте, покуль живы! Эва погода, непогодь! Мокрый я до нитки! Надо б вас приставить… Да ладно уж!

Он матюгнулся и, повернувшись спиной, стал спускаться с обрывчика, высвечивая фонарем ступеньки, вырытые в глинистой почве… Игорь вслед ему сказал прочувственно:

– Спасибо тебе, Роман! Большое спасибо!

Сделав два шага к берегу, я негромко позвал:

– Роман! Бросай свою сволочь. Идем с нами.

Спина – широкая, плотная, чуть раскачивающаяся и хорошо видимая на фоне воды, – ответила забористой матерщиной.

Я поднял маузер…

Ливнем хлеставший дождь прижал звук к земле, и ни лес, ни хуторские собаки на выстрел не откликнулись… Только Игорь жалобно охнул.

– Молчать! Иди возьми у него обрез и фонарь, я подержу под мушкой.

– Не… не могу!

Держа пистолет наготове, я спустился под яр, но необходимости во втором выстреле не было.

Утопив в реке фонарь, я снова поднялся к лесу и чуть не ощупью разыскал прижавшегося к сосне Игоря.

– Прекрати стучать зубами и возьми себя в руки. На, бери обрез и не отставай! Не знал, что ты такое дерьмо!

На рассвете мы добрели до Ракитина. Оказалось, что группа Шаркунова ночует здесь.

С немецкого хутора Шаркунов вернулся в Ракитино в три часа дня. Двор сельсовета заполнили конники. Стояли чем-то груженные подводы. Начальник милиции сыпал приказаниями:

– Чередниченку, Соколова, Прохорова положите под навес. Ты, Самойленко, добеги до сельпо, возьми у них временно брезентовый полог – накрыть надо. Раненых – в приемный покой! После перевязок – лекпома сюда! Грузы уложите получше, перевяжите веревками. Арестованных – запереть в бане!

Потом обратился ко мне:

– Ну… Все, следователь! Спасибо! Вот вам и лучший председатель сельсовета, Карл Карлыч Мейер! В кандидаты приняли! Два года, гад, оказывается, «станок» держал! Награбленного добра у него полны амбары!

– Арестовал ты его?

– Ну, еще таскать! Иуде – первая пуля!

– А «командарм»?

– Малость пострелял… И меня зацепил.

Он снял шапку. Голова была обвязана окровавленной тряпкой.

– Сколько наших?

– Трое. Раненых – пять…

– А тех?

– С твоим – тридцать семь… У цыгана полны карманы денег оказались. И кисет с золотом. Кольца, браслеты… Которых я живьем взял – говорят, что цыган у того на подхвате состоял… У Огонькова. Вроде – адъютант…

– Знаю. Оружия у него еще не было?

– Был в кармане наганишка… Отдам тебе. На память.

– Лучше кому-нибудь из партийцев безоружных.

– Вот так, товарищ следователь… Сейчас мои по лесу шарят. Может, подравняем до четырех десятков.

Он выхватил шашку из ножен, дважды погрузил покрытый ржаво-бурыми пятнами клинок в землю, обтер засверкавшую сталь полой шинели и, с треском бросив опять в ножны, поднялся по ступенькам крыльца.

– Пойдем протокол писать, товарищ следователь. Лыкову звонить. Пусть отзывает другие группы в райцентр… А все трое – семейные… Можно бы, конечно – гранатами в окна! Да ведь… бабы, ребятишки там. Пришлось бандюг наганами выкуривать да шашками.

К вечеру ко мне постучался Игорь. Он был бледен и в одном нижнем белье под тулупом.

– Вы где же отсутствуете весь день, товарищ секретарь?

– Я захворал. Лежал на печке в соседней избе… у сторожихи.

– Ну, иди, хворай дальше…

– Вы… Вы не так обо мне… про меня не так поняли.

– А как же еще? Позорно струсил!

– Нет, я не трус… только я не могу, когда… когда… в спину. Он же спас нас… А вы… в спину…