Марина Серова - Угнать за 30 секунд Страница 33

– Ничего себе – жалких! – воскликнула я. – Да по-хорошему вас и следовало бы сдать Кешолаве. Только вряд ли ваша парочка ему по зубам. По крайней мере, сегодня в баре вы валяли дурака весьма профессионально. Только уж очень долго не включались – могли и переколбасить вас. Впрочем, брусиловский прорыв со столом в руках был весьма эффектен, а меткая стрельба Микиши в конечном итоге открыла нам путь на свободу. Но сволочи вы и есть сволочи. Здесь деньги, – хлопнула я рукой по своей сумке. – Пятнадцать тысяч, как и требовалось. Где тетушка?

– А разве она не дома? – вдруг совершенно наивно спросил Микиша.

Я выхватила сотовый и набрала номер. Этот вопрос вполне мог оказаться и ответом. Но… трубку не взяли.

– Не понимаю таких шуток, – хмуро сказала я.

Максим Максимыч взял с моих коленей и открыл сумку, в которой лежала затребованная сумма в пятнадцать тысяч долларов, и с остолбенелым выражением лица отозвался:

– Я тоже.

– Нормальные деньги, – сказала я. – Конечно, ребята, с вами не так бы надо разговаривать, а просто взять да и тряхнуть как следует… Но уж больно талантливо вы из себя дурачков изображаете. Я привезла столько, сколько просили: пятнадцать тысяч долларов.

Максим Максимыч и Микиша переглянулись. Потом первый произнес по слогам:

– Дол-ла-ров? Нет, конечно, если тебе денег не жалко, то мы возьмем. Только я ведь просил рубли. А ты, значит, подумала, что я прошу доллары, и на нас кешолавовских навела? Ну что ж… резонно. Только не по-человечески это, Женя.

– Это ты-то говоришь о человечности? – взвилась я. – Ты? После того, как вы убили Косинова, как вы врали мне, что называется, от и до? После того, как вы похитили мою тетушку, а потом потребовали за нее выкуп? И ты еще говоришь о человечности!

Максим Максимыч почесал в затылке, повернулся к приятелю, сидевшему на заднем сиденье, спросил:

– Микиш, ты что-нибудь понимаешь? Я, конечно, понимаю, что кое-кого из нас контузило… Но что-то тут такое… этакое. Жень, ты чего? Ты серьезно?

– Да ладно дурачков-то из себя ломать, – взяв себя в руки, демонстративно безучастным тоном отозвалась я. – Ты, кажется, по телефону признал, что вы наворотили делов, и потребовал денег. Ты еще удивлялся, как это я обо всем так быстро узнала. Ну, о ваших подвигах. Вообще-то сложно не узнать. А мне про вас все рассказал Фомичев.

– Кто-о-о?! – скорее воскликнул, чем спросил Кораблев, а Микиша даже привстал, да так неудачно, что шмякнулся головой о потолок и прикусил язык. – Фо-ми-чев? Это который… куратор института, в котором работал Вадик Косинов?

– Совершенно верно, – спокойно произнесла я. – Так вот, генерал Фомичев сказал мне, что вы, ребята, никакие не автоугонщики, а специалисты очень высокого в своем роде класса. Киллеры. И в убийстве Косинова, и в угоне «Рено» он подозревает вас. Вот такие дела.

– Ага, – произнес Костюмчик, проводя ладонью по лбу, – значит, гм… мы киллеры… значит, это мы убили Косинова… Интересно. У этого Фомичева, я смотрю, богатая фантазия. И большой дар убеждения, раз уж ты ему поверила. Значит, так, Женя. Давай-ка обо всем по порядку. Я позвонил тебе, чтобы попросить денег взаймы, потому что те, что ты нам дала, мы… ну… истратили, в общем. Я надеялся от тебя получить пятнадцать тысяч рублей, хотя даже и на десять согласился бы. Зная твои заработки, я подумал, что такая сумма не станет для тебя проблемой. Что касается наших «подвигов», то… Когда я говорил о них, то имел в виду, что мы устроили дебош в кафе «Лилия» и едва не попали в милицию. Убежали от ментов дворами и помойками, по пути угнали «копейку», а потом бросили на пустыре. Ну надо же нам было как-то от них оторваться! Вот что я имел в виду. А то, что ты говоришь… Я даже не знаю, что мне ответить, потому что просто не понимаю, откуда ты все это взяла. Пятнадцать тысяч долларов… мы – киллеры… Фомичев подозревает нас в убийстве Косинова… По-моему, с таким же успехом нас можно обвинить, ну, скажем, в убийстве президента Кеннеди или сказать, что мы и тебя саму хотели убить.

Я помолчала, думая, говорить или нет, а потом все-таки сказала то, что просто просилось с языка:

– Кстати, меня и хотели убить. В Ровном. Связали, прицепили к ногам камешек этак на полцентнера весом, а потом бросили в илистый пруд.

– Да ну?! – выдохнул Максим Максимыч. – Ты что, была в Ровном?

– Я и в Волгограде была. И со следователем Грузиновым виделась, и с твоими дядьками – Фомичом и Кузьмичом. И даже с генералом Фомичевым, куратором ИГИБТа.

– Какого Египта?

– Не Египта, а ИГИБТа. Тебе что, неизвестно, что это такое?

– Н-нет, – пробормотал Максим Максимыч. – А… что это такое?

– Институт генетики и биотехнологий. Как раз там работал убитый Вадим Косинов. А до него там работал некто Долинский. И он, видно, играл важную роль в разработках, из-за которых весь сыр-бор. Максим, а ты что, действительно не был на обучении в особых структурах и…

– О каких структурах ты говоришь? – искренне, как мне показалось, изумился Костюмчик. – Какие такие структуры, Женя? Да у меня вообще было одно только дворовое детство, а потом в тюрьме сидел. У меня и на школу-то толком времени не хватило, а ты тут про какие-то «особые структуры» речь ведешь.

– Фомичев говорил, что и ты, и Хрущев никогда не сидели в тюрьме. Что это только прикрытие. И что на самом деле в тюрьме сидели другие люди, но под вашими именами – для создания вам железного алиби.

– Алиби… – пробормотал Максим Максимыч. – Какого алиби? Да как же… как я не сидел? Я очень даже сидел. Вот скажи, Микиша. Как же…

– Он – да, сидел, – отозвался Никифор с тем выражением на лице, какое бывает у рыбака, только что нелепо упустившего огромную рыбину и еще не осознавшего, какую глупость он только что совершил.

Костюмчик продолжал бормотать:

– Да вот, смотри… мне сделали в тюрьме татуировку, таких, кроме как на зоне, нигде больше не делают. Вот, смотри…

Он сдвинул с плеча пиджак, расстегнул рубашку и показал мне плечо, на котором был мастерски вытатуирован кот – в шляпе и с пером, покуривающий трубку. Особенно удачно, до мельчайших черточек, была изображена морда кота. Мне была известна символика многих из принятых на вооружение у зэков тату. Данная татуировка, в частности, означала: «Я – вор-рецидивист, и у меня нет средств, чтобы содержать свою совесть». Означала она специализацию вора-рецидивиста, к коим, с некоторой натяжкой, можно было отнести и моего незадачливого родственника.

– Черт побери… – пробормотала я. – Вот… чер-рт! Но, значит, получается… что Фомичев…

Я перебрала в памяти все эпизоды, связанные с Максимом Максимычем и Микишей. Чем больше думала, анализировала, чем больше я сопоставляла факты и мелкие наблюдения, тем больше приходила к выводу, что никакой спецподготовки у Микиши и Максима Максимовича быть действительно не могло. Люди, прошедшие школу, подобную моей, выдавали свою квалификацию волей или неволей, особенно в экстремальных условиях. Все мое заблуждение строилось на словах генерала Фомичева. Но у меня просто в голове не укладывалось, что он вообще мог мне соврать в таком очевидном вопросе. Ведь выяснить, кто на самом деле Микиша и Костюмчик, можно после первой же встречи с ними самими, и, значит, ложь генерала могла быть легко разоблачена. В момент разговора с Фомичевым я была просто не в состоянии предположить, что он способен лгать так по-дилетантски – то есть лгать, предоставляя оппоненту возможность легко проверить истинность его слов. Не дилетантской ложь Фомичева могла быть лишь в одном случае: если тот, кому он говорил о «киллерах» Костюмчике и Микише, должен был быть немедленно устранен.

Но зачем ему лгать? Причину я видела только одну: старый лис чувствовал, что я знаю, где «Рено» Косинова, но не хочу сказать. Он попытался надавить на меня этой ложью, показать максимально ярко и выпукло, что не стоит выгораживать Кораблева и Хрущева, этих убийц. Да, убийц. Именно на это упирал Фомичев, именно это должно было вынудить меня сообщить о местонахождении угнанного «Рено», вставшего у Фомичева, как кость в горле.

А я не сказала. А ведь все-таки поверила в его слова, что Максим Максимыч и Микиша – киллеры! Поверила, но все-таки не сказала. Что-то мне помешало. Наверное, интуиция. Да, интуиция – куда более тонкое чувство, чем формализм логического анализа, – помешала мне сказать то, чего так ждал Фомичев.

Передо мной возникли его лицо, глаза, прикрытые дымчатыми очками, сожалеющий взгляд поверх стекол. Вздох, Фомичев откидывается назад, на спинку кресла, и звучат его слова: «Очень жаль. Очень жаль, что мы все-таки не смогли быть до конца откровенны друг с другом. И мне тем обиднее, что вы – дочь уважаемого мною человека…» Да, вот в тот самый момент он меня и приговорил. Он, конечно, почувствовал, что я недоговариваю. Почувствовал – и приговорил. А ведь я тогда почти это угадала! Я сказала ему: «Георгий Артурович, вы как некролог произносите». Однако какое самообладание у этого генерала! Ведь он в самом деле произносил некролог. Но даже глазом не моргнул, когда я ему сказала об этом напрямую.