Лев Корнешов - Последний полет «Ангела» Страница 33

— О нем знаю очень мало. Только то, что он добровольно сдался в плен, был недолго в лагере, любил одеваться в черное, даже если это была штатская одежда. Рубашки, например, носил только черные. Себя он называл Ангелом смерти. Мол, где я появлюсь — там всегда смерть…

— Продолжайте…

— Я ничего не скрываю, гражданин следователь, все действительно так и было. Нас, полицейских, свезли на сборный пункт, построили, из дома вышел Ангел, он был сильно выпивши, заорал: «Свиньи, как стоите перед обер-лейтенантом?»

— Обер-лейтенантом?

— Да, он так кричал… Он и в самом деле был в офицерской форме. Потом подошел к крайнему на правом фланге и ударил его кулаком…

— Зачем?

— Чтобы мы, значит, прониклись… И потребовал, чтобы все его приказы исполнялись безоговорочно. На крыльце стояли немцы, в том числе и Коршун, они смеялись, когда Жора муштровал нас. Коршун не смеялся, он вообще никогда не смеялся.

— Вы сказали: «Жора»?

— Это было его имя. Жора, Георгий…

— А фамилия?

— Я не знаю… Дело в том, что обычна крупные каратели держали свои фамилии в тайне. Так, на всякий случай.

— Откуда тогда вам известно его имя?

— От других полицейских. Помню такой разговор: этот Жорик совсем бешеный, злобой давится. А Коршуну нравится, что он убивает всех подряд.

— Вам известна дальнейшая судьба этого Жоры?

— Нет, я видел его только во время этой акции.

— Как он выглядел? Опишите.

— Чуть старше двадцати, невысокий, даже низкого роста, нос прямой, глаза всегда налитые злобой, на лице оспинки, волосы темные, вьющиеся, вроде завивку делал. Наружность у него, помню, была привлекательная. И еще — дерганый, нервный. Полицейские шептались, что во время акций он обычно высматривает себе девушку, выделяет из толпы смертников для вечерних развлечений. Но потом тоже добивает. Но одну он вроде бы всюду возил за собой, и Коршун этому не препятствовал.

— Вам она известна?

— Нет. Ничего о ней показать не могу.

— Вы подробно описали Жору. Почему вы так хорошо его запомнили?

— Я ж и был тем полицейским, на правом фланге, которого он кулаком… Рассмотрел.

— Что еще можете вспомнить?

— Вот — маленькую родинку под правым глазом. Вроде точки такой.

— Значит, вас привезли в Адабаши…

— Нет, сборным пунктом была центральная усадьба совхоза «Заря». В Адабаши мы приехали утром.

Танцюра далее очень подробно рассказал о том, как проводилась акция. Так Алексей узнал подробности гибели рода Адабашей: вот их сгоняют на сельскую площадь, строят в колонну, ведут, добивают беглецов, выстраивают у противотанкового рва…

— Вы нашли бы сейчас место расстрела?

— Нет, конечно. Столько лет прошло.

— Неужели могли забыть? Ведь расстреляли почти двести человек.

— Я, гражданин следователь, много разного в те времена насмотрелся. Если бы все запоминал — давно бы не выдержал, тронулся.

Неизвестный коллега Алексея, допрашивающий Танцюру, зафиксировал в протоколе и ответ преступника о том, что делал Коршун во время акции:

«Он отдавал приказы, и еще ему нравилось стрелять по бегущим. Стрелял он очень метко».

Адабаши… Танцюра участвовал в расстреле жителей села Адабаши. И опять Коршун…

Алексея вызвал к себе майор Устиян.

Майор Устиян задумчиво перекладывал на столе папки, листки бумаги, какие-то брошюры. Это у него была такая привычка: когда требовалось сосредоточиться, майор начинал наводить порядок на своем письменном столе. Или точил карандаши.

— Докладывайте, — суховато предложил Устиян.

— Не о чем пока… Никаких следов.

— Они есть, Алексей, просто мы пока их еще не нашли. Избитая истина: любой преступник оставляет следы. Бывает, конечно, что все заметается тщательно — ни соринки. Однако не в нашем случае. Расстреляны сотни людей, в акциях участвовали десятки карателей. — Майор закончил свои размышления уверенно. — Надо найти эти следы. Оставьте другие дела, займитесь только этим. Прошу вас в течение трех дней разработать план оперативных мероприятий по розыску преступников. — Учтите, — строго проговорил Устиян, — это задание на контроле у генерала Туршатова. Мы не должны допустить, чтобы виновные в гибели многих людей ушли от наказания.

— Да может, их и в живых нет уже! — вырвалось у Алексея. — Сорок лет прошло, целая эпоха!

— Но ведь выжил, уцелел Танцюра? — Майор нахмурился, он болезненно воспринимал то, что не установлены каратели, учинившие расправу над мирным населением на территории их области, и даже неизвестно, где захоронены жертвы.

— Учтите, Алексей, у нас есть правило: мы перестаем искать военного преступника, фашистского пособника только в том случае, если убеждаемся, что он мертв. — Слова его прозвучали жестко. Майор поднялся из-за стола. — Жду вас через три дня.

Это время Алексей потратил на то, чтобы снова самым тщательным образом изучить все, что имело хоть какое-то отношение к злодеяниям оккупантов на территории области, просмотреть материалы судебных процессов над предателями Родины, которые прошли ранее. Под многими документами, изобличающими преступников, он встретил подпись майора Устияна и проникся искренним уважением к своему начальнику — как тот настойчиво, целеустремленно, даже одержимо проводил розыск.

Вот он какой, Никита Владимирович. И Алексей мысленно извинился перед ним за то, что, когда увидел впервые, в мешковатом штатском костюме, полноватого, медлительного, в круглых, давно вышедших из моды очках, окрестил про себя «бухгалтером». А оказывается, у этого «бухгалтера» был свой особый счет, и война для него не окончилась в 1945-м, он продолжал преследование каждого несдавшегося врага до того рубежа, на котором звучат суровые слова: «Встать! Суд идет!»

В архивных документах Алексей несколько раз наталкивался на упоминания о злодеяниях, совершенных зондеркомандой «Восток». Но странное дело, нигде не называлась фамилия ее начальника, его звание или номер команды, как это было положено. «Зондеркоманда «Восток» прибыла в населенный пункт…» Или: «Зондеркоманда «Восток» полностью выполнила поставленную перед нею задачу по очищению данной территории от нежелательных элементов…» Или, допустим, в приказе: «Зондеркоманде «Восток» обеспечить абсолютный порядок в зоне, прилегающей к штабу дивизии…» Этот приказ появился после того, как партизаны выкрали штабного офицера с секретными бумагами. Стиль и особенности некоторых документов подсказывали вывод, что «Восток» — это шифрованное название какой-то особо важной, мобильной группировки карателей, которую немцы пускали «в дело» в особых случаях.

Можно было предположить также, что Коршун был предусмотрительным мерзавцем — заботился о том, чтобы его фамилия не значилась в отчетах об акциях. Конечно же, его на территории нашей страны нет — это ясно. Тогда где он мог найти прибежище? Одно из двух — или погиб, или… Мысль о том, что любитель стрельбы по убегающим детям мирно и тихо коротает старость в одной из капиталистических стран, казалась Алексею нелепой. Но так может быть, сколько их еще обитает на Западе — военных преступников. И имена известны, и адреса, и преступления доказаны, но…

Кто знает, может быть, и Коршун свил свое гнездо в одной из тех стран, правители которых преступления нацистов почитают за доблесть? Алексей отнесся к разработке плана действий очень серьезно, и майор Устиян одобрил его.

— Вы правильно считаете, что прежде всего надо установить, кто такой Ангел и что с ним сегодня. Гораздо больше шансов на то, что Ангел не сбежал на Запад, а укрывается здесь. Через него, возможно, удастся выйти на след Коршуна. — Еще Устиян посоветовал: — На вашем месте я обязательно побывал бы в Адабашах. Мне порою кажется, что земля дольше слышит боль и стоны тех, кто нашел в ней успокоение.

Слова эти прозвучали несколько литературно, но Алексей хорошо их понял и запомнил. Настроение у него в эти дни было не из самых радужных. В самом деле, время идет, он перевернул горы архивных документов, беседовал с десятками людей, а результаты пока почти на нуле.

Еще Алексей думал, что нужна особая душевная закалка для того, чтобы без срывов работать с архивными документами. Прочитав, например, показания свидетелей об уничтожении зондеркомандой «Восток» населения деревеньки Лесное, он несколько дней не мог успокоиться, ему виделось…

Вот каратель швырнул на землю женщину, ударил ее сапогом, бросил на нее грудного ребеночка — одной пулей убить двоих…

…Вывели из хаты семью, дед идти сам не может, дочь его почти несет, поставили у стены, спорят на бутылку самогона, можно ли их всех семерых одной автоматной очередью прикончить…

…Подбросили и поймали на штык ребеночка, а со штыка — в груду тел, сочащуюся кровью, стонами, болью и ненавистью…