Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив Страница 33

Я пользуюсь случаем, чтобы спросить его, на чем основывается его вопрос:

— С ней случались припадки?

Онуцан кивает утвердительно головой, но, глядя мимо меня, отвечает крайне неопределенно:

— Откуда мне знать? Жена, та говорит, что у нее не все дома… что однажды она пожаловалась, что я к ней пристаю… Может быть, в семье Цугуй, в которой она работает, смогут вам объяснить подробнее… А вообще по виду она нормальная,.

Я уже пошел было наверх, но тут же повернулся к человеку в пижаме:

— Стало быть, в вашей квартире слышно, если кто-нибудь ходит там, в мансарде?

— Только в одной комнате, — уточняет Василе Онуцан.

— В понедельник между семнадцатью и двадцатью одним часом вы были дома?

Онуцан наконец-то догадывается, чего я у него допытываюсь. Ничего не скажешь: детективные книжки и особенно фильмы делают свое дело. Он отвечает мне четко и ясно:

— В понедельник вечером, когда Кристиан Лукач повесился, мы как раз возвращались из Предяла в Бухарест. Как только мы добрались домой, нам тут же рассказали о случившемся. Жаль парня! Хороший человек был…

— А вчера утром вы были дома?

. — Нет, и я и жена — мы были на работе.

Я снова благодарю его и прошу заранее извинить, если по не зависящим от нас причинам мы будем ходить по мансарде и помешаем ему спать.

Я снова здесь, на чердаке, где царит почти неправдоподобная тишина. Догорают свечи, источая слабый запах воска. Я гашу их: надо, чтобы и Григорашу что-нибудь перепало — для фотоснимков. Больше я ни к чему не притрагиваюсь.

Я присаживаюсь на табурет, закуриваю. Перебираю мысленно все, что произошло за столь, собственно, короткий отрезок времени на этом чердаке, с такой любовью и вкусом перестроенном Кристианом Лукачем под свое жилье.

«Петронела Ставру была права, — говорю я себе, — Лукреция явно ненормальна… невропатка, которую недуг и привел к преступлению… Сама того не ведая, она рассказала мне во всех деталях, как убила Кристиана Лукача. Неопытный преступник, но изобретательный!.. Да к тому же наделенный болезненной фантазией. Впрыснула ему морфий, потом повесила.

Меня пробирает озноб. Никакого сомнения, что только душевнобольной человек может найти в себе достаточно физических сил, чтобы совершить подобное убийство. По-чти невозможно поверить, что это сделала Лукреция, но это именно так. Она сама произнесла слово «морфий», а ведь то, что при вскрытии трупа в организме был обнаружен наркотик, знали только мы, участники следствия.

Я покуриваю, а мозг мой работает на полную катушку, с какой-то бешеной напряженностью. Значит, она же и взломала опечатанную дверь на чердак, симулировала нападение на себя, чтобы окончательно запутать следы. На самом же деле она хотела проверить, не нашли ли мы шприц. Я знаю но опыту, что, когда речь идет о преступлении, совершенном психопатом, логически объяснимые факты рано или поздно сопрягаются с фактами алогичными. У душевнобольных — необузданная фантазия, но со своей внутренней логикой.

«И на этом поставим точку! — подвожу я итоги. — Следствие закончено. Я закрываю дело сегодняшним числом, затем мне останется лишь дополнить его некоторыми деталями из прошлого Лукреции Будеску».

К величайшему моему удивлению, не говоря уж о радости, прокурор Бериндей появляется на чердаке не один, а в сопровождении Григораша.

— Я призвал его к исполнению своего долга! — хвастает Бериндей, по тут же умолкает, вперившись взглядом в постель Кристиана Лукача.

Я поднимаюсь с табурета и дотошно пересказываю им обоим все происшедшее, а также заключение, к которому я пришел.

— Случаи, совершенно не укладывающийся в привычные рамки!.. — поражается прокурор. — Я говорю о его юридической стороне…

Он снова умолкает, краем глаза косясь на Григораша, но после короткой паузы опять выходит из себя:

— Но какая фантазия, согласитесь!.. Жаль, что вы были при этом один, капитан, лишний свидетель нам не помешал бы.

Я не сразу соображаю, что он имеет в виду. Да и не стараюсь его понять — я едва держусь на ногах от усталости, мне бы сейчас соснуть хоть часочек. Тем не менее ответ у меня наготове:

— Сержант Гаврилиу, шофер, видел ее на коленях у постели и слышал весь ее бред.

Григораш принимается за дело — заряжает фотокамеру, что не мешает ему, однако, внимательно прислушиваться к нашему разговору. Затем и сам в него вступает, обращаясь ко мне:

— Боюсь, что до окончания следствия еще многое предстоит выяснить…

Уязвленный, я оборачиваюсь к нему, но в этот самый миг он готовится начать съемку.

— Погоди! Я зажгу свечи.

— Вы обнаружили все это при зажженных свечах?! — не может прийти в себя от удивления прокурор.

— Немало я нащелкал на своем веку фотографий, но чтобы такое!.. — поражается наконец и Григораш.

Я зажигаю свечи. Григораш ходит вокруг постели, щелкает своим аппаратом. Я пользуюсь первой же паузой, чтобы прижать его к стене:

— Скажи-ка на милость, что же, по-твоему, еще придется нам выяснять?

Не прекращая работы, он хладнокровно и даже как бы небрежно отвечает:

— Ну хотя бы вот что: если Лукреция совершила это преступление, то, стало быть, она должна была оставить отпечатки пальцев и на шприце, и на ампуле из-под морфия. На ампуле обнаружены чьи-то отпечатки, и, если они действительно соответствуют…

Щелк. Щелк. Щелк… Он может не продолжать — я понял его. Он прав.

— А также кто и каким образом приобрел эту ампулу… Прокурор, которого никогда не покидает чувство собственного достоинства, вступает в разговор:

— А почему именно Лукреция приобрела эту ампулу? Очень может быть, что ее купил или достал сам Кристиан Лукач и хранил у себя до очередного приступа… и, когда этот приступ случился, он попросил Лукрецию сделать ему укол…

Я прекрасно понимаю, как важно уметь владеть собой при любых обстоятельствах, не терять самообладания и терпения. Но я вдруг так устал, что плохо контролирую свои реакции. Посылаю — мысленно, к счастью, — их обоих к чертовой бабушке и, едва сдерживаясь, вопрошаю, ни к кому отдельно не обращаясь:

— Допустим, я соглашусь… Кристиан Лукач прибег к ее услугам. Но почему же она его убила, если не замышляла преступления заранее?

Григораш знай себе щелкает, цедит сквозь зубы:

— Черт знает что!..

— А о чем мы вам толкуем?! — пытается мне объяснить прокурор. — О том, что еще многое предстоит выяснить.

— И выясню, дьявол вас побери! — ору я во все горло. Григораш кончил снимать, погасил свечи, успокаивает меня:

— О чем речь! Конечно, выяснишь, только для этого тебе бы не мешало выспаться. И не забудь, что есть еще одно вещественное доказательство — коробка от шприца… и не принадлежит ли она Петронеле Ставру?..

Я готов с ними обоими согласиться, только бы дали мне хоть немного вздремнуть.

— Где-то мы допустили просчет, — подливает масла в огонь прокурор. — Мы не спросили Лукрецию Пудеску на счет ключа от чердака и не потребовали, чтобы она нам его отдала.

Я снова взрываюсь, ору благим матом:

— Кто просчитался? Вы или… или мы?

— Спокойно, капитан, не кипятитесь… Охотно соглашаюсь — моя ошибка, поскольку я первый ее допрашивал, — берет прокурор вину на себя.

Григораш, вечный миротворец, пытается и на этот раз примирить стороны.

— И очень хорошо, что не взяли у нее ключ, — поворачивает он дело другой стороной, — иначе бы мы не обнаружили шприц.

В который раз Григораш преподает мне урок здравого смысла. Не говоря уж о самообладании. Мне ничего не остается, как признать, что в состоянии возбуждения, в котором я пребываю, мне лучше во всем с ними согласиться, а самому постараться взять себя в руки. Глаза у меня слезятся как от дыма — так мне хочется спать.

— Bсe? — говорю я им. — Тогда пойдем отсюда. Придется опять опечатывать дверь.

Прокурор показывает на свои портфель:

— Все необходимое при мне.

Мы выходим. Прокурор, видать, набил себе уже руку на этом деле: запирает дверь, опечатывает ее, прячет в портфель ключ, с помощью которого Лукреция Будеску проникла в мансарду. Теперь можно и вздохнуть свободно. Я смотрю на часы: часика два я еще успею подремать. Спускаемся по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседей.

У двери в комнату Лукреции я останавливаюсь.

— Опять у вас какая-нибудь идея?.. — замечает вполголоса прокурор.

— Неплохо было бы заглянуть в ее комнату.

— Я этим займусь сам, — предлагает Бериндей. — Если, конечно, вы мне еще доверяете после промашки с ключом.

Доверять-то я ему доверяю, но, если бы кто знал, как он мне осточертел!

— Ладно, — соглашаюсь я и спешу поскорее выбраться на свежий воздух, домой, хоть к черту на рога, но туда, где мне дадут хоть на секунду уснуть!