Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина Страница 33

Каменская снова рассмеялась:

– Да были, конечно, куда ж без них. Только взрослые об этом, как правило, не думали или не догадывались. Рассказывать вроде как стыдно, дети стесняются говорить родителям, что, например, в автобусе дядя лез под юбку и щупал за бедро, а в газетах об этом не напишут. Грабежи? А что у ребенка можно было отобрать? Ранец с учебниками или тетрадками? Деньги? Так у школьника в кармане максимум копеек двадцать-тридцать водилось, обычно даже меньше. Так что грабежами в этом смысле особо не разживешься. Вот алкашня и пьянь – это да, это была проблема, но она по большей части вечерняя, а детей по вечерам гулять не пускали. По пьяни могли и обидеть ребенка, и ударить, и шапку сорвать, пальтишко снять, особенно в темное время. Когда трубы горят, можно даже ношеную детскую одежку за рубль продать, если на бутылку не хватает. Поэтому родители старались своих деток часов в семь-восемь вечера загонять домой.

– То есть криминальная обстановка была намного спокойнее, чем сейчас?

Она вздохнула.

– Я в те годы еще не служила, поэтому ответственно судить не возьмусь. Но из того, что мне известно и что я помню, можно сделать вывод, что – да, обстановка была спокойнее. И дело тут не в людях, люди-то всегда и всюду одинаковы, но какой смысл совершать, к примеру, корыстное преступление против того, у кого в кармане рубль? Для любого преступления должны совпасть два фактора: мотив и возможность. Если в городе сто автовладельцев, то число угонов никак не может быть больше ста, хоть разбейся, понимаете? Невозможно совершить пять квартирных краж на огромную сумму, если на весь город существует только два очень богатых человека, да и те скрывают свое благосостояние, поскольку оно нажито незаконным путем. Невозможно совершить убийство с расстояния в десять метров, если у тебя нет огнестрельного оружия. Опять же невозможно совершить преступление, если соответствующее деяние не предусмотрено Уголовным кодексом. Это все вопросы экономического и социального устройства, а в шестидесятые годы оно было принципиально иным, нежели сегодня. Но если вы считаете, что я необъективна, давайте у Чистякова спросим. Леш! – закричала Каменская. – Плюшки выдают. Не больше двух в одни руки!

Алексей Михайлович, высокий седовласый красавец, через несколько секунд возник на пороге.

– С чего вдруг такие ограничения? Почему только по две в одни руки?

– А это мы с Петей советскую власть вспомнили, времена тотального дефицита. Если по две в одни руки – это была еще удача, а чаще-то по одной штуке или по одному килограмму, помнишь?

Чистяков ухватил песочную корзиночку с фруктовой начинкой, откусил сразу почти половину, сверкнув крупными белоснежными зубами, и с деланым осуждением покачал головой:

– Ася, тебя потянуло на воспоминания о молодости? Это не к добру. Ты решила вернуться в те времена, когда тебе было столько, сколько сейчас Петру?

– Ну… – Она улыбнулась. – Примерно так, да. Плюс-минус пара лет. Леша, ты свое детство хорошо помнишь?

– Какое именно? Школьное?

– Дошкольное и начальные классы.

– Более или менее. До встречи с тобой, дорогая, я, можно считать, вообще не жил, так, прозябал. Так что до пятнадцати лет мое существование было пустым и размытым. А в чем вопрос?

– Тебя отпускали одного гулять, без взрослых?

– В детсадовском возрасте – нет, конечно, но меня из садика приводили домой где-то в семь – в начале восьмого, никаких гулянок. Ужин, мультики по телику, книжка с картинками, а в девять укладывали спать. В выходные родители куда-нибудь водили иногда, в парк, например, на аттракционы или еще куда-то. Эту часть своего бытия я помню не очень отчетливо. А как только началась школа – тут и свобода началась. Уроки заканчивались рано, родителей дома нет, так что футбол с пацанами, казаки-разбойники, войнушки – в полный рост.

В целом муж Каменской рассказал примерно то же, что и она сама. Единственным исключением оказались мальчишки постарше, которые задирали младшеклассников, отвешивали им тумаки, а порой и отбирали мелочь, нужную им для всяких денежных игр вроде «пристеночка» или для покупки самых дешевых сигарет. Девочек не трогали, и эта неприглядная сторона детской жизни проходила мимо них.

«По две в одни руки» профессора Чистякова отчего-то не устроило. Он расположился на диване, налил себе чаю в огромную полулитровую чашку с ярким рисунком и принялся поедать пирожные одно за другим, попутно предаваясь воспоминаниям о годах, когда им с Каменской было по семь-восемь лет. Петр слушал, как Анастасия Павловна и ее муж рассказывали о соседях, постоянно ходивших друг к другу в гости, о застольях на Восьмое марта, Первое мая и Седьмое ноября, не говоря уж о днях рождения и, разумеется, встрече Нового года. О том, как собирали макулатуру и металлолом и соревновались сначала между “звездочками”, а позже – между пионерскими отрядами. О том, что очень любили ходить с родителями на первомайские демонстрации, потому что в эти дни на улицах продавали «раскидайчики», воздушные шарики и яркие бумажные цветы и жизнь становилась разноцветной и праздничной, все улыбались и готовились к обильному многолюдному застолью с тостами, песнями и шумными разговорами.

Петр слушал и приходил к выводу, что те годы были веселыми и беспроблемными, радостными и легкими. Дружба большими компаниями, теплота в отношениях, доверие и взаимная поддержка. Чувство локтя и точное знание, что рядом всегда находятся люди, которые помогут в случае нужды. Уверенность в завтрашнем дне, возможность с большой долей определенности планировать свое будущее. Хотя по рассказам Губанова этого не скажешь. Наверное, дело в том, что для Каменской и ее мужа это было детство, а какие в детстве проблемы и тяготы? Живешь на всем готовом, трудных решений не принимаешь, о будущем не беспокоишься. Для Губанова вторая половина шестидесятых выглядит совсем иначе, ведь ему было уже за тридцать. Служба, карьера, семья, подрастающий сын, стареющая мать… Сложности на работе, кадровые перестановки, смена руководства, новая ведомственная политика, неясные перспективы…

* * *

Поздно вечером от Каменской пришло сообщение: «Будет минутка – позвоните, я не сплю до 24. Или завтра утром до 8:30». Петр посмотрел на часы – без четверти двенадцать ночи. Хорошо, что успеет! Ждать до утра не хватило бы терпения.

– По Садкову я расставила сети, будем надеяться, что завтра-послезавтра будет какой-нибудь результат. Зато мы нашли вам судью, который вел процесс по делу Лаврушенкова. Он был председателем Мособлсуда и сам слушал дело.

Петр ушам своим не поверил. Если Каменская права и судье в 1966 году было не меньше пятидесяти лет, то сколько же ему сейчас? Больше ста? Невероятно!

– Неужели жив?!

– Петя, чудес не бывает. Разумеется, он давно умер. Но удалось выяснить, что в середине девяностых он давал большое интервью; в те годы стали очень модными всяческие разоблачения, и люди с удовольствием читали и слушали о том, какие злоупотребления и прочие пакости совершались при советской власти. Судья Екамасов Василий Сергеевич тоже внес свою лепту. Текста интервью в Сети нет, название газеты или журнала и фамилию журналиста установить пока тоже не удалось, но зато наша гениальная Зоя кое-где покопалась и нашла для вас внучку судьи. Дамочка проживает в той же квартире, где в середине девяностых жил сам Екамасов, а это означает, что там вполне могло сохраниться само издание, в котором опубликовано интервью. Если вы найдете текст, то прочитаете что-нибудь интересное про следователя Полынцева и про дело Астахова. Во всяком случае, именно так мне сказали те, кто в свое время читал это интервью.

– Странно, почему в Сети нет текста, – озадаченно проговорил Петр.

– Ничего странного. Это была доинтернетная эпоха. После девяносто восьмого года в Сеть стали заливать по возможности все, а то, что было раньше, – только выборочно. Ну так как, интересуетесь внучкой?

– Вы думаете, дед ей рассказывал про Астахова и Лаврушенкова? – с сомнением спросил он.

– Уверена, что нет. Этой внучке в середине девяностых было лет четырнадцать-пятнадцать, подобные истории вряд ли ее интересовали, а в девяносто седьмом Екамасов скончался. Но, во-первых, у внучки есть родители, а во-вторых, еще раз повторю, судья – человек из советской власти, и если где-то было опубликовано интервью с ним, то он наверняка приобрел не меньше десяти экземпляров издания и бережно хранил.

– Куда так много-то?

– Ой, Петенька, ничего вы не понимаете в менталитете советских людей, – засмеялась Каменская. – Если твое имя хотя бы мельком упомянули в газете, это уже огромный повод для гордости, постоянная тема для разговоров и память на всю оставшуюся жизнь. Разумеется, если это не фельетон и не разгромная статья, где тебя ругают и поносят. А уж если это интервью, да еще и с фотографией, то тем паче. Это сейчас к бумажным носителям