Анна и Сергей Литвиновы - Исповедь черного человека Страница 34

Однако беда заключалась в том, что Королева той весной и летом застать в ОКБ в положенное время было трудно: он делил свое время между южным полигоном, станцией дальней космической связи, которую организовали в Крыму, недалеко от Евпатории, и объектами смежников.

В мае пятьдесят девятого, к примеру, Главный конструктор на совещании в Институте авиационной медицины сформулировал основные требования к будущим пилотам космических кораблей. (Подчеркнем еще раз: их тогда еще никто не называл космонавтами. И, к примеру, на тринадцатом съезде ВЛКСМ, что прошел в апреле пятьдесят восьмого, Никиту Хрущева и других руководителей партии и правительства приветствовала молодежь в скафандрах, то есть, как их называли в газетах, «стратонавты».) На том майском совещании в Институте авиационной медицины Королев, как это было у него принято, сначала выслушал предложения всех присутствующих: каким требованиям должен соответствовать человек, которому доверят кресло в первом космическом корабле. Звучали разные мнения: может быть, инженер-конструктор? Или подводник? Но, в конце концов, победила точка зрения, что первыми пилотами заатмосферных кораблей должны стать летчики. Они и без того летают порой на сверхвысоте, испытывают перегрузки и пребывают по много часов в полном одиночестве. Многие считают, что идея брать в первые космонавты летчиков стала реверансом Королева в сторону ВВС. В самом деле, вся медицина, госпитали, исследования в области того, как влияет сверхвысокий полет на организм, находились тогда в руках Военно-воздушных сил. Да они и не приняли бы чужих — к примеру, подводников или инженеров, если б тех им навязали в качестве первых космонавтов. Так оно и получилось впоследствии: летчики очень не одобрили, когда стали набирать в космонавты инженеров и врачей. И, говорят, впоследствии Сергей Павлович здорово жалел, что отдал первые полеты на откуп ВВС: надо было искать среди проектантов и конструкторов, считал он, и не столь суровые требования по здоровью к ним предъявлять. Надо было, чтобы у них хотя бы высшее образование имелось, а не просто летное училище. Но когда ему возражали, что брать в космонавты летчиков была его идея, Королев соглашался: да, скорее всего, я тогда ошибся, но очень уж мы в ту пору спешили!

Кроме ведомственной принадлежности, были сформулированы и другие требования к пилотам, которые должны летать за атмосферой: идеальное здоровье, возраст — до тридцати лет, рост — до ста семидесяти сантиметров, вес — до семидесяти килограммов. Подразумевались также, разумеется, чистые анкетные данные и определенный летный опыт.

После совещания с Королевым военные медики разъехались по гарнизонам и авиагородкам в поисках идеальных кандидатов на полет.

Глава восьмая

Как цирк или, скажем, театр немыслимы без премьер, без обновления программы, так и полеты за пределы атмосферы должны были постоянно подкидывать просвещенным зрителям и читателям что-нибудь новенькое. Желательно — каждый сезон. Успехов и достижений ожидали от космонавтики люди. Достижений и побед — требовало начальство.

Очередной затеей, очередным новым аттракционом для Никиты Сергеича Хрущева и восхищенного человечества было попадание ракетой в Луну. О неудачах в печати и на радио не сообщалось. Советским специалистам власти давали карт-бланш: запускать ракеты, невзирая на отказы, падения и аварии. Запускать — пока не получится. Сколько стоили те запуски? Никто не считал. Однажды председатель госкомиссии по расследованию причин очередной аварии с горечью сказал: мы стреляем городами, имея в виду количество ресурсов, что тратится на всякий неудачный пуск. Но о холостых выстрелах мало кто знал, и даже Владик, работавший в ОКБ-1, о неудачных пусках в Тюратаме не ведал.

Так и закончился год — за весь тысяча девятьсот пятьдесят восьмой только раз ракетчики порадовали руководство и советский народ запуском единственного спутника, третьего по счету. Королев очень хотел отправить ракету на Луну хотя бы тридцать первого декабря. Не вышло — ракета смогла подняться лишь четвертого января и по естественному спутнику не попала, прошла мимо. Стала первым искусственным спутником Солнца. В газетах и по радио стали трубить об очередном свершении. Никто не признавался, что целились в Луну и не попали. Делали вид, что так и задумано: достичь второй космической скорости, отправить аппарат в сторону «загадочной Селены», а потом — пусть, мол, улетает, все дальше и дальше в глубины Вселенной. Журналисты окрестили станцию «Спутник «Мечта».

И только осенью пятьдесят девятого полет к ближайшей соседке оказался удачным, и советская ракета со скоростью двенадцать тысяч километров в час врезалась в Луну.

Владику в инженерной работе более всего по душе были расчеты. Не компоновка космолета — космического корабля (чем занимались проектанты во главе с Константином Петровичем), не его чертежи (дела конструкторов), не изготовление изделия и не его испытания. И Иноземцев был счастлив, что та работа, что ему поручили, совпадала с его устремлениями.

Его очень занимала задачка, которую ему, словно бы играя, подкинул все тот же Феофанов: на какую высоту (каков апогей орбиты, каков ее перигей) следует выводить пилотируемый корабль, чтобы атмосфера могла, если вдруг не сработает тормозная установка, уловить спускаемый аппарат? Чтобы он в итоге затормозил естественным путем и возвратился на Землю? Да не позже чем через десять суток — на столько у первого космонавта имелось запасов воды, воздуха и провианта. А еще — желательно приземлиться на территории СССР. Или хотя бы в океан, но никак не в Америке.

Вывести формулы и составить программу расчета — такой была главная задача у Владика. А потом, как решаешь задачку в институте, — подставлять цифры и считать. Однако точность расчетов потребовалась такая, что окабэшные расчетчицы с ними не справлялись. Они на своих арифмометрах (как некогда и Владислав) считали с точностью до четвертого знака после запятой, а ему требовался шестой-седьмой знак.

В ту пору компьютеров в стране было раз-два и обчелся. В самом буквальном смысле — в СССР тогда действовала одна ЭВМ и создавалась вторая. Имелась БЭСМ (быстродействующая, или большая электронно-счетная машина), которая находилась в Институте точной механики и вычислительной техники на Ленинском проспекте. В 1953 году она была признана, между прочим, самой быстродействующей машиной Европы. На ней физики-ядерщики днями считали процессы, происходящие при взрыве в атомной бомбе. Для того чтобы к БЭСМу допустили Владика, потребовалось ходатайство чуть ли не самого Королева. Ракетчикам позволили на ней трудиться по ночам. И была еще, оказывается, третья очередь допуска — когда у БЭСМ случался аварийный останов и ракетчики быстро-быстро устраняли свои ошибки, представители других академических институтов, караулившие по ночам эти остановы, могли что-то просчитать.

Полупроводники и интегральные микросхемы тогда только начинали придумывать — и не у нас. Суперкомпьютер БЭСМ работал на лампах, а накопителями информации служили магнитные бобины. Машина занимала огромный зал — целый этаж. Как и сейчас, электронные мозги сильно перегревались. Как и нынче, решалась задача охлаждения, решалась с помощью вентиляторов. Но если теперь вентиляторы, как и прочие элементы, маленькие и их прячут под корпус — тогда охладитель стоял прямо в машинном зале. А окна были распахнуты настежь, независимо от того, какая погода царила на улице. Закрывать форточки строго возбранялось — равно как и выключать вентилятор. Возле него висела рукописная табличка с доморощенным стихотворным призывом: ВЕНТИЛЯТОР ДРУГ ТРУДА, ПУСТЬ РАБОТАЕТ ВСЕГДА!

После полноценного рабочего дня в ОКБ Владик вечерами приезжал в институт в Москву, на Ленинский проспект — к машине. В кармане у него был дырокол — чтобы самому можно было исправить собственные ошибки в перфоленте, которой кормилась БЭСМ. В лютом холоде машинного зала очень помогало купленное мамой зимнее пальто. Когда от бесчисленных папирос и недосыпа голова отказывалась варить, Владик укладывался на стульях поспать. Порой укрывался ковровой дорожкой из коридора. Пока спал, машину эксплуатировали его коллеги-баллистики из ОКБ или правдами-неправдами проникшие к первому суперкомпьютеру в Союзе геологи или метеорологи. Производительность и точность ЭВМ тогда потрясала: два десятка тысяч операций в секунду! Впоследствии, гораздо позже, уже в шестидесятые, Владик прочтет «Иду на грозу» и «Понедельник начинается в субботу» и подумает, что Гранин и Стругацкие своих младших научных сотрудников наверняка с натуры писали — с таких же парней, как он тогда, в пятьдесят девятом, увлеченных работой не за зарплату, а за интерес. Ведь даже он, молодожен, уделял своему делу дни и коротал с ним ночи.