Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна Страница 34

– Тут разные невмы, – сказал Гамаш. – Нет, они не разные. Но на листке, который мы нашли на теле приора, их больше. Гораздо больше. Теперь, когда я имею возможность сравнить их, мне это очевидно. В вашей тетради, скопированной с оригинала, на каждую строчку всего несколько невм. А листок приора пестрит ими.

– Вот именно.

– И что из этого следует?

– Опять же я не могу сказать наверняка. – Настоятель склонился к желтому листку. – Невмы служат только одной цели, старший инспектор. Они задают направление. Вверх-вниз, быстро-медленно. Они – знаки, сигналы. Как руки дирижера. Я думаю, тот, кто это написал, предполагал, что оно будет исполняться несколькими голосами, которые следуют разным указаниям. Это не одноголосие. Это сложное, многослойное пение. И еще оно довольно быстрое, в энергичном темпе. И… – Настоятель помедлил.

– Да?

– Я уже говорил, что на самом деле я не специалист. Специалистом был Матье, но его больше нет. И мне кажется, дополнительные невмы подразумевают инструментальное сопровождение. Вероятно, одна из строк невм предназначена для музыкального инструмента.

– И это отличалось бы от григорианского песнопения?

– Преобразило бы его. Превратило бы в нечто такое, чего прежде никто не слышал.

Гамаш уставился на желтый листок.

Странно, что монахи, которых никто не видел, владеют чем-то, чего никто не слышал.

И один из них, приор, найден мертвым, свернувшимся в позе эмбриона. Как мать, защищающая нерожденное дитя. Или солдат, защищающий собой братьев по оружию от взрыва гранаты.

Гамашу хотелось знать, что перед ним – Божественное или сатанинское?

– А у вас есть какой-нибудь музыкальный инструмент?

– Есть пианино.

– Пианино? Вы собирались его съесть? Или носить?

Отец Филипп рассмеялся:

– Его привез один из монахов несколько лет назад, и нам не хватило духу отправить его обратно. – Он улыбнулся. – Мы преданы григорианским песнопениям, они – наша страсть, но, вообще-то, мы любим любую церковную музыку. Многие из наших братьев великолепные музыканты. У нас есть блок-флейты и скрипки. Или их называют фиддлы? Никогда не мог понять, в чем разница.

– Одна поет, другая танцует, – сказал Гамаш.

Настоятель посмотрел на него с интересом:

– Какое занятное определение.

– Так мне объяснил один коллега. Я многому у него научился.

– Он не хотел бы стать монахом?

– К сожалению, для него это уже поздно.

И опять отец Филипп правильно истолковал выражение лица Гамаша и не стал развивать тему.

Гамаш взял листок:

– Ксерокса у вас, вероятно, нет?

– Нет. Но у нас есть двадцать три монаха.

Гамаш улыбнулся и протянул лист настоятелю:

– Нельзя ли его скопировать? Если вы сделаете читаемую копию, то очень меня выручите – я перестану таскать с собой оригинал. И может быть, вам удастся переложить невмы в ноты, как думаете?

– Мы попытаемся.

Отец Филипп позвал секретаря и объяснил ему, что требуется.

– Переложить на ноты? – спросил Симон с угрюмым видом.

Монастырский ослик Иа-Иа.

– Именно. А пока сделай копию, чтобы мы могли вернуть оригинал старшему инспектору. И конечно, копия должна быть максимально близка к оригиналу.

– Конечно, – сказал Симон.

Отец Филипп отвернулся, и Гамаш уловил промелькнувшее на лице Симона кислое выражение. Нацеленное в спину настоятелю.

Возможно ли, что брат Симон вовсе не человек настоятеля?

Гамаш посмотрел через освинцованное стекло. Оно несколько искажало находившийся за ним мир. И все же Гамаш хотел войти в этот мир. Постоять на солнце. Хотя бы на короткое время покинуть обитель косых взглядов и непонятных союзов. Музыкальных нот и завуалированных выражений.

Пустых глаз и экстаза.

Гамашу хотелось пройтись по саду настоятеля. Как бы его ни вспахивали, как бы ни пропалывали, ни подрезали, все без толку. Приручить природу невозможно.

И тут он понял, что вызвало у него легкое замешательство в тот первый момент, когда он увидел план монастыря.

Он снова взглянул на план.

Сады, обнесенные стенами. На плане у них у всех одинаковая площадь. Но на самом деле площадь разная. Сад настоятеля гораздо меньше двора, где находятся животные. Судя же по плану, размер у них абсолютно одинаковый.

Архитекторы-строители исказили план. Задали неправильные перспективы.

То, что казалось одинаковым, таковым не было.

Глава шестнадцатая

Инспектор Бовуар оставил брата Люка с огромной книгой на тощих коленях. Он пришел к нему, думая, что бедняга будет рад его компании, а уходя, понял, что своим разговором только отвлек его от дела. На самом деле молодой монах хотел одного: чтобы ему не мешали.

Жан Ги отправился на поиски брата Антуана, но задержался в Благодатной церкви, чтобы проверить свой смартфон.

И конечно, обнаружил на нем два послания от Анни. Оба короткие. Ответ на его утреннее и еще одно – с описанием событий дня на момент отправки письма. Бовуар прислонился к холодной каменной стене церкви и улыбнулся, начав набирать ответ.

Грубоватый и двусмысленный.

Ему хотелось рассказать Анни об утренних приключениях ее отца, которого монахи застали в алтаре в пижаме и халате. Но история была слишком хороша – не следовало портить ее коротким текстом. Он отведет Анни в кафе близ ее дома и расскажет ей все за стаканчиком вина.

Закончив свое туманно-эротическое послание, он свернул направо и заглянул в шоколадный цех. Там он увидел брата Бернара – тот выуживал ягоды из чана с темным шоколадом.

– Брат Антуан? – переспросил Бернар, отвечая на вопрос полицейского. – Поищите его либо в кухне, либо в саду.

– В саду?

– Дверь в конце коридора.

Он махнул деревянной ложкой, и капельки шоколада упали на его фартук. У монаха было такое лицо, будто он вот-вот выругается, и Бовуар задержался – захотел услышать, как бранятся монахи. Как и остальные квебекцы? Как и сам Бовуар? Что они поминали бранным словом – не церковь ли? Calice! Tabernac! Hostie![44] Квебекцы обратили религиозные слова в ругательства.

Но монах не сказал больше ни слова, и Бовуар ушел. Заглянул в сверкающую нержавеющей сталью кухню по соседству. Вот, значит, куда пошла часть заработанных музыкой денег. Брата Антуана в кухне не оказалось. Здесь витали ароматы закипающего супа и свежего хлеба. Наконец Бовуар добрался до большой деревянной двери в самом конце коридора. И открыл ее.

Почувствовал дуновение осеннего воздуха, свежего и прохладного. Солнечные лучи на своем лице.

Он и понятия не имел, как ему не хватает солнца, пока оно не вернулось. Глубоко вздохнув, он шагнул в сад.

Книжный шкаф настоятеля отъехал в сторону, и перед Гамашем открылся яркий, свежий мир. Мир зеленой травы и последних цветов, аккуратно подстриженных кустарников и громадного, теряющего последние листья клена. На глазах у Гамаша от ветки оторвался ярко-оранжевый листик, раскачиваясь, полетел вниз и плавно опустился на землю.

Взору Гамаша предстал мир, обнесенный стеной. Мир кажущейся безопасности при реальном ее отсутствии.

Гамаш почувствовал, как его нога погрузилась в мягкую траву, ощутил терпкий запах осени в утреннем воздухе. Монотонно жужжали насекомые, почти что пьяные от сочного сентябрьского нектара. Воздух был прохладный, но теплее, чем предполагал старший инспектор. Он подумал, что стены, вероятно, служат преградой для ветра и ловушкой для солнечных лучей. Создают здесь собственную микросреду.

Гамаш попросил выпустить его в сад не только потому, что хотел вдохнуть свежего воздуха и насладиться солнечным светом: прошло почти ровно двадцать четыре часа с того момента, когда здесь стояли два человека.

Убийца и брат Матье.

А теперь здесь стояли старший инспектор отдела по расследованию убийств и настоятель монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу.

Гамаш посмотрел на часы. Время только-только перевалило за половину девятого.

Когда именно собеседник приора понял, что он собирается делать? Пришел ли он в сад уже с намерением убить? Или это был внезапный порыв, заставивший его поднять камень с земли и нанести удар? Или же он давно вынашивал план убийства?

Когда он принял решение убить?

И когда брат Матье понял, что будет убит? Даже что он уже убит. Он явно прожил еще несколько минут после нанесенного удара. Он отполз к дальней стене. Подальше от здания монастыря. Подальше от ярких и теплых солнечных лучей. В темноту.

Был ли это простой инстинкт, как предположил кто-то? Инстинкт животного, которое хочет умереть в одиночестве. Или за этим стояло что-то иное? Может быть, приор хотел исполнить свой последний долг?

Защитить пожелтевший лист от монахов? Или монахов от пожелтевшего листа?

– Вчера утром после службы вы проверяли геотермальную систему, – сказал Гамаш. – Вас кто-нибудь сопровождал?