Анна Данилова - Убийство в соль минор Страница 34

— Думаю, что нет, иначе она непременно рассказала бы мне, — проговорил я.

— Но как точно узнать? Как?

— Сама знаешь, как, — ухмыльнулся Ерема, которого тема поиска родных Валентины уже явно достала. — Сделаешь тест ДНК и все.

— Нет, я не хочу тест. Я хочу увидеть его, поговорить с ним, понимаете?

— Так в чем вопрос? Узнаем, где он сейчас, если в Германии, то выясним адрес, и слетаешь туда, поговоришь, а если здесь, то встретишься с ним в городе, задашь свои вопросы. Делов-то! Другое дело, признается ли он в том, что Маргарита была его внебрачной дочерью? Все-таки у него семья, жена, от которой он наверняка скрывал существование своей второй семьи, — сказал Ерема. — Хотя, может, вы сами себе все это придумали, и он случайно оказался на похоронах. Просто приехал сюда, к Ларисе, вернее, к детям, и тут такое горе, соседка умерла, с которой он был знаком.

— Сережа, ты же знаешь, я знала, чувствовала, что кто-то из моих родителей — музыкант. Ну и что, что не мать с отцом, пусть дедушка! Правда, я ничего не слышала о Вайсе…

— Поинтересуйся, погугли, — пожал плечами Ерема.

— Говорю же, он — известный пианист, — произнес я и вдруг поймал себя на том, что говорю о Вайсе как-то неуверенно. Да, вполне возможно, что Михаил Вайс и Елена Соленая были любовниками и что плодом их тайной любовной связи была внебрачная дочка Маргарита. Но мы сделали этот вывод исключительно из-за тех фотографий, на которых он был изображен в позе безутешного вдовца. Не маловато ли?

Неизвестно, сколько времени мы бы еще провели в доме Зои Петровны, рассуждая на эту тему, если бы не звонок Лизы Травиной.

— Есть информация, — сказала она мне. — Приезжайте.

12. Соль

Как много всего произошло за последнее время! Сколько невероятных тайн открылось мне, сколько появилось новых предположений относительно моего происхождения! Надо было все это как-то осмыслить, принять, понять, наконец.

В машине, возвращаясь в город, я сказала то, что думала, поскольку находилась среди самых близких мне людей:

— Эта Коблер точно моя мать, и я вся — в нее! Да-да! Ерема, ты же знаешь! Где и с кем я провела свои юные, как говорится, годы? С Н.! Может, ты забыл, но я-то тоже сбежала из интерната с парнем! Уж не знаю, кровь ли во мне материнская вспенилась, мозги ли мои, доставшиеся мне по наследству от моих развеселых родителей, отказали, но я все это совершила! Мы с Н. скитались по Питеру, снимали какие-то квартиры, я пила виски, что называется, из горла! Ты уж, Сережа, извини меня, но все это правда, и я тебе об этом рассказывала. Да, я такая вот. И одновременно всегда чувствовала, что мое место там, в саду, среди тех людей, что помечены магической печатью музыки. И знаете почему? Да наверняка моя бабушка, будучи беременной, ходила на концерты Вайса и передала мне через свою непутевую дочку Марго любовь к музыке, привила мне этот чудесный вирус. Так что во мне течет кровь пианиста, Сережа! И замуж я вышла за пианиста. Жаль, что я сама не знаю нот. И вообще я бесталанная, ничего не умею. Эгоистка, вот кто я на самом деле!

Ерема сидел на водительском месте, а мы с Сережей на заднем сиденье. Сережа обнял меня.

— Да ты даже и представить себе не можешь, как много ты для меня сделала! Какая же ты эгоистка?!

— Эгоистка тоже мне нашлась, — проворчал Ерема, не поворачивая головы. — А с Н. возилась как с ребенком. Ты мало что о нем знаешь, да тебе и не нужно это знать, но человеком он был опасным, черствым, и если оставалось у него еще что-то человеческого, так это только отношение к тебе.

— Я не поняла. — Я почувствовала, как кровь словно похолодела в моих жилах, и стало как-то неприятно, тревожно на душе. Я сразу же представила себе своего покойного мужа в окружении голых девиц. — Он что, изменял мне?

— Нет, он был не по этой части. Ты думаешь, как он зарабатывал свои деньги? Как устранял тех, кто путался у него под ногами?

— Ерема, пожалуйста, не надо!

— Говорю же, единственное, что было у него человеческого, так это любовь к тебе. И это несмотря на то, что он превратил тебя чуть ли не в служанку. Я, глядя на тебя, всегда удивлялся: откуда в тебе столько силы, желания жить, улыбаться, живя среди этих головорезов, таких, как и я? И ты, словно не желая замечать того, кто тебя окружает и чем занимаются эти люди, подавала им суп в тарелках из лиможского фарфора, стелила им простыни из египетского хлопка, украшала дом цветами. Ты — удивительная женщина, Соль.

Я слушала Ерему, и мне было не по себе. Я ведь и Сереже подавала суп в тарелках из лиможского фарфора, и простыни стелила из египетского хлопка. Я хотела угодить сначала Н., теперь вот Сереже. Ну и что с того? Я любила Н., иначе и не сбежала бы с ним, я доверилась ему полностью, приняла его веру, что называется, и все его грехи делила с ним поровну. А потом, когда пришла в себя после его смерти, встретила и полюбила Сережу. Жизнь для меня, к счастью, не закончилась, и силы мои душевные восстановились, душа отогрелась.

Конечно, те методы, которыми я действовала, чтобы заполучить Сережу, были, мягко говоря, странными и даже циничными для молодой влюб-ленной женщины. Я платила, по сути, за свое право находиться рядом с ним. И возможно, та любовь, которую он ко мне сейчас испытывает, замешана на чувстве благодарности за то, что я помогла ему восстановить здоровье и вернуться в профессию. По-видимому, события последних дней, да еще этот тяжелый разговор, который я сама затеяла в машине, вызвали во мне такую реакцию, такой взрыв эмоций, что вся моя жизнь представилась мне какой-то грязноватой мошеннической сделкой, начиная от моего побега из интерната и заканчивая сегодняшними попытками обрести великого, талантливого и таинственного деда в лице Вайса! Я и сама не могла понять, как же могло такое случиться, что я, как шулер, умело подтасовав факты, впечатления и подчинив их своему желанию подменить свое детдомовское детство благородным происхождением, выдумала романтическую историю любви моей бабушки с известным пианистом?!

— Останови машину! — крикнула я, напугав Ерему, который тотчас свернул на обочину и заглушил мотор автомобиля.

Я пулей выскочила из машины и помчалась куда-то вниз, в овраг, заросший черными мокрыми кустами, покрытый ледяной коркой пожухлой травы. Ботинки мои утопали в грязи.

Мое тело не подчинялось мне, мои ноги сами несли меня куда-то в поле, черно-белое в некоторых местах, еще сохранивших снег.

— Валя, ты куда? — услышала я позади себя голос Сережи.

— Соль, остановись! — орал мощным трубным голосом Ерема.

Они поймали меня и вернули в машину. Меня колотило. Я рыдала. И никто не мог понять, что со мной происходит. Все озвученные ими версии не имели ничего общего с правдой.

— Она просто перенервничала, столько на нее навалилось, — говорил Сережа, обнимая меня и пытаясь согреть своим дыханием.

Ерема матерился, вымещая свою злость и досаду ударами растопыренных ладоней по рулю, ругал Зою, выложившую всю подноготную семьи Елены Соленой. Его словарный запас (а ведь он владел не только хорошим литературным языком, ему были знакомы и многие их тех слов, которыми он на первый взгляд не должен был пользоваться, но пользовался, еще и виртуозно матерился!) не переставал удивлять меня своей многогранностью!

На самом деле в тот момент я приняла решение уйти из жизни Сережи. Навсегда. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным мне, не хотела связывать его по рукам и ногам своим присутствием. Возможно, ему нравится какая-нибудь другая девушка, из его круга, пианистка или скрипачка, неважно, — человек, который ближе ему по духу. И главное, он не будет ей ничем обязанным, что для него, я думаю, очень важно, как и для любого другого человека.

Я решила освободить его от своей навязанной ему любви и заботы.

Теперь, когда он был здоров и востребован и все его дни были расписаны, распланированы, и он мог спокойно, безбедно существовать на свои гонорары от гастролей, я решила переписать на него дом, квартиру и вернуться в подмосковную Пчелку. Или, что лучше, уехать за границу, купить дом где-нибудь на юге Франции и жить себе спокойно с Еремой, не думая ни о ком и ни о чем. Просто жить, дышать, полностью освободившись от любви.

И пусть поначалу Сережа потоскует, поскольку он наверняка привязался ко мне, как привязываются к дворняге в дачный сезон, которую после бросают на голодную смерть. Потоскует, но потом забудет меня, его захлестнет новая жизнь, новые встречи, впечатления. И он обязательно будет счастлив. Его жизнь и без того наполнена счастьем — музыкой!

Слезы душили меня, когда я представляла его жизнь без меня, вернее, мою жизнь — без него. Я видела себя сидящей на террасе большого дома где-нибудь на французской Ривьере, в кресле-качалке, с ноутбуком в руках, в тишине и покое — солнце, блеск моря, цветы в горшках; а Сережу — за белым роялем, вдохновенно исполняющим какой-нибудь фортепьянный концерт, а рядом с ним — стройную девушку, лица которой не видно, переворачивающую ему ноты.