Фил Уитейкер - Портрет убийцы Страница 34

— Я видела ее в последний раз, когда мне было восемь лет. Я даже не знаю, где она теперь живет.

— Ну хорошо, у нее была депрессия, она была алкоголичкой, в каком-то другом смысле не годилась быть матерью?

— Мистер Форшо, должен сказать, я не понимаю, куда ведут ваши вопросы. Мы говорим о событиях, которые произошли в далеком прошлом. А следствие ведется об отце мисс Артур. Я не уверен, что понимаю, при чем тут недостатки матери или что-либо, связанное с ней.

— Извините, сэр. Я просто пытаюсь установить, что побудило женщину отдать своего ребенка. Мне это кажется необычным. Мне хочется узнать больше о матери и, возможно, больше о характере покойного.

— Хорошо, можете продолжать.

— Благодарю вас. Мисс Артур, как я уже говорил, известна ли вам причина, по которой вашу мать могли счесть недостойной воспитывать вас?

— Нет, но я ведь ее не очень хорошо знала.

— А ваш отец? Наверняка он в какой-то момент говорил вам, почему так получилось?

— Он всегда говорил, что моя мать не любила Лондон. У него была работа, а она, мне кажется, так никогда здесь и не освоилась. Они переехали из Ноттингема, когда мне было три года, и мама оставила там свою семью и друзей, а работа папы требовала частых и долгих отсутствий.

— И это было достаточным основанием, чтобы бросить вас?

— Я не знаю, «достаточным основанием» или нет, но так она поступила.

— Хорошо, поставим на этом точку. Мисс Артур, переходя к событиям недавнего времени, когда в последний раз вы видели вашего отца до его смерти?

— Две-три недели назад.

— Две-три недели. Так три, четыре, пять или шесть?

— Я не уверена. Никогда не думала, что надо считать.

— Я вам это и не предлагаю. Просто подвожу вас к тому, что, как вы сказали суду, вы не видели в отце никаких изменений в период, предшествовавший его смерти, на самом же деле вы и не могли ничего видеть, верно?

— По крайней мере раз в неделю мы говорили по телефону.

— Значит, говорили по телефону. Понятно. Мисс Артур, а где работал ваш отец?

— Он работал охранником.

— Я не об этом вас спросил. Где он работал?

— На складе доставки в Теддиштоне, он стоял у барьера…

— Как называлась компания?

— Я не помню.

— Сколько времени он там работал?

— Несколько лет. Четыре или пять.

— Шесть. Ваш отец шесть лет работал на одну и ту же компанию, и вы не помните, как она называется?

— Это, право, не имело значения.

— А вы знаете, сколько он получал?

— Нет.

— Девять тысяч четыреста фунтов в год. Мисс Артур, а чем занимался ваш отец до того, как стал ночным сторожем?

— Он не был ночным сторожем, он был охранником.

— Чем он занимался до этого?

— Он работал в полиции.

— Какой у него был чин перед уходом на пенсию?

— Он был инспектором.

— Да, это верно. Ваш отец был инспектором, он, как вы правильно сказали, ушел с работы с хорошей пенсией, затем, используя свой тридцатилетний опыт работы в качестве полицейского офицера высокого ранга, получил место ночного охранника в автопарке центра доставки продуктов «Лондис». Я искренне удивлен. Не могли бы вы подсказать нам, какого черта ему понадобилось так напрягаться?

— Мистер Форшо, должен вам напомнить, что я требую уважительного проведения опроса в данном суде. Кроме того, я снова не понимаю, куда ведет нас подобная манера обращения, способная разве что расстроить свидетельницу.

— Приношу извинения. Я просто… Я снимаю вопрос.

— Отлично. Мисс Артур, вы способны продолжать?

— Да, благодарю вас. Я в порядке.

(Расследование продолжается.)

Глава седьмая

На Верхушке Рюлиевого Холма

На протяжении пары миль дорога круто поднимается вверх, делает резкие повороты и наконец выходит на заросшее утесником плато. С тех пор как мы выехали из Рюли, мы не видели ни одного дома, а впереди сплошное море вереска.

— Извини, — говорю я. — Опять ошиблась.

Я кручу руль — Холли очень веселится, глядя, как я махаю руками. Когда мы поворачиваем назад и едем в том направлении, откуда только что приехали, я улыбаюсь ей, говорю, что она — душенька. А она любит сидеть впереди: лучше видно, а кроме того, рядом родительница, которая дает карандаши, и солнечные очки, и мобильный телефон поиграть. Холли болтает ножками и смеется, точно езда с поворотами — это игра, устроенная для нее. Но долго так развлекать ее мне не удастся. Я признаю свое поражение и, вернувшись в поселок, решаю спросить, как надо ехать. Мне следовало сделать это в первый раз, когда я не туда поехала, — это избавило бы нас от всех трепыханий. Но мне хотелось, чтобы все прошло хорошо, чтобы я могла сказать Полу, что он нам больше не нужен.

Мы едем вниз, к Рюли. Я болтаю, у меня легко на душе, и напеваю вместе с пленкой Холли, точно все о'кей. Насколько я могу судить, я сумела ее провести. Это обычный день, она с мамой едет в машине, и их ждет что-то интересное. Папа так редко бывает с ними — в его отсутствии нет ничего необычного. Сегодня утром она что-то почувствовала, — почувствовала театр за завтраком в этом вымученном обмене короткими вежливыми фразами между Полом и мной. Теперь, когда мы с ней вдвоем, мне легче притворяться, держаться храбро ради нее. А она снова вошла в свою форму и, похоже, с восторгом ждет, что принесет ей день.

Пол сказал, что проведет утро в бассейне у минерального источника. А я уверена, что он снова залег в постель с воскресной газетой. В общем-то мне, право, все равно, чем он занят. Я забрала все необходимое для Холли и почти решила поехать отсюда прямо в Лондон, предоставив Полу добираться самому. Это возмутительно, так не поступают, но он более чем заслуживает такого отношения. Правда, я знаю, что так не поступлю, — не стоит рвать с ним. Но самая мысль о такой возможности доставляет мне удовольствие.

«Ни-ког-да не улыбайся кро-ко-ди-лу, не води с кро-ко-ди-лом дружбу…»

Напевая в такт пленке, я не перестаю снова перебирать все в уме. Необъяснимое высказывание о папе, отсутствие извинения сегодня утром, то, как я объявила, что решила все-таки поехать в Рюли, а Пол сказал, что он останется в отеле. Словно это нечто само собой разумеющееся. Я так зла на него — не только за это, а за все его поведение. С его матерью мне тоже не так легко ладить, вечно выслушивая, что я должна делать с Холли и чего не должна. Но я веду себя как послушная невестка, мило улыбаюсь и благодарю ее за совет. А она держится со мной так, точно я ничего не понимаю, точно только она знает, как воспитывать ребенка. Я несколько раз упоминала об этом Полу — просто из желания почувствовать солидарность, — а он обвинил меня в том, что я сверхчувствительна, сказал, что его мать не хочет ничего плохого, что она лишь пытается помочь.

Мы приезжаем в Рюли, и я останавливаю машину возле кабачка, а сама думаю, как придется вытаскивать Холли, как она будет сопротивляться, когда поймет, что ее засовывают обратно в машину, как выгнет спину и вытянет ноги, чтобы не дать пристегнуть себя ремнем. Я окидываю взглядом улицу с ее каменными коттеджами и рано расцветшими нарциссами, — пожилая пара сворачивает к кладбищу. Я оставляю включенной музыку, поворачиваюсь к Холли и говорю ей, перекрывая звук:

— Побудь тут, куколка. Я только узнаю, как нам дальше ехать.

И, нажав кнопку, запираю машину. У двери в кабачок я оглядываюсь и вижу, что Холли наблюдает за мной сквозь серую дымку своей солнцезащитной кошачьей маски. Я широко улыбаюсь, точно собираюсь с ней играть — «А где мама?». Она возбужденно взмахивает ручонками. Затем я исчезаю в кабачке, — может быть, кто-нибудь подскажет мне, как добраться до Верхушки Рюлиевого Холма.

— Так что же, апелляционный суд ошибся?

Это было невыносимо. Я всего третий раз приехала с Полом к папе, и они уже препираются.

— Вам не кажется, что можно было бы оставить эту тему и поговорить о чем-то другом?

Пол отмахнулся:

— Минутку, Зоэ, мне это интересно. Ведь вы именно это сказали, Рэй, верно? Что судьи апелляционного суда совершили ошибку?

— Я сказал лишь, что дыма не бывает без огня. Вы понятия не имеете об этом мире. В зале суда все сводится к играм адвокатов и юридическим закавыкам. И то, что там происходит, не имеет никакого отношения к фактически случившемуся.

— Значит, мы должны забыть о суде присяжных, о том, что человек не виновен, пока не доказано обратное? Просто пусть полиция решает?

— Ну, возможно. Сколько раз мы знали, кто что-то совершил преступление, а потом видели, как он втирал очки присяжным.

— Не хотите ли вы сказать, что эти ребята были правы, фабрикуя показания, говоря мужику, что он выплывет, если сдаст остальных?

Я не помню, какая судебная ошибка — четвертая, шестая, третья или вторая появилась в заголовках газет и разожгла их спор. Пол был в колледже председателем Объединения по изучению рукописей и с тех пор во многом сохранил свою антипатию к истеблишменту. Хоть бы тот или другой перестал спорить.