Фридрих Незнанский - У каждого свое зло Страница 34

— Ложишь все на бочку, земеля, и остаешься в живых.

Что Леонида поразило — брат даже не изменился в лице, а только скрипнул ему краем рта:

— Погляди, чтоб сзади не охерачили.

И, не произнеся больше ни слова, молча, без всякого замаха, совсем не грозным тычком вытянутых пальцев уложил сначала того, что был с ножом, потом второго — Ленька только потом понял, почему он выбрал именно его — у малого под курткой был наготове какой-то кургузый автомат. Этого Алешка в развороте достал ногой.

— Все, все, братан, — сказал один из нападавших. — Мы думали, ты из тыловых, кооперативный вояка, а ты свой. Все, неправы были, извини.

И брат снова поразил Леонида, возбужденного этой страшной скоротечной стычкой и вполне реальной опасностью: нападавших было больше, они явно знали, что делали, да к тому же были вооружены. Однако теперь, когда вроде бы все кончилось, брата извинение нападавшего почему-то не остановило. Он в прыжке достал того, кто извинился, и хотя тот среагировал мгновенно вполне профессионально поставил блок против удара, Алешка резким движением кисти, направленной куда-то под основание шеи, словно срубил его.

— Вот теперь извинения приняты, — хмыкнул он. И, даже не взглянув на тех двоих, что остались на ногах, медленно прошел мимо них, как мимо пустого места.

— Здорово ты их? — сказал через какое-то время Леонид. — Просто класс! А вот пошел ты потом вот так мимо них… Не боялся, что в спину-то вдарят?

— Нет, братка, не боялся. Эти как раз не вдарят. Которые вдарят — тех я всех отключил. Эти уже на всю жизнь обтрухались…

Леонид долго молчал, обмозговывая ситуацию. Наконец не выдержал:

— А откуда ты знаешь — полезут или не полезут?

— Знаю, и все. Война научила… — Брат подумал и добавил: — Ты имей в виду: страх — он пахнет. Но это уж такой пахнет, который у человека последний ум вышиб…

Там же, в Нижнем Тагиле, Алексей познакомил его со своей зазнобой. Зазнобу звали Надеждой, работала она продавщицей в местном универмаге. Вообще-то не на Леонидов вкус, но бабенка вроде ничего: кругленькая, веселая, гостеприимная. Квартира своя в Тагиле — мужа выгнала, а потом его за что-то посадили, вот она и искала, как могла, свое женское счастье. И долго потом Леонид, когда думал о женщинах, представлял себе не зачуханных полупьяных землячек, а эту чистую, белую продавщицу, у которой бесстыже просвечивали под прозрачной кофточкой чашечки гипюрового бюстгальтера. Да, аппетитная бабенка, ничего не скажешь, а только Алешке все же он хотел бы какую-нибудь другую… Какую-нибудь библиотекаршу или учителку молоденькую, чистенькую, скромную. Застенчивую. Похожую на птичку…

Война Алексея, видать, много чему научила, но совсем не тому, что нужно было сейчас для жизни, потому что по всему было видать: не знает братка, что ему с собой делать. А вскоре выяснилось и то, что мучило Алексея: ни в какой он не в отпуск приехал, а выкинули его из армии вчистую. Когда война шла — нужен был, а война кончилась — сразу все заслуги и достоинства стали недостатками: и жестокие-то десантники были, и конституционные права местного населения не обеспечили, и деньги от родного государства урвать хотят, а не понимают, дураки, того, что деньги надо было требовать тогда, когда они, десантники, нужны были. А теперь, когда все кончилось — кому они на хрен нужны?! Да и сами-то ВДВ сокращать начали, так что оказался Алексей ни с чем и брату заказал ходить в училище.

— На кой черт тебе мои ошибки повторять? — спрашивал он. — Видишь, как все кончилось? Руки по локоть в крови, делать ничего, кроме как убивать, не умею. Ну, и кому я теперь нужен?!

— Мне, братка! — восторженно выдыхал Леонид.

— Разве что тебе, — устало соглашался Алексей. — Но все ж таки в училище не ходи. Пустое дело. Поработай пока в нашем леспромхозе, а там что-нибудь вместе придумаем…

Но придумать ничего не успел. Сначала Алешка уехал в Свердловск, то бишь в Екатеринбург, вроде бы устроился там в Союзе воинов-интернационалистов — к своей стае поближе, потом служил в какой-то охранной лавочке, даже собирался уже Леньку к себе перетаскивать, а еще через полгода стало известно, что Алешка, самый лучший, самый замечательный человек на свете, самый лучший на свете брат и друган, сидит в нижнетагильской ИТК, там же, где мотает еще свой срок старший брательник. За что Алешка получил свой срок — они в семье долго не знали. Вроде как попал Алексей в какую-то банду из таких же, как сам, бывших «чеченцев», вроде кого-то они крепко подграбили. Но Ленька-то догадывался, что все это — фигня. Просто Алешка так и не нашел себе нормальную работу, зато кто-то другой нашел наконец применение его необыкновенным умениям, вот и замотала брата жизнь, затянула в свои жернова… Ленька смотрел на братов снимок в десантной форме, что висел у отца на самом видном месте, и ему хотелось пойти и набить кому-нибудь морду. Кому — он и сам толком не ведал…

Он по-прежнему ворочал пудовики, по-прежнему старался почем зря не пить вместе со всеми, по-прежнему был белой вороной, но теперь уже не знал — зачем это все, потому что понимал, что если уж такой сильный мужик, как Алешка, сломался, то уж его-то жизнь переломит в один момент — сунься он только начать менять ее. Так что перемен от жизни он больше не ждал и, мало того, теперь был почти уверен, что пойдет по стопам братьев.

К этому времени помер отец, но Ленька особо по этому поводу не переживал, не то что когда умерла мать. Теперь он даже мечтал попасть в ту же самую нижнетагильскую ИТК, где проводили суровые будни оба его брата… Может быть, даже больше поэтому, а не из-за того, чтобы был приработок, он связался с шайкой своих леспромхозовских, сплавлявших заготовленный государственный лес налево — строился народ много, и за полцены спелый уральский лес улетал в одно мгновение. Денег было не сказать чтобы много больше хлопот, но по-другому их все равно взять было неоткуда, последнее время леспромхоз зарплату совсем не платил и воровство даже поощрял получалась вроде как зарплата натурой.

Сестра Машка была не в счет — пила горькую на пару с мужем и в свои тридцать с небольшим выглядела на шестьдесят; оба они побирались возле единственного ресторана в городе, их сынок, четырнадцатилетний Сашка, Леонидов племянник, давно жил какой-то своей темной жизнью — подворовывал на станции, иногда с компанией таких же недомерков вскрывал на перегонах контейнеры со шмотьем, и тогда у его родителей наступала неделя сплошных праздников. И, что характерно, местные представители закона, тоже, как и все в поселке, не получавшие зарплату по нескольку месяцев, либо принципиально отказывались пресекать преступную деятельность Леонида, Сашки и других таких же, как они, бедолаг, либо за неимением средств для поддержания штанов, как любил говорить местный участковый Семен Величко, сами участвовали — прямо или косвенно — в разного рода правонарушениях местного значения. Попросту говоря, брали взятки как с тех, кто продавал лес, так и с тех, кто его покупал, отчего в конечном счете хорошо было всем, и кража государственного леса производилась как бы на законных основаниях…

Но рано или поздно всему приходит конец, и Леонид Остроумов терпеливо ждал. Ждал того самого мгновения, когда он наконец сможет обнять своего любимого многоопытного брата и учителя и пойти под его руководством по той стезе, которая уготована Леониду судьбой. Уготована же ему, в конце концов, какая-нибудь стезя?

Он ждал — и дождался. Как в старинной пословице насчет горы и Магомета.

Те дни раннего соловьиного лета запомнились Леониду на всю жизнь столько тогда произошло сразу всего, круто поменявшего его биографию. Сначала, в один из тех дней, ближе к вечеру, заявился участковый Величко, который иногда все же под давлением начальства вспоминал о своих непосредственных обязанностях.

Леонид сидел на крыльце фамильного деревенского дома (вся Кыштымская была из таких домов), курил, соображал, куда лучше сегодня пойти ночевать: на сеновал на крытом дворе за домом или же в теплый омшаник на задах усадьбы. На сеновале было вольготно, духмяно, но нельзя курить, в омшанике же было ближе к оврагу за поселком, там в черемухе испокон века были самые голосистые в округе соловьи. Правда, на сеновале он хоть выспался бы, а в омшанике обязательно кто-нибудь да потревожит — не кореша, так девки какие-нибудь шалапутные набредут проведать… Вопрос этот — куда пойти ночевать, стоял ребром потому, что в избе, как всегда, задавали храпака в две пропитые глотки сестра со своим мужиком — сегодня в поселке было две свадьбы, видать, неплохая обломилась родственничкам подачка около ресторана — мало того что пришли захмеленные, так еще и с собой выпивки приволокли.

И вот пока Леонид принимал это боевое решение, в сумерках заскрипела калитка, ввалился в заплот, как к себе домой, Семен Величко, остановился возле Леонида. Шумно принюхался к нему, прислушался к звукам из дома.