Юрий Енцов - Охота на единорога Страница 34

Но Асман, стегнув коня и на ходу обнажая меч, пустился наперерез бегущему. В несколько мгновений настиг его, оборванец с чудовищной изворотливостью, странной при его плотном сложении, нырнул, отскочил в сторону, но великолепный наездник Асман вновь оказался над ним, развернув коня на месте, бродяга заслонился ладонями… и они, в один взмах, были обе отсечены от запястий как и краснолицая голова от шеи. Тело, суча ногами, растянулось в траве, орошая ее двухцветной кровью, пузырящимся фонтаном хлынувшей из толстой шеи.

Все случилось так быстро: вот только король продирался сквозь колючие заросли в шелесте листвы и стрекоте цикад — неожиданное появление бегущего и смерть его — необдуманная и непрочувствованная, как бы необязательная смерть из-за шапки, и из-за того, что бежал. Сработал инстинкт преследователя, и вот у ног косящего глазами коня валяется тело, из которого уходит жизнь. И наступает вечерняя предзакатная тишь, подчеркиваемая конским фырканьем.

В этой тишине Асман, еще не засунувший в ножны меч, услышал доносившийся из кустов слабый стон.

— Поди проверь, что там, — приказал он телохранителю, и тот, спешившись и тоже с опозданием обнажив меч, полез в кусты, из который все явственней доносились стоны, они перешли в лепет, и через некоторое время оттуда появились двое: телохранитель и неизвестный, одетый бедно, но опрятно, его бритая голова была окровавлена.

Увидев четвертованное ударом Асмана тело, он слабым голосом разразился проклятиями на языке пуштунов.

— Этот человек обидел тебя? — спросил Асман на этом же наречии.

— Ах, господин, — простонал незнакомец, — нет, наверное, обиды, которой я не перенес бы в жизни…

Он, не в силах стоять, опустился на землю, телохранитель встал рядом с ним, то посматривая на хозяина, то озираясь по сторонам. Асман спрыгнул с коня и обошел распластанное тело. Из разверстой страшной раны которого все еще сочилась слабыми толчками стынущая кровь.

Глава 3

— Расскажи мне, может я помогу тебе в чем-то, — сказал король.

— Меня лишили всего. Остались дети… — произнес, собираясь с силами, незнакомец, — но и они умерли в нищете и бедствиях. Мой главный обидчик был далеко, а я вознамерился отомстить! Но, чем ближе я к нему подбирался, тем сильнее против меня восставали… обстоятельства. Последние друзья отвернулись от меня и вот, в довершение всего, украли в духане чалму, когда я брил голову!

— Но и этого было мало, — продолжал он после паузы, — мой господин, вчера, когда я шел по городу с непокрытой головой… я хотел продать сапоги, чтобы купить головной убор, но сапоги стоптаны — их никто не покупал. И вот, сумасшедший дервиш, которого вели зачем-то солдаты, бросил мне свою шапку, он еще крикнул, что она ему не пригодится больше, а мне нужна. Те кто слышал — смеялись надо мной! И надо же такому случиться, этот босяк, видимо, решил, что шапка дервиша представляет ценность! Может, он думал, что в нее зашиты червонцы, кто теперь узнает, что думала эта отсеченная голова. Он выследил меня, стукнул палкой сзади и еще раз унизил: снял с головы и эту шапку.

Слушая несчастного и понемногу понимая, что, по-видимому, казнил не того, кого хотел, Асман успокоил человека:

— Да, судьба к тебе на редкость неблагосклонна. Но большее несчастье, как утверждают в народе, тебя, наверное, уже не ждет — ведь трудно представить что-то худшее. Очевидно, полоса твоих злоключений уже прошла, и далее будет если не хорошее, то не худшее в сравнении с тем, что ты пережил. Давно ты здесь?

— Уже три месяца, мой господин.

— Зачем приехал? По торговым или иным делам? На купца ты не похож…

Незнакомец опустил глаза, видимо, ему не хотелось рассказывать о цели своего приезда в столицу Калистана первому встречному, но этот первый встречный убил его обидчика…

Его колебания укрепили подозрения Асмана. Но убить еще и этого человека он уже был не в силах: самое большее, что его ждало — это темница, а затем дежурное помилование и подневольный труд на алмазных рудниках, где, правда, хватало рабочих, но еще для одного нашлось бы место.

Но тут вдалеке, как предутренняя птица северных народов, что способна слабым своим голосом предотвращать черные дела — вдалеке едва слышно прокричал, сзывая правоверных к намазу, мулла. Его протяжный выкрик звал соединить молитвы.

— Простите меня, господин, — сказал незнакомец, — вы знаете мой язык, хотя я… я чувствую, что вы не пуштун, но, должно быть, знаете как мы обязательны в нашей вере.

— Я не пуштунец, но мы с тобой одной веры и одних заповедей.

Он сдернул богатую попону с коня и, бросив ее в нескольких шагах от убитого, предложил пуштуну разделить с ним попону в качестве молитвенного коврика.

Пуштун низко поклонился в знак того, что он тронут и признателен за такую честь, и далее они уже отдавали поклоны богу — разувшись и синхронно преклоняя колени.

Телохранитель стоял поодаль и держал коней, посматривая по сторонам, но все было спокойно. В этот час все население города и все приезжие, кроме самого телохранителя, молились, а он был не мусульманин и имел двух богов: Солнце и своего Господина…

Совместно выполнив едва слышные вдали команды божьего глашатая, король с пуштуном встали с колен, постояли молча, как того требовал обычай, и вернулись к теме прерванного молитвой разговора, хотя продолжение его было одному из них примерно ясно.

— Ну, так зачем ты здесь? — спросил король. Ссадина на стриженной голове пуштуна во время моления перестала кровоточить, жидкость, залившая лицо, засохла, оттягивая смуглую морщинистую кожу, пуштун двигал мускулами лица и кровавая корочка трескалась и осыпалась. Он склонился и поцеловал край королевского халата.

— Я доверюсь вам, господин, — сказал он, — вы не мой соплеменник, но знаете наш язык и обычаи и, возможно… друг нам.

Он замолчал выжидательно, и король, дабы подбодрить его, сказал:

— Я вам друг…

Пуштун обрадовался этой фразе, даже сказанной небрежным тоном, иного он, видимо, и не ждал от знатного человека.

— Аллах вознаградил меня за терпение. Я доверюсь вам, как доверился бы самому пророку, вы так хорошо знаете заветы Мухаммета, как знают только его служители, и для меня было большой честью молиться вместе с вами…

«Нельзя ли покороче!» — подумал про себя Асман.

— Перед вами, — начал пуштун торжественно, — бывший слуга Исмаил-шаха. Сопровождавший повелителя в течение всей его славной жизни…

Телохранитель, стоявший в нескольких шагах от них, положил при этих словах руку на эфес меча и посмотрел на короля. Но Асман остался невозмутим.

— Поступив к нему на службу, когда Исмаил-шах был еще ребенком, а я — молодым человеком, — продолжал пуштун, — я был с ним и в годы благополучия, которые оказались не столь долгими, как мой господин того заслуживал… сохранил ему верность, когда враги обложили Шаха как загнанного тигра… Я — один из его воинов, которых становилось все меньше, — защищал его собою до последнего дыхания, но был ранен! Моя ничтожная жизнь не заинтересовала врагов — меня не добили. Когда я очнулся, то увидел, что вокруг пусто, а тело господина — обезглавлено!

— Я остался жив, должен был отомстить, и поклялся сделать это! Нас тогда было еще немало — израненных воинов убитого господина! — мы не смогли отдать свои жизни за него, и стыд мучил нас.

— Но время лечит и раны, и стыд. Мы разбрелись и забыли клятвы. И я забыл. Тоже, на какое-то время, забыл. Вернулся в лоно семьи, заботился о детях, но Аллах напомнил мне о клятве. Он забрал у меня семью, все умерли: и дети, и верная жена. Я остался один и вспомнил: кто причина моих несчастий. Это — король Асман, — закончил он тихо.

«Который стоит перед тобой», — хотелось сказать Асману, но он промедлил, медлил и телохранитель, не зная, что предпринять в нештатной ситуации.

— Ты нашел здесь единомышленников? — спросил король. Пуштун, похоже, не понял вопроса или сделал вид, что не понимает, тогда король спросил иначе:

— Ты рассказывал кому-то, кроме меня, историю своей жизни?

Пуштун промолчал. Он явно не отличался излишней откровенностью, но в этой ситуации ничего больше не нужно было: главное-то он сказал. Назвал имя. Но нужно было еще выяснить, нет ли у него сообщников, и король сообразил, как это сделать:

— Поговаривают, что местного правителя его подданные любят, — сказал он.

— Да, — протянул пуштунец, — его любят, все любят!

— Кроме нас с тобой… — сказал Асман.

— Что ему до моей персоны! Он равен богу, а я — ничтожный одинокий старик… Но почему, мой господин, он Вам-то не люб? — спросил пуштунец, поглядывая на Асмана недоверчивыми глазами.

— Ты мне не веришь? Такие вещи не говорят в присутствии слуг, не правда ли? Мой сикх мне верен, но, все-таки, о владыке лучше не говорить при свидетелях… но я так зол, что пренебрегаю осторожностью!