Ричард Касл - Жестокая жара Страница 35

— Боже, только не Гинсбург.

— Все не так плохо, но почти. Капитан хочет заняться этим сам. В лаборатории еще ищут отпечатки пальцев, но, если найдут, вся слава достанется Железному человеку.

Никки рассвирепела, но постаралась говорить спокойным тоном.

— Неужели нельзя даже на один день уехать из города? — Эхо от смеха Таррелла разнеслось по коридору, и она сказала: — Послушай, с этим уже ничего не поделаешь. Спасибо за новости, и держи меня в курсе.

Официант маячил неподалеку, пока она разговаривала, и, когда он подошел, Рук спросил у Никки:

— Хочешь, я за тебя закажу?

— Нет, я сама как-нибудь справлюсь. — Она повернулась к официанту и на безукоризненном французском произнесла: — Bonjour, monsieur. Je voudrais deux petits plats, s'il vous plaît. La salade de frisée, et après, les pommes de terre a l'huile avec les harengs mariné.[74]

Ошеломленный Рук пробормотал: «Deux»[75]и вернул меню официанту.

— Ух ты, а я и не знал.

— Уже не в первый раз.

— Ты полна сюрпризов.

— Мне всегда нравился французский. В выпускном классе меня даже освободили от занятий и экзамена. Но полезнее всего погружение в среду и общения с носителями языка.

— А когда же ты успела с ними пообщаться?

— В колледже; я провела один семестр за границей. Основную часть времени жила в Венеции, но мы с Петаром на месяц задержались в Париже, прежде чем я вернулась в Северо-Восточный.

— Ах, с Петаром. Может, оставить ему стул?

— Боже мой, когда же ты наконец успокоишься? Знаешь, что я тебе скажу? Ревность — это совершенно непривлекательно.

— Ты же знаешь, что я не ревнив.

— Ах да, я и забыла. Ну-ка, давай пройдемся по списку твоих фобий: Петар, Дон, Рэндалл Феллер…

— Нет, последний не в счет. Одно имя чего стоит. Рэнди Феллер? И вообще, я просто так сказал.

— Мне кажется, что ты слишком много «просто так» говоришь.

Рук нахмурился, перебирая столовые приборы, поиграл вилками в чехарду и наконец заговорил:

— Ты назвала троих. Это все?

— Рук, ты серьезно спрашиваешь, сколько мужчин было в моей жизни? Потому что если да, то это не предмет для болтовни за ланчем. Это важно для наших отношений. Это означает, что нужно говорить друг с другом. Много-много говорить. И если ты готов приступить к этому разговору прямо сейчас, то я хочу спросить одно: сколько сюрпризов ты в состоянии выдержать за сорок восемь часов?

Он заметил приближавшегося официанта и ответил:

— Знаешь, что я думаю? По-моему, нам сейчас надо расслабиться и получить удовольствие, поедая ту абракадабру, которую ты заказала.

— Merveilleux,[76]— ответила Никки.

Месье и мадам Бернарден встретили их в холле просторной квартиры, занимавшей два верхних этажа шестиэтажного дома. Несмотря на то что Левый берег пользовался репутацией богемного района, в этой части бульвара Сен-Жермен веяло богатством, не выставлявшимся напоказ и прятавшимся за фасадами эпохи Людовика XV. Первые этажи особняков занимали дорогие магазины. В этом районе легче было найти винный бутик или ателье, чем сделать татуировку или депиляцию. Супруги, которым уже перевалило за восемьдесят, выглядели типичными жителями богатого квартала. Оба были одеты дорого и со вкусом: она — в черный кашемировый пуловер и сшитые на заказ брюки, он — в темно-коричневый жилет и вельветовый пиджак цвета жженого сахара. Конечно, это был не бархатный смокинг, но и не куртка от спортивного костюма.

Лизетт приняла купленный Никки по дороге маленький букет белых лилий со смесью благодарности и грусти при виде цветов, символизирующих траур. Эмиль хрипло, с сильным акцентом произнес:

— Сюда, пожалуйста.

Они последовали за хозяином в гостиную, а хозяйка ушла искать вазу. Все сели, и Эмиль извинился за свою неловкую походку — недавно перенес операцию по замене тазобедренного сустава. Лизетт вернулась с цветами и поместила их на столик в углу, где стояла фотография дочери, окруженная букетами. Хит показалось, что точно такой же портрет она видела в выпускном альбоме Консерватории Новой Англии.

— Спасибо за то, что согласились встретиться с нами сегодня, — заговорила Никки по-французски. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело, и мы вам искренне сочувствуем.

Старики, сидевшие напротив них на диване, крепко взялись за руки. Оба они были такими же худенькими и маленькими, как сама Николь, но после потери единственного ребенка как будто сжались еще больше и походили на двух птичек.

Они поблагодарили Никки, и Эмиль предложил продолжить разговор по-английски, поскольку оба они бегло говорили на этом языке и видели, что Рук тоже хочет принимать участие в беседе. Хозяин, прихрамывая, обошел кофейный столик и разлил по бокалам «Шоре-ле-Бон»; рядом было приготовлено небольшое блюдо с маленькими пирожными и печеньем. После скромного тоста все пригубили вино, затем Лизетт поставила бокал на столик и пристально посмотрела на Никки.

— Прошу прощения за то, что не свожу с вас глаз, но вы так похожи на свою мать. Для меня так странно сейчас смотреть на вас — вы занимаете то же самое кресло, в котором когда-то любила сидеть Синтия. У меня такое чувство, будто время… как же это сказать…

— Повернуло вспять, — подсказал ей муж, и оба заулыбались и одновременно кивнули. — Мы так любили Синди — но вы ведь наверняка сами об этом знаете.

— Наоборот, все это для меня совершенная новость. Я никогда не видела вашу дочь, моя мама даже не упоминала ее имени.

— Как странно, — пробормотала Лизетт.

— Согласна. Может быть, в какой-то момент мама и Николь поссорились? Не было ничего такого, из-за чего они могли отдалиться друг от друга?

Бернардены переглянулись и покачали головой.

— Au contraire,[77]— произнес Эмиль. — Насколько нам известно, их дружба всегда была крепкой, они никогда не ссорились.

— Простите меня, если этот разговор вам неприятен, но я считаю, что убийство Николь каким-то образом связано со смертью моей матери, и мне нужно узнать как можно больше об их отношениях. Я надеюсь, что это поможет мне найти убийцу.

— Они были как сестры, — сказал Эмиль. — Но при этом оставались очень разными.

— Но на этом и основана дружба, — продолжила Лизетт. — Противоположности прекрасно дополняют друг друга. Наша Николь… она всегда была esprit libre.

— Свободолюбивой, — перевела Хит для Рука, и тот кивнул, как будто понял фразу без перевода.

— В детстве мы с ней намучались, — рассказывал Эмиль. — С того дня, как она научилась ходить, она всегда стремилась все испытать, не боялась риска. Всюду забиралась, перепрыгивала через препятствия. Как в этом современном городском виде спорта. Я забыл, как он называется.

— Паркур,[78]— напомнила жена. — Когда ей было семь лет, она получила сотрясение мозга. О, mon Dieu,[79]мы были просто в ужасе. Мы подарили ей на день рождения роликовые коньки, которые она просила. И через неделю наша маленькая сорвиголова решила прокатиться на них по ступеням спуска в le Metro.

Муж покачал головой при этом воспоминании и, показывая на себе, принялся перечислять полученные Николь травмы:

— Сотрясение мозга. Выбитый зуб. Сломанное запястье. — Тут Хит и Рук переглянулись, одновременно вспомнив старый шрам на руке убитой. — Мы думали, что с возрастом она избавится от всего этого, но ее любовь к приключениям, ко всему необычному в подростковом возрасте лишь усилилась.

— Мальчики, — вступила Лизетт. — Мальчики, мальчики, мальчики. Вся ее энергия уходила на парней и вечеринки.

— И «Битлз», — презрительно фыркнул Эмиль. — И благовония.

Рук поерзал в антикварном кресле, а родители углубились в воспоминания о жизни дочери в шестидесятые. Никки понимала, что это займет немало времени, однако не пыталась прервать стариков. Казалось, для них было важно рассказать ей историю Николь — особенно теперь, когда ее не стало. Но их рассказ дал Никки то, что ей было нужно: не просто возможность узнать биографию жертвы для продолжения расследования, но и шанс проникнуть в незнакомое прошлое, узнать новое о матери и ее мире. В эти минуты, когда родители лучшей подруги Синтии делились с ней воспоминаниями, Никки ощутила такую полноту существования, какую прежде ей не доводилось испытывать. Это было чувство глубокой связи с вещами, которых она так долго стремилась избегать. Она подумала, что если Лон Кинг после этого не восстановит ее на работе, то может отправляться к дьяволу — как психоаналитику ему грош цена.

Мадам Бернарден сказала:

— Мы не знали, что Николь будет делать со своей жизнью, до тех пор, пока она не обнаружила у себя любовь к скрипке.

— И именно в консерватории она познакомилась с матерью Никки, — вставил Рук, пытаясь прервать нить воспоминаний.

— Это было самое лучшее, что когда-либо происходило с нашей девочкой, — подхватил Эмиль. — Она полностью отдалась учебе в Бостоне, развитию таланта и в то же время встретила подругу с противоположным характером, которая помогла ей обрести душевное равновесие.