Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя Страница 35

– Ничем, – согласился Илья, возвращая календарь к пропыленным собратьям его. – Значит, он контакты с сестрой поддерживает?

Цепкие пальчики выхватили купюру. Она исчезла в рукаве, откуда перекочевала в грязненький лифчик.

– Она ему покупает все. Покупает. Деньги тратит. Твои небось?

– Мои.

– Ты с него поспрошай. Поспрошай. Пусть работать идет!

– Всенепременно… Если не возражаете, я бы осмотрел комнату.

Просьбу Далматов подкрепил еще одной купюрой, которая отправилась вслед за первой. Клавка кивнула, соглашаясь, но почти сразу засомневалась.

– Красть будешь? – недоверчиво поинтересовалась она. – Не кради. Не твое – не бери.

– Не буду.

Она все равно увязалась следом и, став в дверях, следила за каждым движением, а когда Далматов брал в руки тот или иной предмет, вздрагивала, подавалась вперед, подслеповато щурясь и дрожа – а ну как украдет.

Нужная папка отыскалась между столом и стеной. Нельзя было однозначно сказать, прятали ее или же она сама завалилась. Бумага от сырости и холода пожелтела, разбухла, уголь обсыпался и размазался, но меж тем набросок все еще был различим.

– Хотел бы купить. Сколько?

Клавка замерла, пораженная мыслью – неужели ей самой позволено будет назвать цену?

– С… ст… сто тысяч! – выпалила она.

– Три. И то переплачиваю. Вот деньги, – он отсчитывал нарочито медленно, выбирая купюры малого достоинства, чтобы само количество их выглядело внушительно. – Хотите – берите. Нет… я пойду.

Далматов не без сожаления отложил папку.

Клавдия решалась. Она переводила взгляд с денег на Илью, с Ильи – на наброски, якобы не нужные, а с них – снова на деньги.

– Так что? Или мне у Ивана спросить? Это ведь он хозяин. Вдруг согласится…

Сглотнув, Клава протянула руку к деньгам.

– Ванька… Ванька – дармоед. За свет не платит. За газ не платит. За воду… а жжет и льет… жжет и льет. И ест в три горла.

Она складывала деньги аккуратно, тщательно расправляя, разглаживая каждую бумажку, не переставая притом говорить.

– И Лерка такая же. Я ей говорила – не доведет Полька до добра… не доведет. Ох и бедовая девка. Лядащая… мало пороли, ох мало… и тут является. Ни здрасте, ни как поживаете, тетя Клава. Хвостом фьють… и Лерку ей вынь да полож. Или Ваньку. Кобылище дурное. На кой ляд ей Ванечка? Он мальчик хороший, дармоед только. А так – хороший. Полька ж дурная. И старая… ой старая… кобылище.

– И когда она была?

На подобную удачу Далматов и не рассчитывал. В принципе он никогда на удачу не рассчитывал, но сегодня в кои-то веки повезло.

– Недели с две как… всполошенная. И на меня наорала. А чего орать-то? Ты-то Лерку держи. Вот где держи, – Клавдия подняла сухонький кулачок. – Девке твердая рука нужна. Иначе собьется. А и жалко… она-то хорошая, хорошая… глупая только. Так что держи.

– Всенепременно.

Папку с эскизами Далматов сунул под пальто. Конечно, ему было жаль и пальто, и костюма, который измажется и пропитается гнилью этого дома, но информация в данном случае была важнее эмоций.

А время поджимало.

Далматов спускался тем шагом, который говорит окружающим, что человек уже спешит, но еще не настолько, чтобы бежать. У подъезда он столкнулся с Иваном, кивнул как старому знакомому, но замечен не был. Иван все еще находился в своем мире, где ночь вплотную подобралась к дороге, полной разноцветных машин…

Выйдя со двора, Илья спешку отбросил. Он заглянул в ближайший магазинчик – небольшой, тесный и пропахший свежим хлебом, – где купил булку с изюмом и два пакета.

Булку съел там же, запивая морковным соком. А прежде чем отправить папку в пакет, Далматов еще раз взглянул на рисунки.

Иван, безусловно, был талантлив в той мере, чтобы передать не только внешнее сходство, но и настроение. У женщины настроения не было, вернее, она прятала его ото всех, как прячут телесные изъяны. Но Иван вытащил безразличие во взгляде, в уголках губ спрятал злость, а в тенях морщин на шее – близкую старость. Волосы женщины подняты, собраны в узел на затылке, и эта простая прическа придает ей нотку аристократизма, который в жизни совершенно ей не свойственен. Впрочем, Далматова интересовали не столько эти мелочи, сколько серьги – крупные серьги с ящерицами-саламандрами.

Надетые Полиной, судя по дате, через неделю после смерти Веры.

Является ли рисунок доказательством?

Смотря для кого. Далматов весьма рассчитывал, что доказывать что-либо ему не придется. Пакет отправился в пакет, сдобные крошки – в рот, а бутылочка из-под сока – в урну.

На улице стояла ночь. Дождь прекратился, но лавки, деревья, столбы сияли белым налетом инея. Изо рта вырывались клубы пара, но не было стекла, на котором они бы оседали.

Нельзя дышать на стекла и уж тем более рисовать.

И не существует Дедов Морозов, святых Николаев и прочих сказочных персонажей, в которых верят дети. В тот вечер Саломея скинула туфли и забралась на подоконник.

– Выключи свет. Иди сюда, – велела она, приложив ладони к стеклу. Она дышала на руки, протапливая теплом окошко в ледяных узорах. И Далматов, как обычно раздраженный – а тогда он раздражался по любому, самому незначительному поводу, – вдруг успокоился.

Он сделал как она просила. А подоконник оказался достаточно широк и прочен, чтобы выдержать двоих.

– Видишь? – Саломея отняла ладони от стекла и сунула под мышки. На льду с той стороны остались проталины.

– Вижу. Сад.

Ночь. Деревья в снежных шубах. Звезды, отраженные во льду.

– Смотри хорошо. Сейчас будет чудо.

– Чудес не бывает, – к этому возрасту Далматов весьма четко усвоил, что чудес не бывает, если, конечно, их заранее не приготовить.

– Бывают. Только надо уметь смотреть. Долго. И не моргая. Тогда ты увидишь Деда Мороза. И Снегурочку.

– Тебе сколько лет? – Илья все-таки дотронулся до стекла, обжигающе холодного. Но удивительное дело, холод был приятен. Куда приятнее жара батареи, спрятавшейся под подоконником.

– Какая разница? Чудеса случаются в любом возрасте. Нужно просто верить. Протай себе окно. Или, если хочешь…

– Подарки приносят родители.

– Я знаю. Только важно не это. – Она потерла веснушчатый лоб под рыжей челкой. – Родители – это одно. А чудеса – другое. Ты просто слишком злой. И верить не умеешь.

Илья не помнил, увидел ли он тогда хоть что-либо, но впервые подчинился назойливой девчонке и сидел на подоконнике, топил лед теплом рук, смотрел на сад, где зима выписывала вальсы, и был почти что счастлив. Он бы и заснул прямо там, на подоконнике, уткнувшись лбом в стекло, но у Саломеи появился план…

Надо было раньше с ней связаться.

При других обстоятельствах. И тогда, возможно, у Далматова появился бы шанс на чудо.

Номер он набрал по памяти и, отсчитав пяток гудков, сказал:

– Я хотел бы расторгнуть сделку. Готов вернуть аванс и компенсировать неудобства…

Отключился.

Далматов очень надеялся, что этот неразумный поступок не будет иметь непредвиденных последствий. В конечном итоге чудеса ведь случаются.

Эпизод 2. Джек из тени

Лондон. Ист-Энд, район Уайтчепел, 31 августа 1888 г.

Мэри Энн Николз, больше известная как толстушка Полли, не любила работать в туман. Чудилось ей всякое, то шорохи, то тени.

Полли – к этому имени за годы, проведенные на улице, Мэри Энн привыкла как к родному – поправила шаль. Было холодно. И небо грозилось дождем. Редкие прохожие спешили попасть домой, и на клиента, пусть бы самого никчемного, рассчитывать не стоило.

Но Полли стояла, подпирая голой спиной стену. А и куда идти? В клоповник, который она делила с тремя такими же неудачницами? К вечно недовольному жизнью хозяину, что только и ныл о собственной доброте, что вынуждает сдавать комнаты задешево.

Дождь начался. И мысли стали вовсе печальны.

Сорок три года… и одна неделя. Это много. Некоторые и до тридцати не доживают, глотают пыль на ткацких или прядильных фабриках, надрываются в поле или шахтах… подхватывают тиф, чахотку, да и мало ли что еще можно подхватить в городе, где крыс больше, чем людей.

И если так подумать, то Полли повезло.

Вот только сколько еще ее везению длиться? Она уже немолода. Страшна – чего греха таить. И только темные ночи позволяют хоть что-то да зарабатывать.

Дождь облизывал плечи, стекал в лиф, смывая пудру, вытирая лицо Полли влажной лапой. Намокая, волосы тяжелели, и прическа, которую Полли делала долго, пытаясь хоть сколько-то красивой стать, расползалась.

Уходить надобно… и чем быстрей, тем лучше.

Но Полли ждала. И дождалась. Человек шел неторопливым шагом. И каблуки его громко цокали по камням. Выстукивала причудливый ритм тросточка.