Елена Юрская - Злые куклы Страница 35

— Будем брать. В случае чего — нападение при исполнении. А так — посадим по полной. Эй, Кузя, вставай. Я его держу…

Наверное, ради дочери Кирилл при аресте не позволил себе ни криков, ни матерных выражений, ни сопротивления вообще. «Недееспособная» — это значит сумасшедшая. Петров видел таких — тихих и улыбчивых. В знак особого расположения они могут подарить на День милиции голову соседа. Правильно, папашка, лучше не скандалить.

— Сейчас вы все получите. — Глазами большого больного пса Кирилл посмотрел сначала на телефон, затем — на дверь. — Сейчас…

— Бабуля, — выкрикнул Кузин напарник. — Мы его забираем. За нападение на сотрудника милиции и по подозрению в убийстве жены.

— Сынок, ты можешь хранить молчание… — строго сказала Марья Павловна.

— Особенно если выйдешь с зоны и уедешь жить в Америку! — Буцефал поощрил Кирилла пинком под зад.

— Не надо, пожалуйста, не надо! — Недееспособная девочка выскочила в коридор и обвела безумными глазами присутствующих. — Не надо же… — Она вцепилась в отцовский пиджак и надула губы, готовясь к истерике. На взгляд Петрова-Водкина, реагировала на происходящее она вполне адекватно. Пока…

— Уйди, Ляля, — сквозь зубы сказал Кирилл. — Уйди. Мама, ну что же ты…

— Чем больше ребенок разнервничается, тем сильнее достанется этим от Глебова, — спокойно заметила Марья Павловна.

— Ну, не надо же… Не надо. — Девочка заметно побледнела и задышала слишком часто. Может, симулирует? Взгляд ее, казалось, приобрел какую-то строгую осмысленность. — Не смейте! — что есть силы закричала она и бросилась к двери. — Не пущу, не смейте… Нельзя… Нельзя… Плохо…

— Тебя забыли спросить, — сказал Буцефал равнодушно.

Ляля повертела замок и, распахнув настежь входную дверь, спокойным, трезвым и очень тихим голосом сказала:

— Если вы его арестуете, то следующей будет мама Жанна…

Она посмотрела на Кузьму ласково и понимающе… Так глядела на него Леночка, когда Петров-Водкин пытался навести в доме порядок. Что-то прощающее и презрительное было в этом взгляде.

— Она точно дебилка? — спросил Кузьма Григорьевич у Марьи Павловны.

— Ага, точно… Смотри, как побежала, — ухмыльнулся Буцефал.

Глебов знал, что его присутствие ТАМ не только желательно, но и необходимо. Никто из членов семьи его внучки не мог решить, а точнее — уладить деликатную проблему, возникшую в результате безвременной кончины Даши… Глебов усмехнулся: почему безвременной? Его дочь ушла гораздо раньше… Ушла совсем-совсем молодой… Дарья пережила ее на пятнадцать лет, что само по себе — много… А уж Глебов рядом с Лялечкой — просто библейский персонаж.

Он спешил. И не спешил… Он был страшно раздражен. Но не взволнован, нет. Все шло так, как должно было… И в этом был магический смысл. В живых оставались те, кого он хотел и мог оставить для внучки…

— Садись, не стой над душой. Стоящий всегда раздражает сидящего, если сидящий, конечно, умнее…

— А вы — умнее? — насмешливо спросил посетитель.

— А ты сомневаешься? Да ты нахальный. Учись держать дистанцию, парень. Скажи, вот эти листовки: «Выражаем глубокое соболезнование мэрии по случаю приезда президента, вам придется бессовестно врать, прогибаться и снова врать» — это твоих рук дело? Что за армия Трясогузки? И вообще, с кем ты связался? При чем тут городские власти…

— А разве не правда?..

— Нет, не правда. А вот это что: «Всем трижды судимым — по губернии». Ты вообще думаешь, что делаешь?..

— Но вы же велели — порезче… У меня еще об Амитовой есть. О ее дочери, «похождения высокорожденной проститутки».

— Да кто тебе позволил? — Глебов посмотрел на часы. Ему надо быть ТАМ. Он чувствовал, что ТАМ — плохо. Что его Лялечка дрожит как осиновый лист, а после этого, пожалуй, опять впадет в привычное долгое безумие… За что это девочке? Впрочем, он был уверен, что тела ТАМ уже не было, когда пришла внучка, тела ТАМ уже не должно было быть. — Кто тебе позволил? Ублюдок! — Несмотря на то что все внутри клокотало, он говорил тихим, спокойным, почти равнодушным голосом. Он давно просчитал — так больнее, обиднее. Глебов брезгливо перебирал бумаги, принесенные птенцом, и думал, лихорадочно соображал, как правильно отреагировать на ту главную, которую он, Виктор Федорович, увидел, приметил сразу… Он, Глебов, ходил кругами. Он никак не ожидал наткнуться на такое. Он и не предполагал, что парень так глубоко копнет. Мальчик оказался способным. Он далеко пойдет.

— Если бы ты раньше начал использовать голову… — Глебов поднял глаза и встретил уверенный, жесткий взгляд. Такими были его теперешние «подзащитные» — те, что раскачивали лодку, те, что плевали в систему… Так сказать, новые инакомыслящие. И где теперь прежние — благородные диссиденты? Он их повидал — Виктор Федорович Глебов, партийный стаж которого вдвое превышал возраст сидящего перед ним. От инакомыслящих осталось одно только воспоминание, а взгляд их — дикий и гордый — унаследовали отморозки. Типа вот этого. — Никогда, щенок, никогда ты больше не посмеешь об этом вспомнить. Забудь о том, что сделал по моему личному поручению. Чтоб ни слова об этом… Никогда! Это ясно?

— Ясно. — Он улыбнулся и хрустнул пальцами. — Пока — не буду.

— Ты слишком умный для парламента. Таким, как ты, место…

— На кладбище, я знаю, Виктор Федорович. Даше записку показать?..

Этот паршивец не дал Глебову сосредоточиться. Отнял главные последние минуты и вырвал из рук нить разговора.

— Я вообще не могу понять, зачем ты мне ее притащил. — Глебов брезгливо поморщился и снова взглянул на часы.

Двадцать минут назад звонила Марья. Районных еще не было. «Скорая» увезла тело… И как же он забыл спросить о Лялечке?.. Как она там? Даша не Афина… Сохранить тело для нее всегда было важно. Если не считать кое-какого профуканного таланта, это недурное тело было ее единственным оружием.

— Она умерла, — сказал Виктор Федорович очень-очень спокойно. Как бы вдруг, как бы невзначай. — И тебе, миленький, придется давать показания. А в следующий раз ты будешь немного умнее. Если выйдешь…

— Ах вот как? — Тот, которого звали Славиком и которого Глебов почему-то избегал называть по имени, вопросительно поднял бровь. И никаких эмоций. Холодно и достойно. — И что теперь?

— Ничего, мой мальчик. Хотя… — Ну вот и все, Глебов снова почувствовал себя на коне. Справился с ситуацией. Жаль Жанну… Она никогда не умела выбирать подходящих партнеров. Более того, она находила таких редких мужчин, которые были равнодушны не только к ней и вообще к любви, но даже — к смерти… Сейчас этот мальчик прямо просится в камеру. В одну с Кириллом камеру. И это было даже смешно. Глебов чуть растянул уголки губ и замер, хищно вглядываясь в почти детское лицо визави.

Как интересно все складывается! Как лихо все это было закручено. Ляле-старшей это бы понравилось. Размах, шик, отличный ход! Если мальчик не имеет к этому отношения, то, во-первых, должен подумать о матери, во-вторых, о той женщине, с которой живет. И то и другое должно оставить на лице след беспокойства. А если имеет, то все правильно — тупое, глухое равнодушие… «Я — не я, и хата — не моя».

А ведь Даша стоила того, чтобы пролить по ней слезу. И та, другая, немолодая и молчаливая баба, наверное, стоила тоже.

— Вы убили ее? — спросил Славик, чуть покачиваясь на стуле. — За что? — Он снова хрустнул пальцами и резким, почти незаметным движением вытащил из внутреннего кармана небольшой, но увесистый пистолет.

Между ними — длинный, Т-образный стол, за спиной террориста — дверь, за Глебовым — стена с большим портретом Дзержинского и три больших окна. Глебов вдруг блаженно прикрыл глаза. Одно легкое движение, и мозг больше не станет напряженно работать, не надо будет бояться и холодеть при одной только мысли, что внезапная смерть может застать его где угодно. Что он может упасть на спину посреди улицы или просто в стоптанных тапках умереть, сидя на унитазе… Этот насмешливый шепот на похоронах: «Не джигит». Но главное — Жанна, она жива и свободна… Этого арестуют быстро, Кирилл снова прибьется к ней, и Лялечка попадет в надежные руки. А Амитова — скорее всего, она победит. И убийство Глебова будет выглядеть как подвиг во имя татарской демократии. Жаль, что он сам не сумеет проработать этот сценарий. Дилетанты, кругом одни дилетанты, никому нельзя доверять. Теплое счастливое состояние быстро прошло. Виктор Федорович открыл глаза и тихо сказал:

— Если ты берешь в руки оружие, то должен быть готов к тому, что твоим противником будет человек, а не консервная банка. А в человека палить — страшно. Веришь?

— Верю, — улыбнулся Славик. — Но палить в него удобнее. Не промахнешься.

— Говори… — Глебов успокоился и снова пожалел о времени, которое тратит напрасно. Хотя теперь уж было видно — из мальчика выйдет толк. Он — не надежный, но пока управляемый и может владеть собой и ситуацией. И Даша, не такая уж она дура, Даша. Она дала им всем пищу для размышлений… Только не дотумкала, что Глебов не оставляет своих на произвол судьбы, не бросает в трудную минуту… Глебов не позволяет своим девочкам ходить на сторону, потому что они — его семья. Бедная, бедная глупая Даша.