Ольга Лаврова - Отдельное требование Страница 35

Стрепетов сам забежал к Савелову, бросил на всякий случай в почтовый ящик повестку на сегодня, потом метнулся к жителям домика, под чьими окнами нашел гильзу. «Ничего знать не знаем, об эту пору последняя собака спит, а если бы и слышали — куда мы с голыми-то руками? Это с вас надо спросить, молодой человек. Вон уж стрелять начали! До чего же эдак дело дойдет?!»

Пока Стрепетов мотался туда-сюда, снег подернулся синевой, зажглись фонари, и в переулке проступил намек на то, чем он был тогда и о чем они знали лишь вдвоем. Только переулок пока знал больше...

В райотделе суета уже затухала, и Стрепетов, ворвавшись туда на рысях, спешно принялся за свое.

Прежде всего — назначить экспертизу.

«На основании изложенного и учитывая, что по делу требуется баллистическая экспертиза...»

Надо запросить тип оружия, его индивидуальные особенности, год выпуска, что еще? Роясь в справочнике «Первоначальные следственные действия», прочел образец записи в протоколе:

«На полу комнаты обнаруже...»

Так-так! Значит, пишу:

«Обнаружена в снегу на глубине...»,

как там дальше?

«Наиболее близко расположено колено правой ноги трупа, расстояние до него 22 сантиметра».

«Ну, у меня, слава богу, без трупа, можно взять другие ориентиры:

«Расстояние до левого угла дома...»

Потом он составлял запрос в Центральную пулегильзотеку.

«Полагая, что необнаруженный по данному делу пистолет мог использоваться для совершения других преступлений, прошу проверить, не применялся ли он...».

Перед его внутренним взором, как в наспех смонтированном гангстерском фильме, кто-то бежал, стрелял, падал, торчали чьи-то острые колени, к которым по школьной линейке кто-то откладывал двадцать два сантиметра.

Еще один запрос не забыть! Когда придет заключение эксперта, выяснить, не числится ли данный пистолет в украденных, и если да, то при каких обстоятельствах, где и когда похищен.

Ну, можно перевести дух...

Раиса строчила за своим столом. Кока с кем-то перезванивался — проводил время. Тимохин по обыкновению философствовал. Бородатая личность, развалившаяся напротив него на стуле, готова была, кажется, беседовать до утра. Стрепетов ловил обрывки диалога.

— А если принцип относительности распространить на мораль?

— Нет, позвольте...

— Ну, а если распространить?

«Пофартило Тимохину, нашелся любитель мозгами поприседать».

— ...Добро и зло, подвиг и преступление — все относительно, а? Все иллюзорно?

Стрепетов успел сходить в машбюро и к Нефедову, который пообещал срочно взяться за сбор сведений о потерпевшем и розыски свидетеля Васи, и вернулся к тому же.

— По Эйнштейну, — теперь перешел в наступление Тимохин, — по Эйнштейну, мы можем любую из двух движущихся систем принять за относительно неподвижную. Так? Давайте распространим, как вы предлагаете. Тогда можно сказать, что не вы ударили своего соседа по голове, а он своей головой ударил вас по кулаку А?

— Вы слишком конкретно. Я ведь что говорю...

— А вот свидетели говорят, что потерпевшего били по голове именно вы. Если законы природы переносить на общество...

Савелов пока не шел. Ничего особенного Стрепетов от него не ждал, но все-таки теплилась надежда: а вдруг этот парень был жертвой того же бандита, или вдруг что-нибудь еще... Словом, чем черт не шутит, не проглянет ли какая-нибудь связь между тем, что одного парня в тихом дотоле переулке побили, а в другого парня там же выстрелили?

Но вот уже Кока посмотрел на часы, упрятал дела в сейф, подхватил свою щегольскую папочку на «молнии», прищурил глаза и сухим головкинским голосом объявил:

— Поскольку, товарищи, особых происшествий в районе нет и рабочий день окончен, вы свободны.

Головкин вошел минутой позже, чуть не застав его врасплох.

— Поскольку, товарищи, — сказал Головкин, прищурив глаза, — особых происшествий в районе нет и рабочий день окончен, все свободны, кроме Светаева, для которого есть дело на первом этаже.

Он повернулся, прямо держа длинную спину, и тяжело шагнул в коридор на негнущихся ногах, неся, как латы, свой синий подполковничий мундир.

— «Кузнец, кузнец, скуй мне тонкий голосок!» — засуетился Кока и ударился вслед за Головкиным.

Да разве Головкина уговоришь!

«Придет сегодня Савелов или не придет? Все-таки посижу полчасика».

Стрепетов подперся кулаком и невольно задумался все о том же. Зачем парень сбивает следствие с толку? Почему старательно заметает следы стрелявшего?

Григорий Ковров. Холост, живет с матерью, работает обкатчиком на заводе. Не состоял, не участвовал, не избирался. Больше Стрепетов ничего не знал. Он не знал даже, что такое обкатчик. Он только знал, что парень ему неприятен и что он врет. Но даже если б он не врал, было в нем что-то сверх этого. Какой-то блатной налет, что ли? Не бьющий в глаза, нет. Без татуировки, без золотого зуба, сияющего на видном месте во рту. Но что-то в повадках, в отдельных словечках, в том, как он выговорил это «моей милиции», как пожал протянутую Стрепетовым руку.

Ведь даже рукопожатие много говорит о человеке. Бывают руки искренние. Когда такую держишь в своей, передается взаимное доброжелательство, Ладонь плотно прилегает к ладони, и нет в ней стремления изогнуться лодочкой внутрь, избегнуть прикосновения, отделаться формальным тисканьем костяшек пальцев. У человека безразличного в руке дряблость какая-то, пустота, ее отпускаешь с разочарованием. При любопытстве, заинтересованности рука входит во встречную ладонь чуть резковато, повышенно-активно, задерживается дольше, ведет себя испытующе. Застревает и рука ищущая, подлаживающаяся, но она прилипчивее, как-то ерзает и консистенцией пожиже. Трусливость и неприязнь обнаруживают себя деревянным, коротким, необщительным пожатием без нарастания и расслабления, но с легким непроизвольным подергиванием к себе; такая рука стремится освободиться раньше, чем следует...

Ковров взял протянутую руку после крошечной заминки и сжал неожиданно сильно, словно не для приветствия, а бахвальства ради («Видал, каков я?»), но как только кисть Стрепетова напряглась в ответной реакции («Ишь, напугал, видали и почище!»), он отнял руку, равнодушно сцепил с другой поверх одеяла. Да, что-то определенно враждебное было в этом рукопожатии.

Да, так зачем же он врет? Наверняка ничего не скажешь. Но какую-то рабочую гипотезу для личного пользования иметь можно. Например, такую. Он знает, кто в него стрелял, и знает, почему стрелял. Этим выстрелом были сведены какие-то счеты. И он не хочет мешать сюда милицию либо потому, что боится мести стрелявшего, либо потому, что, следуя принципам блатной этики, желает остаться «на высоте». Возможный вариант? Почему бы и нет.

Проверяя себя, Стрепетов снова погрузился в утренний допрос. Он прослеживал его динамику, вспоминал интонации и жесты, он облазил все его закоулки. И успел уже подзабыть о Савелове, когда тот пришел.

«Мама родная, как он изукрашен!»

Огромный «фингал» в багрово-синей гамме цвел на полщеки. «Ранний Пикассо», — сказал бы Кока. Бедный малый, как он ходит по улицам?

«Хорошо хоть некому сейчас на него таращиться, кроме меня».

Впрочем, Савелов умудрялся не стесняться. Заплывший карий глаз его смотрел даже с некоторым вызовом. Стрепетов даже развеселился. Что-то в этой расквашенной, совсем еще мальчишеской физиономии было очень симпатичное, но и заносчивое.

— Разговор будет долгий?

— А что?

— Если вы меня задержите больше пятидесяти минут, я не успею на семинар.

«Ого, еще и на семинар в этаком виде!»

— Постараюсь не задержать.

Он приглядывался к Савелову с живым доброжелательным любопытством — и все-таки профессионально. Следил, как тот сидит, куда смотрит, что делает руками, какую держит паузу между вопросом и ответом. На все это есть свои неписаные «нормативы». Скажем, затянется пауза — значит, что-то соображается, вычисляется, может быть, придумывается на ходу. Выйдет короче «положенной» — ответ срепетирован, заготовлен. Следователь, если он хочет чего-то стоить, должен фиксировать такие вещи почти автоматически. Система подсознательной сигнализации должна тотчас сработать, когда вопрос невинный и простой вдруг вызовет симптомы, соответствующие вопросу сложному, когда неожиданная задержка или машинальный жест выдадут, что где-то рядом «горячо». Если распускаться и не наблюдать за собеседником при любом допросе, не научишься быть во всеоружии там, где грянет настоящий бой.

— ...Близких родственников нет. Живу один.

Бравая интонация подразумевала концовку: «И прекрасно обхожусь», — но глаза сморгнули болезненно, и Стрепетов уже не для протокола, для себя спросил:

— А что с родителями?

— Отец в сорок пятом, — сухо сказал Савелов. — После ранения пробыл дома неделю — и вдруг... Мать в пятьдесят шестом, от рака. Пошел работать, было уже шестнадцать.