Рут Ренделл - Живая плоть Страница 36

Дженнер тихо подошел к столу и сел в один из сине-белых шезлонгов. Почти сразу же, хотя Виктор был уверен, что не издал ни звука, Дэвид проснулся. Захлопал глазами и, увидев Виктора, невольно вздрогнул и откатил кресло фута на два назад, к застекленным дверям.

– Дэвид, – сказал Виктор, – понимаю, я рано. Я надеялся, ты будешь не против.

Хозяин дома быстро пришел в себя. Провел рукой по лбу. Снова захлопал глазами.

– Ничего. Я крепко спал.

Виктор хотел спросить, его ли он испугался, от него ли отшатнулся Флитвуд, или такую реакцию вызвал бы у него кто угодно. Хотел, но, разумеется, промолчал. Сигареты Дэвида и зажигалка лежали на столе, там же стояла чашка из-под кофе. Виктор смотрел не на собеседника, а на стену за ним, где поднималась дикая роза, ее стебель был усеян кремовыми бутонами.

– Ты нарядно выглядишь. Мой отец говорил: «разодет в пух и прах», – заметил Дэвид.

– Мой тоже.

Виктор радостно закивал, хотя и не помнил, чтобы отец хоть раз использовал это выражение. А потом принялся рассказывать о квартире. Дэвид согласился с гостем и посетовал, что миссис Хантер не подумала сообщить о том, что собирается сдавать квартиру только супружеской паре.

– У меня есть для тебя кое-что, – мягко перебил его Виктор. – Подарок. Хочу, чтобы ты его принял. Правда, привезти его я не мог, он слишком громоздкий.

– Ты меня заинтриговал. Что это?

– Новое инвалидное кресло. Ну, не совсем новое, оно принадлежало моему отцу. Но он им почти не пользовался.

Дэвид устремил на него твердый, немигающий взгляд. Виктор подумал, что это говорит о присутствие духа и, возможно, о его несокрушимой твердости.

– У меня новое кресло. Вот оно. Не обратил внимания? Я купил его в конце прошлой недели, – без тени улыбки сообщил Дэвид.

И тут Виктор заметил блестящую хромовую поверхность, гладкую новую серую обивку. Облизнул губы. Жесткое выражение лица Дэвида смягчилось, он улыбнулся. Так улыбаются люди, когда хотят показать собеседнику, что он только что пошутил или ему на ум пришло нечто забавное.

– Тыхотел подарить мнекресло-каталку?

– Почему ты улыбаешься? – спросил Виктор.

– У тебя отсутствует чувство юмора.

– Пожалуй. В моей жизни было мало веселого.

– Тогда забудь. Меня поразила ирония происходящего, но забудь.

Виктору потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что имел в виду его собеседник. Подскочил и встал, держась за край стола:

– Дэвид, я совсем не хотел в тебя стрелять. Это был несчастный случай. Или, скорее, я потерял контроль над собой из-за твоих поддразниваний. Я бы не спустил курок, если бы ты не твердил, что пистолет поддельный.

Дэвид глубоко задышал, глядя ему в глаза:

– Я говорил это?

– Раз за разом. Твердил, что пистолет не настоящий, что это всего лишь хороший муляж. Я должен был доказать —как ты не понимаешь?

– Я ни разу не сказал, что пистолет поддельный.

Виктор не мог поверить своим ушам. Он и представить себе не мог, что Дэвид способен на ложь. Перед ним словно бы разверзлась бездна, и он схватился за стол, чтобы не упасть в нее.

– Еще как говорил. У меня сейчас звучит в ушах твой голос. Ты говорил: «Мы знаем, что пистолет всего лишь подделка». По меньшей мере, четыре или пять раз.

– Виктор, это говорил суперинтендант Спенсер. Он стоял в палисаднике.

– И ты тоже. Когда мы были в той комнате, ты, я и эта девушка. Ты забыл, понятное дело, но я все помню. Вот почему я выстрелил в тебя. Не будет… не будет ничего страшного в том, чтобы признать это теперь.

– Для меня будет очень страшно признать то, чего не было.

– К сожалению, доказать этого никак нельзя.

– Можно, Виктор. У меня есть протокол того судебного заседания. Детектив Бриджес давал показания, Розмари Стэнли тоже. Они очень ясно помнили все, что происходило в той комнате. Прокурор спрашивал их обоих, говорил ли я, что пистолет не настоящий, или высказывал такое предположение. Хочешь взглянуть на этот протокол?

Виктор мог только кивнуть.

– Тогда пойди в гостиную, ее окна выходят на улицу, найдешь там шведское бюро справа от двери. В нем три выдвижных ящика, протокол в верхнем.

В доме пахло лимонной мастикой и слегка дымом от сигарет Дэвида. Было прохладно и очень чисто. Дверь в гостиную была приоткрыта примерно на фут и удерживалась каменным упором. Издали он испугал Виктора, но это оказалась фигурка сидящего кота. Виктор вошел в гостиную. По одну сторону от камина, на решетке которого лежала охапка березовых дров, стоял письменный стол, по другую, на журнальном столике, он увидел фотографию Клары в серебряной рамке. Девушка не улыбалась – казалось, она не может отвести пристального и загадочного взгляда от тех, кто в данный момент находится в комнате. Виктор открыл верхний ящик и вынул синюю картонную папку, на ней была наклейка: « Протокол судебного процесса по делу Виктора Дженнера».

Очевидно, Дэвид хотел, чтобы гость прочел эту часть протокола в его присутствии. Виктор вернулся в сад, где хозяин дома, подкатив кресло к столу, закуривал очередную сигарету. Дженнер сел напротив и принялся читать. Тишину в саду нарушало лишь мерное гудение пчел, собирающих последнюю пыльцу с цветов жимолости. Виктор прочел показания Розмари Стэнли и Джеймса Бриджеса. Он их совершенно не помнил. Для него суд был лишь каким-то смутным воспоминанием о несправедливости и жестокости. Дэвид курил, глядя в дальний конец сада, на деревья, живую изгородь и цветущий боярышник. К горлу Виктора подступала знакомая тошнота, он уже ощущал на кончиках пальцев легкое покалывание, которые указывали на начинающийся приступ паники. Днем, заканчивая обед, он поспешил с выводами. Он заставил себя перечесть показания. Еще раз пробежал глазами запись перекрестного допроса. Выпущенный Дэвидом дым и резкий вдох заставили его поднять взгляд. Он осознал, возможно впервые, что Дэвид никогда не встанет с инвалидного кресла. Его ноги до конца жизни будут неподвижно мертвы. Они походили на конечности убитых в документальных фильмах о войне.

Виктор подскочил и остался стоять, крепко сжав кулаки, чтобы скрыть, как дрожат у него руки.

– Виктор?

Почти не сознавая, что делает, Дженнер треснул кулаком по тиковым дощечкам стола. Дэвид снова откатился назад вместе с креслом.

– Виктор, Клара уже здесь, – сказал он. – Я слышу шум машины.

Дженнер молча повернулся и вошел в дом. Ему казалось, что его поглотила темнота. Он слепо прошел по комнате, уткнулся в стену и прижался к ней лбом и ладонями. Раньше он никогда не сомневался в том, что он не виновен, он даже представить не мог, что ошибался. Пол, потолок и окружающий его мир растворились в темноте, и он почувствовал, что висит в бесконечном пространстве, удерживаемый лишь стеной, упираясь в нее лбом и ладонями.

Виктор издал негромкий звериный стон боли и слепо повернулся, почувствовав на своей щеке мягкие, шелковые волосы, нежные и теплые руки обхватили его плечи. Клара, не говоря ни слова, обняла его. Сперва легко, невесомо, потом ее объятие стало сильнее, ощутимее, ее ладони все смелее двигались по его спине, коснулись шеи, зарылись в его волосах. Он уткнулся ей в плечо, ощутив губами тепло ее кожи. Он слышал, как она бормочет нежные слова утешения.

Обнимая ее, позволяя ей обнимать себя, он отрешился от всех своих бед и сумбурных мыслей, ему казалось, что он погружается в теплую воду, смывающую с его души чувство вины и одиночества. И в этот момент Виктор ощутил то, чего никак не мог ожидать: стремительное, все возрастающее сексуальное желание. Клара должна была ощущать его эрекцию. Никакого смущения не было, он слишком глубоко ушел в отчаяние, ужас, а теперь он испытывал радость и покой, слишком сильные эмоции для чего-то столь мелкого. Он сознавал только, что его чувства здесь и сейчас были новыми, и такой силы, какой он не испытывал никогда прежде. Виктор прижимался к девушке всем телом. Его щека касалась ее виска, а кончики пальцев ощущали ее пульс, и с какой-то совершенно непонятной ему чувственной, трепетной нежностью он прикоснулся губами к ее волосам. И мгновение спустя он поцеловал бы ее, если б она не прошептала что-то неразборчивое, высвободилась и пропала в темноте.

Глава 12

В следующие две недели Виктор виделся с Дэвидом и Кларой несколько раз, но Клара уже не обнимала его, не целовала, даже не касалась его руки. Теперь они все хорошо знали друг друга, теперь рукопожатия были ни к чему, они были друзьями, во всяком случае, Виктор думал именно так. Он больше не робел, назначая им встречи. Ему было удобнее звонить самому, поскольку, находясь в своей комнате, он почти не слышал телефонного звонка, и ответить на него почти всегда было некому.

Тем вечером в ресторане в старой части Харлоу, где они ужинали, Виктор почти все время молчал. Только слушал разговор Клары и Дэвида. Молчание всегда казалось ему естественным, говорил он обычно короткими рваными предложениями, просто констатируя факты. Ему нравилось звучание голосов его новых знакомых, их ритм, заинтересованность в том, что произносит другой. Он восхищался тем, что они могут так много говорить, когда, собственно, нечего сказать. Как можно без конца вести речь о куске жареной утки, о том, где ели такую раньше, о чем-то под названием «кюсин натюрель» [16], еще о чем-то под названием «тофу» [17], или о внешности, возрасте, профессиях – все это наугад – пары за соседним столиком? Вскоре он почти не слышал их слов. Он мог думать лишь о Дэвиде, о том, какое зло причинил ему… и что тот его простил. Ведь все эти годы он убеждал себя, что именно этот полицейский спровоцировал его на этот выстрел. Может, из-за нежелания признаться себе, что может потерять контроль в любой момент, а не из-за провокации. Что бы Дэвид ни говорил ему, что бы ни доказывал этот протокол, он, Виктор, все равно спрашивал себя, почему это сделал и какой могла быть та провокация.