Светлана Климова - Ангельский концерт Страница 36

«Вы, фрау Нина, разумная женщина!» — услышала я за спиной неожиданно правильный немецкий. Ох, до чего же этот господин мне не понравился — он был как жестяная воронка, в которую проваливаются твои энергия и воля. «Позволю себе спросить: вы принадлежите к евангелическо-лютеранской церкви?» «С чего это вы взяли?» — неприязненно спросила я по-русски, круто оборачиваясь. «Павел как-то обмолвился, что его дед родился в Немецкой Слободе…» «Ну и что из того? Там проживало столько же протестантов, сколько и католиков. И все они были немцами. Лично я ни в какой вере не нуждаюсь…» «Не симпатизируете лютеранам?» — прищурился Билл-Уилл. «Нет, — отрезала я, — просто научилась ходить без костылей».

Он покрутил носом и наконец-то оставил меня в покое.

Когда гости ушли, я сердито спросила у сына: «С какой это стати ты рассказывал о Дитмаре Везеле совершенно незнакомому человеку?» Павел удивился: «Мам, ни слова! Могу поклясться — о деде я даже не упоминал…»

Галчинский отнесся к моему негодованию совершенно спокойно: «Что ты все кипятишься, Нина? Везеля-старшего многие помнят — мало ли от кого этот тип мог наслышаться о твоем отце. В городе существует сплоченная, хоть и небольшая лютеранская община… лютеране есть и среди моих студентов — та же Оля Бриннер… Тебя интересует, откуда взялась эта темная лошадка, этот «лектор»? Отвечаю — оттуда, где уже стоят наготове легионы таких, как он. Дадут отмашку — и все они ринутся сюда. Спросишь — зачем? Элементарно. Религия и культура всегда остаются излюбленным полем деятельности для всякого рода «ловцов душ», умеющих извлекать прибыль из слабости, слепой любви и доверия… Мальчику нужно держаться подальше от этой чертовщины, скажи ему…»

Мое вмешательство не потребовалось — Павел больше не встречался ни с кем из той компании. Вскоре он бросил работу в клубе и начал понемногу помогать отцу. Это случилось совсем недавно, и мне кажется, что сын по-настоящему увлекся техникой реставрации…

Матвей еще не вернулся. Жду его. Соскучилась.

Об Анне… Дочь всегда была ближе ко мне, чем к отцу, — мы прекрасно понимали друг друга. Она хорошо училась в школе, хотя, в отличие от брата, росла непоседливой. Врачом Анюта решила стать неожиданно — когда перешла в выпускной класс. В тот год умер наш пес, умница Патрик, совсем еще не старый. Анна обожала его, и эта смерть была для нее тяжелым ударом, тем более что и пес относился к ней по-особому. Мы сразу заметили, что с ним что-то не в порядке. Ветеринар предположил воспаление легких, но, видимо, ошибся. Анна самоотверженно возилась с Патриком, колола антибиотики, кормила и поила с ложки, и ему как будто полегчало. И все же спустя неделю на рассвете пес умер — совершенно беззвучно, подсунув лобастую голову под свесившуюся с кровати руку спящей Анны.

Она проплакала три дня и дала себе слово, что станет ветеринарным врачом. Однако, окончив школу с медалью, подала документы в медицинский на отделение педиатрии. Такие повороты — в духе Анны. Она всегда создает в голове предварительную модель, а затем начинает на ходу корректировать. «Ты что будешь?» — «Я? Бутерброд. С сыром. Один… нет, два. Но с колбасой. А с сыром не надо, спасибо, я его терпеть не могу…»

К искусству Анна была равнодушна, английский и латынь в институте освоила только благодаря феноменальной памяти; зато в остальном она оказалась настоящей рабочей лошадкой — училась, не щадя себя, и окончила институт с отличием. Прошлой осенью начала работать в детском туберкулезном санатории, который находится в тридцати километрах от города. Ездит автобусом, иногда ее подвозит Муратов.

Года четыре подряд при Анне состоял «жених», студент политехнического. Встречались они редко — от силы пару раз в месяц. А выбрала она другого — это произошло уже в интернатуре. «Молодым человеком» дочери оказался хирург детского отделения городской больницы, взрослый мужчина старше ее лет на десять, с первого взгляда показавшийся мне простоватым. Вскоре в комнате у Анны появилась его фотография, она начала прихорашиваться, чего раньше за ней не водилось, и пропадать вечерами. Я в эти отношения не вмешивалась, однако нервничала — ведь об этом Муратове я ничегошеньки толком не знала.

Выручил, как обычно, всеведущий Костя. «Муратов, Алексей Владимирович? Врач? Ну почему не знаю — бывший детдомовец, классный хирург. С большой перспективой. Собственного жилья нет — комната в общежитии больницы, обещают ведомственную квартиру. Имеет «Жигули» восьмой модели. Холост, ведет размеренный, насколько позволяет профессия, образ жизни, не пьет. Не отказывается от вознаграждения за внеплановые операции… Между прочим, поставил на ноги внука одного моего хорошего знакомого — ты его не знаешь. Отличная партия для твоей Анны…»

5 апреля 1993 года. Мой день рождения

Мне — страшно произнести — исполнилось шестьдесят. Если заглянуть в начало этой тетради, скоротечность жизни становится даже слишком реальной. Вся она уместилась на сотне страничек. И я давно примирилась с тем, что ждет каждого человека в конце. Я практически здорова, у меня не болят ни суставы, ни зубы, не ноет сердце, я не страдаю от холода и голода, не имею вредных привычек и не интересуюсь политикой, не смотрю телевизор, не выписываю газет, читаю те книги, которые не успела прочесть в юности, встречаюсь с людьми, которые доставляют мне радость. Галчинский утверждает, что теперь я во всем похожа на отца.

Сам он, в отличие от меня, с возрастом стал суетлив. Страх одиночества и прочие фобии мучают его постоянно. Что с того, что он превратил свой дом в крепость, завел прислугу, личного адвоката и нотариуса? Иногда ночами он звонит Матвею и жалуется на бессонницу. «Ты бы женился, Костя, — не раз говорила я ему, — все веселее на старости лет…» А он с нескрываемым ужасом: «Ты посмотри за окно, Нина! Видишь, что там делается! Бессмысленные убийства, наркотики, СПИД, тупая жестокость и безумие… И деньги, деньги, деньги — никто ни о чем не думает, кроме денег…» Между прочим, за окном, как и сто, и тысячу лет назад, начинается весна. Ветреницы цветут, клейкие листочки… и так будет вечно.

Мы с Матвеем теперь одни. Сначала ушла Анна — в конце сентября девяносто первого она вышла замуж за своего Муратова и переселилась к нему в общежитие, несмотря на все уговоры остаться у нас, пока не подойдет очередь на квартиру. Муратов наотрез отказался — заявил, что при всей симпатии к родителям Ани, то есть к нам, хотел бы жить отдельно. «Отдельно — это в общежитии, что ли? — мрачно поинтересовалась я. — Да там же одна газовая плита на восемь комнат!» «Как семейному, мне быстрее дадут квартиру. Сразу трехкомнатную, потому что с ребенком тянуть мы не станем, — последовал твердый ответ. — Будем приходить в гости, Нина Дмитриевна, тем более что Анюта еще не скоро научится готовить так, как ее мать…»

«Не спорь, — сказал Матвей, когда я сообщила ему о решении дочери. — Анне с ним надежно. К свадьбе подарим им холодильник — Аня как-то сказала, что у Муратова все припасы болтаются в авоське за окном на радость воронам».

Свадьбы, собственно, никакой не было. И не потому, что жених оказался прижимист. Буквально на ступеньках районного загса Муратова схватили, погрузили в вертолет санитарной авиации и отправили куда-то в область. Была суббота, его законный выходной, но местный хирург ничего не мог поделать с полуоторванной рукой мальчишки, который неудачно спрыгнул с железнодорожной платформы. Поэтому из загса мы поехали прямо к нам. За столом Анна, так и не снявшая подвенечного платья, казалась счастливой и полной энергии. Муратов не появился до позднего вечера, и Матвею пришлось погрузить в наш «фордик» чемоданы, кастрюли, плед и новые шлепанцы моего зятя и доставить дочь в общежитие. Холодильник прибыл на следующий день…

Оба были сегодня у нас. Аня не сменила девичью фамилию и по сей день остается Кокориной. Я проглядела все глаза, но никаких признаков скорого внука не обнаружила; зато нам объявили, что на следующей неделе семейство въезжает в двухкомнатную квартиру в хорошем старом районе, а Анна переводится из своего санатория в детскую областную больницу, где Алексей Владимирович уже заведует хирургическим отделением…

Павел окончательно покинул нас в начале зимы девяносто второго.

Нет, никаких ссор или тягостных недоразумений — каждый был погружен в свое дело. С утра я садилась в машину и отправлялась на работу, как, впрочем, и сейчас, с той разницей, что теперь у меня гораздо меньше часов в институте… А тогда работа захлестнула меня с головой. Иногда я подвозила Матвея, если у него были дела в городе, но чаще Павла, у которого вдруг возник «бизнес».

К тому времени он уже заметно продвинулся в профессии реставратора, однако ему постоянно не хватало терпения. Тревожило меня другое: Павлу уже исполнилось тридцать, а о семье не было и речи. На мой прямой вопрос: «Ты, что ли, решил стать последователем Галчинского?» — сын, посмеиваясь, отвечал: «В этом вопросе мы с Константином Романовичем в разных, так сказать, вагонах… Просто я еще не встретил подходящую женщину…»