Восстание Феникса - Татьяна Александровна Бочарова Страница 36

– А зачем?

– Ой, Артем, твоя серость не знает границ. Что значит, зачем? Даже поговорка есть – восстать, как феникс из пепла. Это значит – жить, несмотря ни на что. Все преодолеть. Не сломаться.

Регина вдруг замолчала, глядя на меня напряженно. Глаза ее блестели.

– Мне кажется, у отца была похожая картина.

– Ты ошибаешься. Не было. Я сидела у него в гостиной и видела все полотна. Феникса там не было.

– Точно был, говорю вам. Он висел над диваном, в самом центре. Только немного другой.

– Как это другой? – не поняла Регина.

– Ну, там краски другие были. Огонь более яркий. Цыпленок этот летел по воздуху.

– Почему же я ее не заметила? – Регина пригладила свои седые волосы. – Я не могла не заметить. Не могла. Если только… – Она вдруг замолчала и прикрыла рот рукой.

– Если только она там сначала была, а потом исчезла, – закончил я за нее.

В комнате повисла тишина. Она была такой оглушительной, что у меня зазвенело в ушах.

– Ты хочешь сказать, что… – тихо начала Регина.

– Ее украли. В тот самый день, когда убили отца. Убийца украл. Только непонятно, для чего было убивать из-за такой мазни?

– Мазни? Нет, дружок, это не мазня! – Регина спрыгнула с кровати и заходила по спальне, говоря вполголоса, как бы сама с собой, но и со мной. – Костя… он был у меня дома. Сидел в гостиной и ждал, пока я приготовлю ужин. Вероятно, он заглянул в спальню. Увидел там картину. Вот зачем ему понадобились ключи!

– Он тоже хотел спереть картину? Шутите? Зачем ему два цыпленка табака?

– Замолчи! – Регина застонала, сжав виски ладонями. – Или вот что… быстро… включи компьютер.

– Зачем?

– Делай, что тебе говорят.

От нее исходила такая сумасшедшая энергия, что я не мог не повиноваться. Я включил ноут.

– Ну и что дальше?

– Ищи: Лев Соколовский, «Восстание феникса».

Я послушно ввел запрос в поисковик.

– Ну что? – спросила она нетерпеливо.

– Вот, есть. Это … три… трип…

– Триптих!! Это триптих, пропащая твоя душа! Знаешь, что такое триптих?

– Нет.

– Когда сюжет один, а картины целых три. Все они изображают разные грани этого сюжета. И все связаны воедино общим смыслом. Понял?

– Не совсем.

– Черт с тобой. Читай дальше. Читай, что там написано!

– Написано, что когда-то этот три… триптих хранился в Рязанском краеведческом музее. Потом, в девяностые, музей закрылся, две из трех картин купил какой-то новый русский и увез с собой в Москву. Там он их перепродал кому-то, а тот, в свою очередь, еще раз. В конце концов одна из картин попала в музей современной живописи. А другая бесследно исчезла. По отдельности картины стоят недорого, но вместе этот три…птих представляет большую ценность. Лев Соколовский умер десять лет назад, его дети все это время разыскивают картины. Готовы заплатить за них, не торгуясь. Это все…

– А ты говоришь, Маша со своей пивоварней! – Регина уселась обратно на кровать, свесив ноги, как дошкольница. – Вот тебе и мотив. Вот зачем твой отец послал тебя воровать у меня ключи. Он хотел забрать картину. Тогда у него оказалось бы две из трех.

– Но ведь там же написано, что ценность имеют только три вместе, – возразил я.

– Надо ехать в этот музей современного искусства. Там разгадка. Костя должен был как-то попытаться добраться до третьей картины. Может, он хотел выкупить ее или уже выкупил?

Это было как неожиданный приказ о помиловании. Вот на твоей шее веревка, остается только выбить бревно из-под ног, и ты отправишься к праотцам. И вдруг конский топот. Прискакал гонец с приказом. Казнь отменить. Веревку снимают с шеи, а ты все не веришь, что появился шанс жить…

– Я же говорила, утро вечера мудренее, – торжествовала Регина, позабывшая о том, что в любой момент к нам сюда может нагрянуть Скрипник.

– И что теперь? – спросил я неуверенно. – Ехать в этот музей? Что я там буду говорить?

– Я! Я буду говорить. Я поеду.

Я смотрел на Регину с изумлением. Только что помирала – и вот уже носится по квартире, как метеор. Прекрасная моя сказочница.

– А мне что делать?

– Сиди дома. Никому не открывай. Как будто никого нет. Адрес музея скажи.

Я продиктовал ей адрес. Она записала его на клочке бумаги.

– Который час?

Я взглянул на свои часы.

– Двенадцать.

– Я поеду прямо сейчас! – Регина подошла к трюмо и стала причесываться.

Я молчал, понимая, что остановить ее не выйдет. Когда она была охвачена какой-то идеей, то не ведала никакого страха. И это вызывало у меня восхищение.

– Так, Артем, выйди из спальни, – скомандовала Регина, причесавшись. – Мне нужно переодеться.

Я ушел в гостиную. Я думал об отце. Неужели у него хватило бы совести ограбить свою учительницу? Залезть к ней в квартиру из-за какой-то картины? Даже если та и принесла бы ему хорошую прибыль. Ведь он и так был невероятно богат. Зачем? Я вспомнил, как однажды мать заговорила о нем. До этого на все мои вопросы об отце она отвечала кратко и неохотно. А тут вдруг ее прорвало.

– Понимаешь, он страшный человек. Без сердца. Ему никого не жаль. Чувства для него ничего не значат. Только деньги. Лишь они имеют смысл для таких, как он.

Я тогда не очень понял, что имела в виду мать. Разве плохо иметь много денег? У нас их всегда не хватало. А чувства? На чувства не купишь еду, одежду, гаджеты. Зачем они вообще нужны, эти дурацкие чувства? Только бабам, слезливым и глупым. Так я считал тогда, в свои тринадцать. И с каждым прожитым годом все больше укреплялся в своих убеждениях. Но теперь я вдруг стал понимать мать. Ей действительно не важны были бабки отца. Ей требовалось от него другое – нежность, сочувствие, любовь, наконец. Всего этого не купишь ни за какие деньги. И не за деньги шла сейчас Регина узнавать про «Восстание феникса», поднявшись с постели после сердечного приступа. Она делала это ради меня, стало быть, я что-то значу. Я для нее не Бешеный, не бывший зэк, не отпетый уголовник, как для всех других. Я для нее человек…

Дверь в спальню открылась. Регина предстала передо мной в нарядной светло-кремовой блузке и черной бархатной юбке. На шее у нее висели бусы из янтаря. На меня пахнуло слабым и тонким запахом духов.

– Ну? Как я тебе? – спросила Регина и прошлась передо мной по комнате, точно модель на подиуме. Я показал ей большой палец. – Все. Я поехала. Смотри никому не открывай. И к окнам не подходи. Пусть думают, что в квартире пусто.

– Хорошо.

Я проводил ее в прихожую. Она взяла с комода свою старомодную сумочку, обула смешные остроносые сапожки. Взяла зонтик.

– Пожелай мне ни пуха ни пера.

– Ни пуха.

– К черту.

Хлопнула дверь. Я остался один посреди прихожей. Какое-то время я прислушивался