Ольга Тарасевич - Копье Судьбы Страница 37

– Ух ты! Самому фюреру! Жаль, обломались.

– Да что ж ты раньше не говорил, может, мы его обшмонали плохо!

– Не было при нем ничего, кроме портмоне, а его Егор сказал не брать!

Егор поднял руку:

– Так, потом будете все обсуждать и ругаться. А теперь я вам хочу кое-что сказать. Мне надо уехать. На пару недель, может, и на месяц, не знаю, как получится. Все это время – я вас очень прошу – никаких акций проводить не нужно. Я планирую во время своей поездки доставать деньги, в перспективе – регистрировать партию. Пацаны, посудите сами: отметелим мы одного хача, отметелим второго. А что дальше? Их же в Москву едет немерено. Для того чтобы ситуацию менять, нужны другие законы. Более жесткие. А то, что мы делали, принципиально положения не улучшает. Сечете?

– Официальная политика – это так долго, – разочарованно протянул Витя и спрятал трясущиеся руки под стол. «Ломать его начинает без наркотика конкретно», – с горечью отметил Егор. – Регистрация, выборы. Вон нацболы Лимонова сколько лет пытаются в Думу пролезть – а все без толку.

– Но ведь пытаются! Потому что других вариантов нет. Без реальной власти свою политическую программу реализовать невозможно!

Егор убеждал пацанов, видел по их лицам, что аргументы, пусть и не сразу, воспринимаются как убедительные. Но радости это не приносило. В душе все звенело от страха, боли и тоски.

А вдруг вот именно теперь, с минуты на минуту, в бар ворвутся менты, изобьют, отвезут в тюрьму?…

Если бы мать была дома, а не на работе. Посидеть рядом с ней, даже молча, – и то, кажется, легче бы стало. Но она, как назло, всю эту неделю в своей больнице в первую смену работает, приходит поздно вечером.

И еще очень важный момент. Надо ли что-то делать с адвокатшей? Вроде бы девка ничего не видела. Но кто знает… Неужели придется затыкать рот еще и ей? Нет, нет. Невыносимо даже думать об этом…

– А как Дарина кушала? Она не плакала? Спала? А в туалет по-большому ходила? Новый зубик, может, вырос?

Закончив изводить няню вопросами, Лика Вронская запихнула сотовый телефон в рюкзак и с ненавистью уставилась на сидящего за компьютером Романа Сатыкова.

Любопытство – зачем начальник вызвал Володю? – было значительно слабее обжигающей неприязни.

«Не буду унижаться вопросами, – решила Лика, не без злорадства изучая тройной подбородок Володиного соседа по кабинету. – Седов придет и все расскажет. А если этот товарищ все же его заложил, я думаю, что у меня есть полное моральное право вцепиться ему в волосы и поскандалить. Да у меня буквально руки чешутся это сделать! Ну не нравится тебе Седов – так скажи ты прямо об этом. Больше всего ненавижу людей, которые исподтишка пакостят!»

До возвращения Седова Лика успела сбегать в туалет и сцедить молоко.

Вошедшая следом девушка, увидев эту проводимую над раковиной процедуру, подозрительно нахмурилась.

«Молоденькая, наверное, стажерка, – улыбнулась Лика. – Сто пудов, прикидывает, не выбросила ли я в ближайшую мусорку свое чадо…»

По лицу следователя, появившегося через полчаса в кабинете, ничего понять было нельзя. Ни радостный, ни расстроенный. Походя шуганул с сейфа оживленно грызущую газету Амнистию.

– Володь, все хорошо? – обеспокоенно поинтересовалась Лика, решительно прикидывая, что всего один шаг отделяет ее от густой, с уже заметной сединой, шевелюры паскудного Сатыкова. – Ты, главное, не волнуйся. Потерпи, так сложились обстоятельства, что у тебя сейчас… – она запнулась, подыскивая дипломатичное выражение, – не самые комфортные условия для работы.

Не выдержав психологической атаки, Сатыков сдернул со спинки стула форменный пиджак и пулей вылетел из кабинета.

– Ловко ты его. – Володя прошел на свое место, выбил сигарету из пачки. – Надо будет запомнить вот это, «не самые комфортные условия для работы», да? Но, кстати, зря ты так на парня взъелась. Он тут совершенно ни при чем. Просто все материалы по Костенко и Вассерману, оказывается, заинтересовали ФСБ. Они хотят их забрать и сами заниматься расследованием. Только что говорил с неким Дмитрием Мальцевым. Вроде нормальный мужик. В подробности меня, конечно, не посвятил – эти ребята разговорчивостью не отличаются. Даже не знаю, что я в связи с этим чувствую. Похоже, сожаление. При всей странности и паскудности этих дел как-то грустно передавать бумаги. Хотелось бы самому во всем разобраться, хотя висяков и так выше крыши. Но все равно жаль…

– Ты чувствуешь причастность к тайнам национальной безопасности. – Вронская, кривляясь, округлила глаза. – Юстас – Алексу. Штирлиц знал, что через десять минут он проснется, и…

Седов схватил трубку зазвонившего телефона и показал из-за стола кулак.

– Замолчи. Нет, простите, не вам. Слушаю вас, гражданка Некрасова. Вы покинули больницу? Но почему? Предчувствие… Ну так дома сидите и никуда не высовывайтесь, если у вас предчувствие! Нет, у меня лично к вам вопросов нет, дело передано другому следователю, возможно, он с вами свяжется позднее. – Швырнув трубку на рычаг, Седов снова схватился за сигареты. И процедил сквозь зубы: – Зря я так, конечно, на коня подсел. Проклятая подследственность. А ведь не поспоришь!

Лика сочувственно наблюдала за мечущимся по кабинету приятелем. И все отчетливее понимала, что она тоже не может вот так просто забыть обо всей этой истории. Ситуация действительно слишком необычная, чтобы выбросить ее из головы. Почему-то очень хочется во всем разобраться…

– Адвокат из больницы смылась, – бормотал Седов, выпуская клубы сигаретного дыма. – Какая-то она со странностями барышня. Но ее интерес в этом деле, наверное, исключен. Екатерину Некрасову Гансу в посольстве рекомендовали. Она вроде с посольством Германии в России давно сотрудничает, то есть в этом конкретном деле абсолютно случайно человек стал участвовать. Но зачем Некрасову в гостиницу к Вассерману понесло? Впрочем, фиг с ней. Что бы я тут ни говорил, это уже не мои проблемы!

Раздавшийся за окном скрежет, сопровождающийся звонким завыванием автомобильной сигнализации, заставил Вронскую пулей броситься к окну.

Так и есть… «Фордик», небесно-голубой красавчик, самый лучший пиджак, зонтик и шубка в одном флаконе, верная железная лошадка – его обидела какая-то гнусная серая «Нива». Вдоль всего бампера «Форда» видна глубокая царапина, кажется, он даже слегка провис от удара.

– Я поняла, с кем я сейчас подерусь, – простонала Лика, выскакивая из кабинета.

В следующую минуту она споткнулась о ведро с побелкой.

Белые брызги на черном костюме смотрелись катастрофически броско.

На ходу отряхивая брюки, Вронская выскочила на крыльцо и с изумлением поняла, что водитель, задевший своим поганым авто ее обожаемую машинку, собирается уехать!

– Да ты свинья! – заорала Лика, бросаясь к «Ниве». Она настигла медленно выезжающую машину, сумела распахнуть дверь со стороны водителя. – Совесть есть? Вообще охамел?

Мужчина за рулем виновато молчал. Но ругаться Лике почему-то резко расхотелось. И даже – с чего бы это? – ей стало стыдно за только что устроенное шоу.

– Извините, пожалуйста, – мужчина похлопал себя по карманам пиджака, – я записал номер «Форда» и собирался возместить ущерб. Но именно сейчас у меня нет буквально ни минуты. Вот мое удостоверение. Федеральная служба безопасности России, майор Мальцев. Я обязательно с вами свяжусь…

Мысль, которая появилась у Лики, когда она тупо смотрела в удалявшийся бампер «Нивы», поразила Вронскую до глубины души.

Она не была связана с сочувствием к раненому «фордику». Не касалась возмущения бесцеремонным сотрудником ФСБ.

Этот мужчина женат?

Только бы он не был женат!

Если у него есть жена, это просто невыносимо…

Что такое благодарность? Насколько она велика? Может ли жизнь одного человека быть равноценна смерти другого?

Странные вопросы.

И никто на них не даст ответов.

Надо рисковать.

Иначе можно все проиграть.

Но как же невыносимо произносить эти слова. Невыносимо. Пока они не вымолвлены – остаешься человеком. Пара фраз – и ты уже фактически убийца. Этот адреналиновый страх хорош в кино. И отвратителен, если касается реальной жизни.

Зайцев так и не решился. Произнес совсем не те предложения, которые пытался выговорить онемевшими от напряжения губами.

– Как супруга себя чувствует?

Начальник службы безопасности партии оживился.

– Вы знаете, она поправилась! Килограммов на пять уже, слава богу! И волосы отрастают, представляете. У нее аппетит улучшился, сил стало больше. Я считаю, что мы победили. Не боюсь радоваться. Верю, что все самое страшное уже позади. Как же мы вам признательны, вы себе даже не представляете…

Зайцев смотрел на его простое, изрезанное морщинами лицо и снова невольно удивлялся. Откуда такая необъятная, огромная любовь к своей жене у этого обычного, до мозга костей военного человека? Его запросто можно представить с оружием в руках. Даже широчайшей груди не хватит для наградного иконостаса – Афган, Абхазия, Чечня. Через все горячие точки провела судьба, не жалела, не щадила. В таких руках просто представить пистолет или автомат – а он через день скупает цветы охапками. А ведь живет с женой уже больше двадцати лет. Волнуется, когда с ней по телефону говорит, как неопытный юнец. Странное, очень сильное, не потухшее в годах и быте чувство. Заболела жена – и крепкий мужик стал таять, как свеча, прямо на глазах. Их битва с тяжелой болезнью растянулась на несколько лет. Сожрала все сбережения. Хорошо, что об этой ситуации стало известно, пока семья еще не успела продать квартиру. Оплаченное партией лечение в Израиле оказалось эффективным. По большому счету, из лап смерти удалось вырвать целых две жизни.