Марина Островская - Черная вдова Страница 37

Вечер был жарким и душным. Наталья сидела на недавно выкрашенной скамейке в скверике напротив громадного и сверхсовременного супермаркета, выстроенного на месте бывшего Тишинского рынка. К стоянке возле стеклянной пирамиды торгового центра подъезжали шикарные иномарки, из-за лобовых стекол которых надменно взирали на окружающий мир жены и подруги сильных мира сего.

Наталья в своем скромном джинсовом комбинезоне и поношенных кроссовках на фоне одеяний от Гальяно и Гуччи выглядела гадким утенком. Впрочем, это ее не особенно волновало. Для встречи с Федором Михайлюком такой прикид был вполне к месту.

Она то и дело поглядывала на циферблат наручных часов. Михайлюк должен был появиться пятнадцать минут назад, но задерживался.

Наконец знакомый черный «Мерседес» скользнул в переулок возле сквера и притормозил на противоположной стороне улицы. Наталья села на переднее сиденье рядом с шофером. В машине она окунулась в густое облако табачного дыма и такую же удушливую атмосферу блатных песен Михаила Круга.

— Сделай тише, — закашлявшись, попросила Мазурова, — и проветри салон, а то задохнуться можно.

Михайлюк засмеялся, обнажив желтые прокуренные зубы, выключил музыку и, нажав на кнопку электроподъемника, приоткрыл окно.

— Легче стало?

— Ты опоздал.

— Твой продюсер задержал.

Наталья едва заметно поморщилась при упоминании о Руслане Гатаулине, но разговаривать на эту тему ей не хотелось.

— У меня мало времени.

— Ну, как тебе лох? — выбрасывая окурок в окно, спросил Михайлюк.

— Никак. Мне вообще эта идея не нравится.

— Нравится или не нравится, но бабки у него есть.

— Бабки-то, может, и есть, но мне он показался очень скользким и каким-то… даже не знаю… слишком хитрым.

— Еще бы! — хохотнул Федор. — На его месте любой был бы хитрым и скользким. Чуть сболтнешь лишнее — и сухари суши.

— Я не представляю, на чем его можно зацепить.

— Хватит прибедняться, Черная вдова, — оборвал ее Михайлюк. — Ты же у нас талант, не таких мужиков вокруг пальца обводила. Думай, напрягайся. Зря мы, что ли, всю эту бодягу затеяли?

— Вы затеяли, не я это все придумала, с откровенной неприязнью в голосе сказала Наталья.

— Придумала, конечно, не ты, а реализовывать придется тебе. Суетись, пронюхай что-нибудь, затащи его в постель, в конце концов, подпои. Он что, не мужик?

— Он мне больше крысу напоминает.

— Я это уже слышал. Тебе должно быть до фонаря — крыса или бегемот.

Твое дело бабье — хлопай глазками, води плечиками, тряси подолом. Не тебе объяснять.

— Ну хорошо, затащу я его в постель. Он и сам не прочь, слюни пускал, пожирая меня глазами…

— Во! — обрадовался Михайлюк. — Уже теплее. А говоришь — дохлый номер.

— Такие, как он, в постели обычно только сопят и ерзают…

— А ты хорошенько постарайся. Он должен расслабиться, почувствовать к тебе доверие, наверняка что-нибудь сболтнет, а ты слушай и мотай на ус. Имена, названия, суммы…

— Чепуха, — отмахнулась Наталья, — если даже он и проговорится о чем-нибудь таком, то все это будет абсолютно бездоказательно. Ну, в конце концов, чего мы добьемся? Он же не политик, не известный всей стране человек, не крупный чиновник. Политика можно поймать на компромате любого рода, и никаких особых доказательств не требуется — политическая карьера может быть погублена даже обычной болтовней. Крупному чиновнику тоже грозят крупные неприятности, если начальство узнает о нем что-нибудь компрометирующее. А на этого как надавить? Он — мелкая сошка, жалкий исполнитель, никто. Такие ничтожества, как он, совершенно неуязвимы. Даже если его уволят, он тут же осядет в каком-нибудь другом кабинете. Единственное, чего он может бояться, — тюрьма, но он и сам это прекрасно понимает. Ловить его на взятке, с поличным?

Мы же не оперативная бригада по борьбе с экономическими преступлениями.

Михайлюк задумался. Медленно разминая сигарету толстыми пальцами, покачал головой.

— Действительно, не так все просто, — вынужден был признать он. — Но ты имей в виду, что отказаться от разработки этого клиента мы не можем. Провели такую подготовительную работу, вкинули бабки в регистрацию… Что же нам теперь — офис снимать, людей на работу брать, зарплату им платить? Твою мать!

— Если хочешь поймать его за руку, на самом деле придется заниматься какой-то деятельностью. Но тогда нужна крупная афера и то — без особых шансов на успех.

— Да какая афера! — отмахнулся Михайлюк. — Что я, Челентано какой-нибудь?

— Ты, конечно, не Челентано, — впервые за все время разговора улыбнулась Наталья, — и блефовать не умеешь.

Если бы, произнося эти слова, Наталья знала, что именно на блефе ее удерживает возле себя бывший следователь Федор Михайлюк, если бы она только знала!..

— Нет, такой херней мы заниматься не будем. Да у нас и бабок на это нет. Мы должны работать чисто, без «хвостов». Пока будем действовать по намеченному плану, а там — посмотрим.

— Да я же говорю… — пробовала возразить Наталья.

— Заткнись лучше. Ты что, постели так боишься? Может, ты лесбиянка?

От охвативших ее неприятных воспоминаний Наталья побледнела. Но в затемненном салоне автомобиля перемена в ее лице осталась для Михайлюка незамеченной.

— Если я лесбиянка, то ты педераст, дядя Федор, — со злостью выпалила она.

Михайлюк шумно засопел носом.

— Еще раз такое от тебя услышу — пожалеешь, что со мной встретилась.

— Я и так жалею, — отвернулась Наталья. — Ладно, мне пора. Меня ждут в театре.

— Иди-иди, актриса. Только не забывай об основной работе. Я с тобой свяжусь.

Глава 15

— …Андрей Рублев — самый знаменитый русский иконописец.

Историографическая традиция относит его рождение к началу четырнадцатого века.

Это было самое мрачное для Руси время. Татаро-монгольское иго подавляло страну не только экономически, но и духовно. Единственной областью, в которой могли раскрыть свой талант гении эпохи, было клерикальное искусство. Учитель Андрея Рублева, знаменитый Феофан Грек, долгие годы провел в Византии, где усвоил православный греческий иконописный канон в совершенстве. Однако художественный дар его был так велик, что он не остановился на простом копировании, сумел развить иконопись и поднять ее до уровня высокого искусства. А его гениальный ученик Андрей Рублев даже превзошел своего учителя…

Монотонный голос экскурсовода, эхом отдававшийся в многочисленных залах Центрального Дома художников, где экспонировались иконы и муляжи фресок Андрея Рублева, заставлял Наталью отвлечься от цели ее прихода в ЦДХ. «Интересно, — думала она, разглядывая лики святых на потемневших от времени досках, — почему он назначил встречу именно здесь? Хочет показать, что простой налоговый инспектор может быть ценителем искусства?»

Кашинцев появился вовремя — минута в минуту.

Он неслышно подошел к Наталье сзади и, чуть наклонившись к ее уху, сказал:

— Непостижимо, правда?

— Вы имеете в виду?.. — Она чуть повернула голову.

— Да-да, глаза и лики. Такие смиренные и в то же время одухотворенные.

Отдаленные от нас временем и такие современные.

— Вы так считаете?

— Несомненно. Как будто сам Андрей Рублев смотрит на нас из глубины времен.

— Да, пожалуй… — Она намеренно отступила на шаг, как бы невзначай наткнувшись на своего спутника. — Ой, простите!..

Сквозь тонкое платье Наталья почувствовала его горячие руки и поняла, что не ошиблась.

— Ничего-ничего, — чуть покраснел Кашинцев, — я и сам не раз, созерцая эти великие творения, ловил себя на мысли, что теряю ощущение реальности. Хотя еще не доказано, что более реально — окружающий нас жестокий, бездуховный, жадный мир или живопись, которая превращает его в нечто идеальное и возвышенное.

— Пожалуй, тут я соглашусь с вами.

Они медленно прошлись вдоль стен зала, при этом Кашинцев аккуратно придерживал ее под локоть.

— Вы знаете, Наташа, — можно я буду вас так называть?

— Разумеется.

— Вы знаете, Наташа, мне очень жаль экскурсоводов, которые вынуждены многократно повторять одни и те же зазубренные фразы перед толпами малограмотного плебса, который сюда приводят, словно стадо. Большинству из них нет никакого дела до высокого искусства. С гораздо большим удовольствием они отправились бы на вещевой рынок «Динамо» за дешевым шмотьем.

— Возможно, вы в каком-то смысле правы, но мне кажется, что это слишком жестоко.

— Что именно вы считаете жестоким? — торопливо поинтересовался Кашинцев.

— Такое отношение к людям. Не все же из них посвящают свою жизнь колготкам и колбасе.

— Наташенька, вы — идеалистка! — уверенно заявил налоговый инспектор. — Вы всю жизнь имели дело с прекрасным, в ваш круг общения, очевидно, входили люди просвещенные, интеллигентные… А реальность, увы, столь низменна, что лишь общение с высоким искусством может спасти от ожесточения души.