Григорий Глазов - Я не свидетель Страница 37

Покружив у телефона, он сел и заставил себя набрать номер, записанный на каталожной карточке. Долго никто не отвечал. Затем немолодой женский голос спросил:

- Вы куда звоните? - словно в эту квартиру звонить не дозволено или сюда так давно не звонили, что люди отвыкли и считают, что просто кто-то ошибся номером.

- Это квартира профессора Нирода? - осведомился Левин.

- Да. А вы кто, откуда? - удивилась женщина.

Левин растерялся.

- Если можно, Аполлинария Дмитриевича, - все же попросил он. - Вы его жена?

- Нет. Я экономка. Сейчас посмотрю, не отдыхает ли.

Левин ждал, улавливая шаркающие удаляющиеся куда-то в глубину квартиры шаги. Через какое-то время в трубке что-то зашелестело и раздался хрипловатый голос:

- Я слушаю. С кем имею честь?

Левин объяснил, кто он и что, но без подробностей:

- Вы извините, Аполлинарий Дмитриевич, за беспокойство. Мне крайне необходима одна книга. Я обыскал весь город, все библиотеки. Помню вас по университету, хотя учился на юрфаке. В пятидесятые годы. Слышал, что у вас богатая библиотека.

- Что вас интересует? - прервал его собеседник.

Левин назвал.

- Есть она у меня, но на дом книг не выдаю.

- Я понимаю, - смутился Левин, не зная, что сказать.

- Вы можете прийти полистать ее. В моем присутствии.

- Ну хотя бы так, - согласился Левин. - Когда вам удобно?

- Можете даже сегодня. После шести вечера я всегда свободен.

"От чего он свободен?" - подумал Левин и попросил адрес.

- Дом Академии наук знаете? На Костомарова. Шестнадцатая квартира. Лифт, как всегда не работает, учтите это...

Это был дом из тех, которые называли "сталинскими" - построен в 1951 году, шестиэтажный, огромный, несуразный, но добротный. Фасад шел вогнутой дугой, четыре подъезда с большими тяжелыми деревянными дверями, с высокими окнами.

Квартира профессора Нирода находилась в первом подъезде на четвертом этаже. Одолев крутые долгие лестничные марши, Левин позвонил. Открыли не сразу: сперва откуда-то издалека возникли шаги, затем на него смотрели в "глазок" и лишь потом, после того как на вопрос "кто?" он назвался, зазвякали цепочки, задвигались щеколды, защелкали замки. В дверном проеме стояла невысокая пожилая женщина. Он поздоровался. Ничего не ответив, она заперла дверь и двинулась по длинному полутемному коридору, как бы приглашая следовать за собой. Квартира была огромная, четыре или пять больших, метров по тридцать, комнат, с высоченными потолками, к ним наверное десятилетия не прикасалась малярная кисть. В двух комнатах, которые он пересек, окна были зашторены, висел сумрак, окутавший тяжелую старинную мебель.

Приоткрыв дверь в третью комнату, из которой наконец-то блеснул зеленоватый свет, женщина произнесла, обращаясь к кому-то:

- К вам, - и, повернувшись, ушла.

Левин постучал.

- Входите, - раздался голос.

В такой же большой комнате, окна которой выходили в сумеречный колодец двора, стоял полумрак, пробитый светом бронзовой лампы, прикрытой зеленым треснувшим стеклянным абажуром. Стен не было видно, их наглухо закрыли стеллажи и шкафы с книгами. Просторный, из темного дерева письменный стол, два глубоких кресла, обтянутых истертым коричневым плюшем, - и больше никакой мебели.

Из-за стола встал невысокий полный старик с большим гладко выбритым шишковатым черепом, голубоватая сорочка-"апаш" с обвисшими длинными ушами воротника заправлена в слишком просторные, поднятые выше круглого живота брюки, державшиеся на подтяжках.

- Садитесь, молодой человек, - Нирод указал на одно из кресел.

А Левин подумал: каким образом в этой сумасшедшей, циничной и сволочной жизни сохранились такие "интеллигентные", как он определил для себя, обиталища и такие владельцы их?

- Я слушаю вас, - сказал Нирод. - Сперва расскажите о себе.

- Аполлинарий Дмитриевич, чтобы вы не гневались, что потревожил вас, мне придется быть многословным, - сказал Левин.

- Это не самое страшное сегодня.

Коротко рассказав о себе, Левин подробно изложил историю Кизе, свои долгие поиски и затруднения, и под конец добавил, что для завершения работы у него вся надежда на книгу, ради которой он позволил себе нарушить покой уважаемого профессора.

- Вы кончали наш юрфак? - спросил Нирод.

- Да.

- У кого вы слушали римское право?

- У профессора Кориневича, - удивившись вопросу, ответил Левин.

- Ну и как?

- Считаю, что мне повезло, - улыбнулся Левин.

- Он был знатный хулиган, - подмигнул старик. - Мы учились в одной гимназии. - Кого вы еще слушали?

- Латынь читал профессор Шевлягин, уголовное право профессор Хасарджи, гражданское - Станислав Адамович Огановский, криминалистику Владимир Иванович Максимович.

- Все они "пережитки прошлого", а? - засмеялся Нирод. - Почти все мои ровесники. И все уже покойники, - посерьезнев, произнес он. - Сейчас, наверное, там нет таких лекторов.

- Пожалуй, нет, - согласился Левин.

Старик повернулся, протянул руку куда-то в угол и с маленького круглого стола на изогнутых элегантных ножках взял книгу, как понял Левин, приготовленную к его приходу.

- Вот она.

Книга была в мягком дешевом переплете, печать плохая, бумага желтовато-серая, грубая, непривычно жестко шелестели страницы - иссохшие, впитавшие за десятилетия микроскопическую пыль.

- Где бы я мог устроиться, чтоб не мешать вам? - спросил Левин.

- Вам нужно только то, что касается вашего дела? - Нирод испытывающе взглянул на Левина.

- Была б возможность, с удовольствием прочитал бы всю. Такие издания редко попадают в руки.

- А вам фамилия автора знакома?

- В том-то и дело, что нет. А я ведь криминалист.

- Агафонов был до революции очень известный криминалист. Даже ЧК не расстреляло его, не гнушалось его знаниями. Потом он с ними не поладил. У закона и произвола цели разные. Агафонов эмигрировал в Германию. Имя его вычеркнули отовсюду, книги изъяли. Самое трагичное, что в 1942 году его расстреляли нацисты. Причина мне неизвестна - старик умолк, стал поигрывать пальцами обеих рук по столу, словно по клавишам черного рояля, который Левин приметил в одной из комнат. - Я полагал, что вы очень молоды, - вдруг произнес Нирод, - этакий шустрый современный функционер.

- Вы разочарованы?

- Вот уж нет! Вы учились у интеллигентных людей. В наши дни это хоть некоторая гарантия порядочности. Я дам вам книгу домой.

- Под какой залог? - улыбнулся Левин.

- Я скоро умру. Все это пропадет, - он очертил дугу, указывая на стеллажи и книжные шкафы. - Даже если не возвратите книгу, я буду знать, что она попала к специалисту.

- Я непременно возвращу, - Левин клятвенно приложил ладонь к груди...

Отпирая многочисленные дверные запоры, профессор Нирод, указав на них, произнес:

- Хочу умереть своей смертью, не желаю, чтоб меня убили... Я вас жду, - сказал он, и Левин почувствовал, что старик, похоже, жаждет не столько получить обратно книгу, сколько снова услышать живой голос собеседника в этой огромной многокомнатной пустыне...

32

Ехать в Коктебель Остапчук отказался наотрез:

- Ты что, спятил, Иван?! Да у меня завал! И кто меня отпустит сейчас? Это ты сам себе хозяин-барин. Во, посмотри, - он указал на папки и бумаги на письменном столе. - Разматывай, а я вместо тебя прокачусь в Крым. То-то...

На этом и расстались. Никакой обиды Михальченко не испытывал. Он понимал, какой воз тянул Остапчук, и будучи на его месте, сам бы посмеялся над чьим-нибудь предложением все бросить и идти к начальству отпрашиваться в подобную поездку, которую, конечно, мотивировать можно было всякими оперативными соображениями...

Билеты в Симферополь и через три дня обратно ему достали знакомые сотрудники линейного отдела при аэропорте. Вылетел он первым рейсом и в начале десятого утра был уже в Симферополе. Свежий, чистый после ночного отдыха воздух наливался теплом, когда Михальченко вышел на площадь перед аэропортом. В ларьках уже продавали арбузы и дыни, сваленные прямо на асфальт, торговали мясистыми малиновыми помидорами и большими синими баклажанами.

Он купил билет на рейсовый автобус, и едва машина выбралась на загородное шоссе, прикрыл глаза и дремал до самой Тополевки. Там пассажиры попили родниковой воды, потолкались на площадке, где бабы продавали еще горячую кукурузу из эмалированных ведер, прикрытых белой тряпицей, орехи, груши, яблоки, персики.

- Уродило в этом году? - спросил Михальченко у одной бабы.

- Уродило, покупайте.

Он купил десяток яблок, бросил их в пустую сумку...

Сжевав по дороге два яблока, он снова задремал: встал рано, в пять утра. Очнулся, почувствовав, что машина притормозила, делая правый поворот с шоссе, которое дальше удалялось на Феодосию. Теперь дорога, незаметно поднявшись, пошла под уклон. В открытое окно влетал теплый, непривычный для Михальченко воздух, замешанный на солоноватом ветерке моря.

Первое, что сделал Михальченко, когда автобус остановился у маленького здания автостанции, спросил у соседа, с которым сидел рядом всю дорогу, где можно снять комнату, - на гостиницу, как он понимал, рассчитывать тут не приходится.