Андрей Евдокимов - Австрийская площадь, или Петербургские игры Страница 37

Петр оторвался и парил над землей легко и бесплотно. Но невысоко, чуть ниже переплетения проводов над Большой Пушкарской, в том ее месте, где она упирается в некогда существовавшую протоку вдоль Ватного острова. Между тем небо темнело все больше, над ржавыми крышами собирались грозовые облака, похожие на чернильные кляксы. Багряные отблески красили их края, и редкие лучи солнца клубящимися столбами падали на город. В их свете сверкали купола и кресты Князь-Владимирского собора, и от этого еще мрачнее выглядел окружающий церковь сад с пожухшей за зиму травой и голыми деревьями. Петр медленно пролетал между их черными стволами, и ему казалось, что земля под ним шевелится, смердя мерзостью и разложением.

Вдруг он увидел Ирину соседку, учительницу Надежду Петровну, и тут же вспомнил: когда только начинал работать в газете, она пришла к нему чуть ли не в первый день.

— Как же я раньше ее не узнал? — изумился он.

Она была лет на двадцать моложе, с едва заметной сединой в гладко зачесанных волосах.

— Меня к вам направили, сказали, что вы поможете. Я долго искала, где похоронен один мальчик из моего класса, Миша Поляков. Он был самым добрым и светлым, я никогда больше таких не встречала. Его не взяли на фронт потому, что болел врожденным пороком сердца, и он умер в начале блокады, один в пустой квартире. Может быть, если бы я была с ним, он остался бы жив? Но, поймите, я стеснялась — нас так воспитывали. А в сущности, мы были почти ровесники, — это мой первый выпускной класс.

Она протянула Петру тоненькую ученическую тетрадку.

— Здесь все записано. Трое — жильцы соседних домов, одна из них служила в санитарном отряде. А самое главное: я нашла сына священника, который был тогда настоятелем Князь-Владимирского собора. Так вот, все они говорят одно: тех, кто умирал в этих кварталах, не везли на кладбище, их хоронили рядом, между часовней и собором. И Миша лежит там. Эти люди пережили блокаду, но все помнят. Я верю, верю, что это правда!.

— Чем же я могу вам помочь? — шепотом спросил Петр.

— Я всегда хотела, чтобы здесь был памятник! Только надо, чтобы власти позволили, — ее голос стал неожиданно молодым и звонким. Она подхватила Петра за руку и увлекла вниз так быстро, что ухнуло сердце. — Во время блокады это был единственный действующий храм. В нем хранили чудотворную икону Казанской Божьей Матери и мощи Великомученицы Марии Ладогской. Сын настоятеля рассказал, что верующие тайно прошли со святынями по окраинам. Потому немцы и не смогли взять Ленинград!

Петр оказался возле маленькой часовни, на круглой площадке. Молча стояли ряды детей с неживыми, высохшими до костей лицами. Мальчики были в суконных пиджаках и таких же коротких штанишках, а девочки — в коричневых платьях и белых школьных фартуках. В центре затейливо возвышалась деревянная горка, на ней стоял высокий мужчина в светлом плаще и широкополой надвинутой на уши шляпе.

— Кошелев! — узнал его Петр, едва тот заговорил:

— Дети! Администрация нашего района даже в это трудное для страны время делает все, чтобы окружить вас отеческим вниманием. Забота о подрастающем поколении — наш долг. Выполнять этот долг завещал нам Феликс Эдмундович Дзержинский. Мы очень постарались и нашли средства, чтобы соорудить этот замечательный детский уголок. Раньше детвора района каталась с горок только зимой, а теперь это можно делать и весной, и осенью, и даже летом. Пусть здесь всегда царят смех и веселье! Чур, я первый прокачусь.

В руках Кошелева молниеносно сверкнули ножницы, и по бокам сооружения опали алые края разрезанной ленты. Тотчас Кошелев развел руки, как крылья большой черноголовой птицы, и взлетел, набирая скорость. Петра понесло вслед, и он отчаянно закружился в зловонном колющем мраке.

Кошелев катился вниз с бесконечно высокой горы, а рядом кувыркался огромный черный пудель, на ходу прогрызая одежду. Холодный, по-змеиному скользкий язык пса полз от живота к горлу.

«Язык у служебной собаки должен быть теплым», — отчетливо вспомнил Павел Константинович, и ужас сдавил сердце. Он хотел закричать, но выдавил только прерывистый хрип и… проснулся.

— Что с тобой, Паша? — испуганно тормошила его жена. — Что случилось, Пашенька?

— Приснилось, — еле слышно ответил Кошелев, — только ничего не помню. Скользкое что-то. Будто хмырь болотный или упырь, как в мультике. Надо же такому привидеться! Не забудь утром спросить в магазине, есть ли свежие сельди.

— Ты меня не любишь, ты даже не знаешь, что это значит, — волнуясь, говорил Петр, держа Иру за руку.

— Я знаю, что такое любовь! — воскликнула она. — Это… Это когда я полужива, если тебя нет рядом. Это счастье услышать твой голос, даже по телефону. А только ты начинаешь обнимать меня, я замираю, становлюсь, как стеклянная. И уже нет сил терпеть, я взрываюсь, взрываюсь на маленькие осколки — яркие, как радуга. А когда прихожу в себя, то вся — словно мягкая глина. Можешь мять, лепить меня по-всякому — я уже не своя, я твоя, только твоя. А у тебя сотни дел, и все — самые важные. Прощаясь, ты целуешь меня и тут же забываешь. Ты видел высохший лес? Деревья в нем еще крепко держатся, но в них уже нет соков, и оттого не растут листья. Зимой незаметно, лес как лес. Но весной лес другой, он — мертвый.

Петр отпустил ее руку, встал и подошел к окну.

— Я тебя люблю. Мне почти сорок пять, и я никого так не любил. Только дочку. Ты знаешь, она вчера ночью позвонила, захлебывалась от слез. Они в Вене, живут рядом с садом, и окна выходят на какой-то пруд. Там жили лебеди, даже зимой не улетали. А потом исчезли — оба. Настя их три дня ждала, но они так и не вернулись. Она мне рассказывала и через каждое слово повторяла: «Папочка, папочка, найди лебедей!»

— Когда я была маленькая, мама каждую весну водила меня в Летний сад, встречать лебедей. Я брала с собой хлеб, чтобы их покормить, но никогда не могла добросить — загородка очень далеко от воды…

— Скажи, твоя соседка, Надежда Петровна, никогда не говорила, что встречала меня раньше?

— А где вы могли встретиться? Ты же окончил школу в Сестрорецке, а она всю жизнь проработала здесь, на одном и том же месте.

— Я недавно вспомнил, как Надежда Петровна приходила ко мне в газету. Давно, лет пятнадцать назад. Я ее тогда даже не выслушал, как следует. Она иногда так смотрит, будто помнит, но не хочет сказать.

Петр стоял, упершись лбом в холодное стекло. За окном кромешная тьма, даже не верилось, что наступило утро.

— Гроза будет! — сказал Петр. — Сейчас громыхнет, добро пожаловать!

Ветер подхватил пыль и мусор, закружил их в неожиданно взвившемся смерче. Дохнуло едким зловонием, и тут же в железный карниз раскатисто застучали первые капли холодного ливня.

— Я тебя люблю, у меня никого не осталось, кроме тебя, — тихо повторил Петр.

Часть 2

Время рептилий

2.1. Игра пошла своим чередом

Нарочный доставил пакет из мэрии как раз в то время, когда в кабинете Рубашкина собралась обычная компания.

— Черт бы их побрал, посидеть не дадут спокойно, — с сожалением поглядев на бутылки финского «Абсолюта» и тарелки с закуской, сказал Чернов.

— Что там? — спросил Петров.

— Что бы там ни было, выпить надо, раз налито, — буркнул Кокосов, дожевывая бутерброд с копченым палтусом.

— Погоди, — сказал Петр, надрезав пакет. Просмотрев бумаги, он тяжело вздохнул: — Бутылки в холодильник, все остальное в сторону! Алексей, срочно звони в типографию — задержка на два часа. Будем переделывать первую полосу. Пришел указ президента о переносе выборов на 19 мая. А ты, Андрей, готовь к печати последние данные социологов.

— Как Собчак, шагает впереди? — ухмыльнулся Петров, помахав переданной ему таблицей.

— Точно! Так и озаглавим: «Собчак шагает впереди!»

— Да ты почитай, что эти придурки пишут: «За Собчака собираются отдать голоса 40 процентов избирателей, за Артемьева — 14», а за твоего Яковлева одна целая и ноль-три сотых! О Беляеве, Болдыреве и Щербакове вообще ни слова, как будто их нет. Я такой галиматьи отродясь не видел. Ты только послушай: «Сегодня реальную конкуренцию Собчаку может составить только лидер петербургского „Яблока“, особенно популярного у горожан». Чушь! Гарантирую — Артемьев и полпроцента не получит!

— Подожди, Алексей, — остановил Петр вставшего из-за стола Чернова. Дай типографии задержку на два с половиной часа.

— Зачем зря деньги палить? — удивился тот. — Успеем за два.

— Петров дискутировать хочет. Дадим ему время, а сверх тридцати минут — за его счет.

— Как читатели будут доверять газете, если мы такое вранье печатаем? Ты хочешь подписчиков растерять? — возмутился Петров.

— Ты вчера зарплату получил, и премию вроде бы немалую. Хочешь всех по миру пустить? Тогда печатай правду, как ты ее понимаешь! — потеряв терпение закричал Петр.