Алексей Макеев - Отложенное самоубийство Страница 37

— А если мой бывший коллега прав? Генрих может действительно ничего не знать о гибели детей. Вам уже удалось доказать с помощью Харуна полную невиновность Алоиса Кальта. Теперь его реабилитация и выход на свободу — только вопрос времени. Со дня на день наша государственная машина начнет потихоньку крутиться. Вы сделали огромное дело — исправили невероятную ошибку. Вам не кажется, что пора прекратить расследование?

Ну, вот, еще один непрошеный советчик! Байрон — страна советов.

— Нет, герр Уль, мне совсем так не кажется! Я пока не сделал главного: не установил, кто же настоящий виновник гибели детей. Не доказал, что именно Беа Кальт — убийца. Не нашел могилу Ханса и Гретель.

Уль заливисто смеется. Я ему про убийц и могилы, а он… Веселый все-таки мужик.

— Я вижу, что вы вошли во вкус, герр писатель! О’кей, наверное, вы правы. Двигайтесь дальше, но будьте осторожны.

— Осторожен? Что вы имеете в виду?

— Иногда бывает опасно трогать мертвецов. Кто знает, что может случиться?

— Вы говорите о чем-то конкретном? Это же все дела далекого страшного прошлого.

— Нет-нет, ничего конкретного. Просто предупреждаю. На всякий случай. Страшное прошлое имеет скверную особенность тянуть свои лапы в будущее.

— Что ж, спасибо за предупреждение. Учту.

— Хорошего вам дня! Чюсс!

— Взаимно! Чюсс!

Поговорили. Комиссар Уль меня не напугал, но заставил призадуматься. Мне кажется, что в его словах прозвучала скрытая угроза. Что это? Искренняя забота о моем слабом здоровье или предупреждение не совать свой нос куда не следует? И почему? Кому становится неуютно от моих поездок? Юрген Уль — это вам не старый вздорный человек-пингвин. В Уле чувствуются бульдожья хватка и ум. В Интерпол кого попало не берут. Я бы не хотел, чтобы Уль оказался по ту сторону баррикады.

Мой мобильник, доказывая свою необходимость, опять нервно колотится о стол. Неожиданный звонок из симпатичной деревеньки. Афгано-немецкий голландец Харун. В трубке знакомая скороговорка с легким акцентом:

— Халло, герр Росс! После нашей встречи я долго размышлял, вспоминал прошлое. Прочитал о деле Кальтов все, что смог найти в Интернете. Это какой-то кошмар! Но история с пропавшими детьми меня очень увлекла. Такой материал! Я же журналист. Вы не будете против, если через пару часов я приеду и буду помогать вам в ваших поисках? На несколько дней. Остановлюсь в гостинице, конечно. У меня сейчас отпуск.

О’кей. Беру с Харуна слово позвонить мне сразу же после приезда и прощаюсь. «Чюсс! — Чюсс!»

За телефонными переговорами, как за ковырянием в носу, время летит незаметно. Лязг колоколов недвусмысленно намекает: уже ланч. Пора себя наряжать. Костюм, светлая рубашка, темный галстук. Диктофон.

Выхожу из дома точно в двенадцать. Лана пунктуальна. Темно-серый «Кашкай» уже караулит возле церкви. Усаживаю себя внутрь. Женщина-кошка улыбается мне своей неясной улыбкой и, не дожидаясь, пока я пристегнусь, бросает машину вперед. Меня с силой вжимает в кресло. По сторонам начинают мелькать молчаливые домики. Через секунду Песталоцциштрассе остается далеко позади. Несемся в сторону Ведьминого леса. Торопимся к Генриху Кальту.

Видно, что Лана наслаждается скоростью. И риском. А по мне, так лучше быть в час дома, чем полпервого в морге. Но это мое субъективное мнение. Я, наверное, очень нудный и неромантичный тип?

Наш Городок заканчивается. Дома стоят все реже, деревья — все чаще. Немного не доезжая до стены елей, обозначающих границу леса, сворачиваем на заброшенную боковую дорогу. Она вся в ямах, выбоинах, усыпана опавшей хвоей, листьями, сломанными ветками. С первого взгляда понятно, что по этой дороге ездят нечасто.

Дождь продолжает делать вид, что не идет. Но мелко капает, подлец. Солнце прячется за плотными слоями хмурых облаков. Студеный ветер с треском раскачивает столетние ели. Ведьмин лес недружелюбен, темен и сыр. Нехорошие тут места. Мне не нравятся.

Заброшенная дорога приводит нас к такому же заброшенному дому. Хотя можно ехать дальше, мимо дома, мы останавливаемся у входа. Неохотно выбираюсь из теплого нутра «зверьмобиля». Лана остается в машине, она же не дура мерзнуть на ветру. Земля вокруг дома изрыта кротами. Резко пахнет зеленью. Деревянный дом большой, старый, весь потемневший от времени и влажности. Стены сплошь заросли плющом. Везде посверкивает словно специально развешенная паутина. Треснувшее стекло окошка на входной двери, кажется, ждет только неосторожной руки, чтобы разлететься. Забытое место для забытых людей.

Мой звонок остается без ответа. Стою, жду. Ничего не слышно. Никакого движения. Звоню еще раз. Неужели я зря приперся в это запустелое место?

Собираюсь уже вернуться к «Кашкаю», как разбухшая дверь медленно отворяется. За ней в полутьме коридора стоит мужчина. У меня начинается дежавю. Еще один Алоис Кальт, только моложе лет на двадцать и выпивший спиртного тонны на три больше. Такой же, как батя, высокий, пузатый, в очках. Изрезанное морщинами лицо. В нелепых розовых шортах и разноцветной футболке. Только надувного матраса не хватает. Волосатые руки, волосатые ноги. В этой прогнившей халупе пляжный Генрих так же неуместен, как Чингачгук на еврейской свадьбе.

— Халло!

— Халло!

— Вы Генрих Кальт? Мне хотелось бы поговорить с вами. Много времени я у вас не отниму.

Хозяин развалюхи тупо смотрит на меня пасмурными глазами:

— Кто вы такой?

Представляюсь. Объясняю, что встречался с его отцом. Генрих проявляет эмоцию:

— Я не желаю говорить об отце! Для меня он умер двадцать лет назад! Тема закрыта!

Достаю припасенную на «сладкое» словесную конфету:

— А вы не допускаете такую возможность, что ваш отец вообще ни в чем не виноват?

Но Генрих не ест сладкого. Темное крепкое было бы лучше.

— Нет, не допускаю! Отец сам утверждал, что убивал, насиловал детей, иногда поедал останки своих жертв! Загнал в гроб мать! Сломал жизнь мне! И я не хочу больше слышать о нем!

Распсиховавшийся тролль. Брызгает слюнями. Не знаю, что еще сказать. Стою, молча смотрю на нервничающего пожилого истерика. Куда же делся шальной девятнадцатилетний разгвоздяй? Куда деваемся все девятнадцатилетние мы?

Генрих заканчивает свою ругачку тем, что захлопывает перед моим носом дверь. Вот и поговорили. Неудачное начало знакомства. Плохое начало не к доброму концу. Ну, что же. Звоню снова.

— Что вам еще не ясно? — зло смотрит на меня Генрих из едва приоткрытой двери.

Пускаю в ход врожденное обаяние и новый аргумент, только что возникший в голове:

— Может быть, вы согласитесь посидеть где-нибудь со мной? В какой-нибудь кнайпе? Выпьем-поговорим…

Однако слово «кнайпа» действует на Генриха, как удар тока в зубной нерв. Он дергается и уже пронзительно вопит:

— Убирайтесь отсюда! Я сейчас вызову полицию!

Ну, никак не удается растопить лед! Я тоже начинаю нервничать. В отчаянном крике Генриха слышно больше страха, чем ярости. Он меня боится. Почему?

Пока мы так дискутируем, из двери выскакивает крошечная ящерка, проскакивает у меня под ногами и скрывается в траве, окружающей дом Кальтов. Генрих испуганно охает:

— Это Ламбада, мой геккон! Ловите его!

Пока я разворачиваю себя в обратную сторону, а Генрих неуклюже покидает свою берлогу, Ламбада уже далеко. Юркий геккон мелькает возле дороги. Его светлую спинку в темных крапинках хорошо видно на осенней грязи. Ламбада подбегает к «Ниссану» и легко взбирается по колесу. Его цепкие лапки обладают удивительной способностью присасываться к любой поверхности. Даже вертикальной.

Ламбада уютно устраивается в выемке колесного диска и решает отдышаться, но тут его настигает хозяин. Генрих осторожно вынимает ящерку. Потом прячет в руках. Кисти у него здоровые, как лопаты. Я возвращаюсь к «Кашкаю».

— Уезжайте отсюда! Я не буду с вами разговаривать! — враждебно твердит Генрих и поворачивается ко мне спиной. Характер нордический, твердый. Ладно, так тому и быть. Да пошел он со своим дурацким гекконом на клюй!

Подчиняясь моему усталому кивку, Лана заводит машину и трогается. Развернув «Кашкай» на пятачке перед домом, мы возвращаемся туда же, откуда явились. Генрих, стоя у дороги с Ламбадой в руках, провожает наш «Ниссан» злющим взглядом.

Интересно, чем этот пьяница зарабатывает себе на жизнь? Где он берет средства, если работать неохота, воровать нельзя, а просить у людей стыдно? Впрочем, мне-то что? Я закрываю глаза. Изнемог. Сидя с закрытыми глазами, не вижу, как мимо нас к старой развалюхе Кальтов проносится черный «Мерседес», но зато слышу.

— Кто это только что проехал? — удивляюсь я и, неловко повернувшись назад, стараюсь рассмотреть источник шума.

— Какая-то машина, — равнодушно отвечает Лана.

Однако ее равнодушие мгновенно сменяется испуганным вскриком, когда она в зеркало заднего вида видит, как «Мерседес», не сбавляя скорости, сбивает не успевшего отскочить в сторону Генриха и исчезает на дороге, уходящей в лесную чащу.