Светлана Алешина - Неотразимое чудовище (сборник) Страница 37

— Потом они учились. У них был какой-то собственный подход к жизни — надо было все делать только самим. Поэтому меня не скинули на руки дедушки и бабушки, хотя они и не имели ничего против… Дедушка и бабушка ведь очень любили маму. Они всю жизнь мечтали о девочке, и поэтому мама росла в их доме. И они так к ней и относились, как к своей. Тем более что мамин отец… Он был таким грубым. Мама рассказывала, что именно поэтому она и занялась проблемой насилия над слабыми. Говорят, мой дедушка даже подрался с ее отцом.

— Подожди, — приостановила я ее рассказ. — Но ведь Маша росла в хорошей семье?

— Нет, это потом появился Володя. Он славный. А сначала был дедушка, тот еще фрукт. Он пил и был очень агрессивным. Но потом умер. Ходили даже сплетни, что он не сам умер, но, я думаю, это не так. Его просто бог покарал. Потому что моя бабушка — мамина мама — очень хорошая. И она много страдала. Но вы с ней сами познакомитесь, потому что она знает о моей маме намного больше. Ну так вот. О чем я говорила? Ах да… Мама и папа…

Она задержалась на минуту, чтобы загнать внутрь появившееся в голосе горе.

— Мне кажется, что все это страшный сон. Я проснусь — и все будет как прежде, — произнесла она очень тихо. — Если уж мама не может вернуться, то хотя бы пусть вернется папа.

Фраза была сказана так устало и так просто, что у меня по коже пробежали мурашки.

Я поспешно отвернулась, потому что сейчас мне не хотелось опять испытать то чувство…

Но боль, какой не видел свет,плыла, как мгла из глаз.

— Наверное, я вам сказала все об их взаимоотношениях. Потом мама увлеклась работой, и наши веселые походы в театр, наши лыжные прогулки прекратились. То есть сначала прекратились. Папа ждал, когда она освободится. Он как будто заснул или очень сильно удивился. Потому что мы все привыкли быть вместе, и вдруг мама куда-то начала уходить. Я тогда на нее даже обиделась. Мне было только десять лет, когда появился этот Центр. Честное слово, я даже не хотела с ней разговаривать! Потому что она отдавала чужим детям то тепло, которое обещала отдавать нам троим, — и я перестала с ней разговаривать. Каждое воскресенье она исчезала. А папа… Он немного подождал, и все возобновилось. Однажды мы с ним разговорились… Он первый начал этот разговор. Я что-то резко ответила маме, а потом и вовсе не выдержала и разоралась. Что мы для нее ничего не значим, что она все время где-то шляется, а папу и нас она просто не любит… Мерзко я себя вела, правда?

Я ничего не ответила.

— Да вы не бойтесь сказать мне правду! Тем более что я и сама это понимаю. Мама даже не пробовала защититься. Она стояла, опустив голову, как будто пыталась вжать ее в плечи… У меня два раза было вот такое чувство омерзения к себе — когда я однажды разозлилась на Павлика и треснула его, а потом под рукой ощутила детскую спину, такую хрупкую, что ее этой моей ладонищей запросто перешибить можно было… И он еще так беззащитно закрыл голову руками, знаете, и мне потом было страшно, потому что я-то была большая. И с мамой тогда так же вышло. Как будто я снова ударила ребенка…

Она, кажется, теперь уже не замечала своих слез, которые вырвались на волю.

— Она стояла и просто смотрела в пол, даже не предпринимая никаких попыток защититься. А я не могла остановиться. Я кричала, что она нечестный человек, что она наверняка просто нас не любит больше.

«Может быть, у тебя вообще есть любовник?» — крикнула я.

И тогда она подняла на меня глаза, собираясь что-то сказать, но только махнула рукой. И ушла… Как будто просто не хотела со мной говорить. Мы провели целый час в молчании, а потом пришел папа и сразу все понял. Он ворвался в комнату, больно дернул меня за руку и вывел на улицу. Там он сел на лавку, закурил и тихо сказал: «Если ты взглянешь на небо, ты увидишь там много звезд. Знаешь, когда я был маленьким, я верил, что звезды загораются, когда умирает святой человек, и надо всю свою жизнь посвятить тому, чтобы, когда ты умер, превратился бы в звезду. Это очень трудно. Потому что оставаться человеком вообще нелегко. Ты ведь не знаешь, какие сюрпризы преподнесет тебе фортуна». Потом он молчал и курил какое-то время. Я тоже молчала, потому что мне нечего было сказать, кроме каких-то там глупостей, которыми была напичкана моя голова. Обиды, они ведь ничего, кроме глупых мыслей, не рождают.

«Прости, что я сделал тебе больно. Я хотел, чтобы ты просто поняла, как это, когда кто-то, кого ты любишь, делает тебе больно! Чтобы ты испытала примерно такое же чувство, которое испытала твоя мама. И поверь мне — нам с тобой надо очень много трудиться, чтобы превратиться в звезды, а мама… Она родилась звездой. Она обязательно будет там, потому что она, в отличие от нас, умеет любить совсем чужих людей. И поэтому мы не имеем права ей мешать. Нам этого не понять, так хотя бы, Сашка, давай не будем мешать ей!»

То, что она рассказывала сейчас, заставляло меня вспомнить глаза Игоря.

Но боль, какой не видел свет…

Она продолжала:

— Я вошла в дом и попросила прощения. Мама кивнула головой и погладила меня по плечу. Какое-то время мы были счастливы. А потом с ней что-то произошло. Она стала такая странная. Резкая, что ли? Иногда она кричала, кричала, кричала — и часто такие ужасные слова. А потом еще начала приходить эта Оля, соседка, и она с ней о чем-то очень подолгу разговаривала, кажется, они гадали на картах… Или на кофейной гуще? Папа тоже изменился. Нет, он не кричал. Знаете, она его однажды ударила. И он замолчал… Потому что она его об этом попросила. Я нечаянно это услышала. Она сказала ему: «Лучше замолчи, потому что твои уста полны грязи!» И он сказал: «Как скажешь, любимая». И странно так усмехнулся. Но после этого он не говорил больше с ней. И с нами говорил очень редко. Мы еще существовали, но… Мне кажется, мир померк в его глазах. Он ведь жил этой любовью, что ему было делать без нее? Я не знаю, почему они так поругались тогда. Мне не хочется вам врать, потому что мои предположения могут оказаться ложью. Но… Что бы там ни произошло, папа ее не убивал! Хотя однажды она ему сказала: «Лучше бы ты меня просто убил… Так тяжело, что жить не хочется». И, знаете, что он ей ответил? «Как бы ни было нам тяжко, это наша с тобой вина. Мы ведь с тобой оба убийцы? Убили нашу любовь, но дети никуда не делись… Поэтому они за наши грехи отвечать не должны». — «Что же тогда нам делать?» — «Мы разведемся, но позже. Когда Павлик в состоянии будет это понять и простить».

— Значит, твои родители…

— Собирались расстаться. Так было бы лучше для всех. Они же не могли долго разыгрывать этот спектакль! Да и получалось у них плохо! Но к тому моменту, когда я услышала их разговор, я была уже занята собственными проблемами. Меня мало это занимало. Я видела, что они оба страдают, что иногда мама поднимает глаза и очень долго смотрит на отца, как бы прося его о чем-то. Но он не соглашается и нарочно делает вид, что не замечает ее взгляда. Они старались не встречаться. Жили в одной квартире и как будто там дежурили посменно — мама днем, а папа ночью. Но перед маминой гибелью что-то произошло. Я это знаю точно, что-то изменилось. Как будто они оба вернулись! Понимаете? Жалко, что я ничего особенно не знаю — мои дела мне казались более интересными!

— Это понятно, и не стоит себя за это сильно корить, — сказала я. — Тебе казалось, что жизнь принадлежит в первую очередь тебе, а остальные — только второстепенные актеры в пьесе…

— Вы это знаете?

— Я была в твоем возрасте и так же думала, — кивнула я. — Это обычное чувство человека, открывающего взрослый мир. Сам себе кажешься куда значительнее, чем это есть на самом деле.

— Но сейчас мне хочется все-все изменить, — тихо сказала девочка. — Потому что я так мало была с ними обоими! Может быть, мне удалось бы что-нибудь исправить?

Она ждала моего ответа, как ждут смертного приговора.

Я покачала головой:

— Нет… Я думала об этом. Знаешь, мы очень часто ругались с моим отцом. А потом он заболел. Просто простудился… Только его простуда не проходила, и в конце концов началась пневмония, а потом у него нашли рак. Его отправили на операцию, но вышло не так, как хотелось нам с мамой. Он умер. Сначала мне очень хотелось все исправить. Казалось, что я в состоянии это сделать! Я представляла, как бы я к нему хорошо относилась, если бы он вернулся. Ну, я бы не спорила с ним по поводу и без повода, не отстаивала свою правоту — она ведь ничего не значит по сравнению с любовью, смертью и жизнью… Знаешь, я очень хотела все изменить, и мне его до сих пор не хватает… Наверное, это навсегда. Но только чтобы мы с ним сделали, если бы господь дал ему снова жизнь и он вернулся? Нет, конечно, сначала мы бы с ним так радовались встрече, что никто из нас и не подумал бы ругаться! Но потом…

— Вы бы начали ссориться, — кивнула она.