Твоими глазами - Питер Хёг Страница 37

Это была проверка. Сам не знаю как, но я понял, что это проверка.

— Я бы никогда не смог простить.

Она наклонилась вперёд.

— Даже это, — прошептала она, — то, что мы пережили сегодня, мы не можем никому рассказать.

— Я даже самому себе не расскажу. Может быть, в будущем, очень скоро, покажется, что этого вообще не было.

Она испытующе посмотрела на меня. Лицо её всё ещё лучилось сдерживаемым смехом.

— Следующее открытие мы сделали, — сказал я, — когда фрекен Кристиансен уехала и мы спасли Симона. Мы выяснили, что можно изменить прошлое.

Она больше не смеялась.

— Кажется, кто-то заболел, — сказала она.

— Сын экономки. Из летнего детского сада. У него был менингит.

* * *

Когда в то утро нас привели в детский сад, в воздухе витал приятный запах — фрёкен Йонна натирала льняным маслом линолеум.

Дети встречают день с открытой душой. Мы всегда еле сдерживали нетерпение, когда нас везли по Южному бульвару к детскому саду. И неважно, какая была погода и температура воздуха, нам казалось, что красные кирпичные дома пылают. Что вечнозелёные кусты у лестницы, ведущей к входу, становятся всё пышнее и пышнее. Что предстоящий день таит в себе множество всяких возможностей.

И весь этот день мы будем вместе.

Это был мой день рождения. Мне исполнилось семь, папа с мамой подарили мне перочинный ножик. Лизе с Симоном семь лет исполнилось на несколько месяцев раньше.

Мы с Симоном знали, что Лизу уже привезли, ещё До того как мама заглушила двигатель. Мы это знали.

В то утро, попрощавшись с моей мамой, мы поднялись по лестнице на второй этаж, где была ясельная группа. С каждым шагом запах льняного масла чувствовался всё сильнее. И мы всё лучше слышали то, что Лиза хотела нам сообщить.

Она стояла, глядя в конец коридора. Приставленная к стене швабра обозначала, что коридор закрыт. Как и всегда, когда фрёкен Йонна натирала маслом пол.

Йонна стояла на коленях, на некотором расстоянии от нас, и тёрла пол тряпкой. Лица её мы не видели.

Но глядя на её спину, мы поняли, что она очень сильно из-за чего-то переживает.

Дети по спине человека могут увидеть его горести. И по спине фрёкен Йонны это было особенно хорошо видно.

Мы остановились.

Она почувствовала наше присутствие. Конечно же, она его почувствовала. Через какое-то время она встала и подошла к нам.

— Клаус, из усадьбы «Карлсберга», очень болен, — сказала она.

Клаус был сын экономки. Он был на четыре года старше нас, но, несмотря на это, играл с нами.

Он научил нас играть в футбол. И Лизу тоже научил.

Однажды, когда мы вместе играли и мимо проходили его одноклассники, он махнул рукой в нашу сторону и сказал: «Это Симон, Лиза и Питер. Они мои друзья».

Его одноклассники слегка оторопели. Они видели, что мы совсем малышня. На целых четыре года младше.

Они уже собрались было что-то ответить.

А потом посмотрели на Клауса. И промолчали.

Уж не знаю, как всё это можно объяснить. Может, и вообще никак. Но такой вот он был. Лицо у него было всё в веснушках, и однажды Симон сказал мне: «Наверное, Бог похож на Клауса».

Таким он и был для нас. Богом с веснушками.

Конечно, он был красавец — и внутренне, и внешне. Десятилетний мальчик, который добродушно и весело представляет своим одноклассникам своих маленьких друзей, которым всего по шесть лет.

И вот этот бог заболел.

Мы застыли на месте.

В те времена с детьми не принято было говорить о болезнях. Но у фрёкен Йонны было на этот счёт другое мнение.

— У него менингит, — сказала она. — Очень высокая температура. Он купался в канализационном стоке.

Мы никогда прежде не слышали о менингите. Фрёкен Йонна нам ничего не объяснила. Такой уж она была. Говорила одинаково, что со взрослыми, что с детьми, и ничего не объясняла.

А вот что такое канализация, мы знали.

В то время во многих местах в Дании канализационные трубы выходили прямо в море. Канализационный сток, о котором шла речь, представлял собой большую бетонную трубу, метра полтора в диаметре, которая к югу от усадьбы «Карлсберга» посреди пляжа выводила сточные воды из Нюкёпинга прямо в Каттегат.

Купаться на расстоянии меньше ста метров по обе стороны от трубы запрещалось.

И тем не менее Клаус там искупался. Такой уж он был. Правил для него не существовало.

Но болезнь-то существовала.

— Он умрёт?

Вопрос задала Лиза.

— Надеюсь, что нет.

Вид у фрёкен Йонны был очень расстроенный. Тогда мы поняли, насколько серьёзным может оказаться менингит.

В тот день мы попросили родителей разрешить нам переночевать у Лизы — и нам разрешили.

Когда нас забирали, моя мама и мама Лизы оказались в детском саду одновременно. Мы, четверо детей, стояли рядом. Симон держал Марию за руку.

— Можно мы все сегодня пойдём к нам? — спросила Лиза.

Это была совершенно необычная ситуация. Все дети и их родители, находившиеся в тот момент в раздевалке, замолчали. В те времена семьи вели более замкнутую жизнь. Если люди не жили в соседних квартирах или домах, то обычно о посещениях договаривались за много дней.

А в будние дни это, как правило, вообще было исключено.

— Я не против, — сказала мама Лизы.

Моя мама кивнула.

В обычных обстоятельствах мы бы запрыгали от радости. Но тут мы молчали. Не такой был день. Клаус заболел.

В эту минуту я увидел, что дверь в кабинет медсестры открыта. Там на коленях стояла фрёкен Йонна и тёрла пол. Она выпрямилась и посмотрела на нас.

Мы встретились с ней глазами.

* * *

Лиза жила во дворце.

Её отец заведовал химической лабораторией «Карлсберга».

В «Карлсберге» было две лаборатории — химическая и физиологическая.

Мы не знали, что все эти слова означают, но мы уже умели их произносить — ещё до того, как услышали их от взрослых.

Мама Лизы разговаривала с детьми так же, как фрёкен Йонна, она не подбирала для нас какие-то особенные слова, у неё не было, в отличие от других взрослых, одних слов для взрослых, а других для детей. Она всегда говорила одинаково, очень спокойно и с каким-то уважением.

Таким уж она была человеком.

Но дело было ещё и в том, что Лиза была приёмным ребёнком. Казалось, её мать всё время помнила, что Лиза, давным-давно, потеряла то, что нельзя возместить, — своих биологических