Том Харпер - Гробница судьбы Страница 38

Элли задумалась, стараясь вспомнить неожиданные совпадения и незнакомых людей, встречаемых ею изо дня в день. Гарри больше всего походил на вежливого и обходительного безумца. Тем не менее ей приходилось верить ему.

Сейчас у Элли было слишком мало времени, поэтому она сразу же приступила к делу.

– Расскажите о моем отце. Он работал в «Монсальвате»?

Гари оторвал клочок мха от надгробного креста, обнажив белый камень. Его палец сделался черным.

– Он не получил там работу. В Брюсселе я говорил вам, что принадлежу к некой тайной организации. Назовем ее братством, хотя мы ничего не имеем против женщин. Мы ведем войну против «Монсальвата». И эта битва то затухает, то вспыхивает вновь уже почти девять столетий.

Изумлению Элли не было границ.

– Но ведь «Монсальват» существует всего лишь с XVI века, – это все, что пришло ей на ум после такой ошарашивающей информации.

– Ну, это касается только банка. На самом деле история этой компании начинается куда раньше. Сен-Лазар де Моргон, основатель банка, был потомком норманнского полководца по имени Лазар де Мортен. Даже по стандартам Средневековья это был еще тот негодяй.

– Почему мой отец хотел получить там работу?

– Он был разведчиком. Помните, я говорил, что он погиб при попытке проникнуть в подвал?

– Такое не забывается.

– Девятьсот лет назад Лазар де Мортен украл кое-что, принадлежавшее нашему братству. Насколько нам известно, это до сих пор хранится в «Монсальвате».

Элли вспомнила, как содрогались стены подвала, когда мимо прогремел поезд подземки. Она представила, как из-за угла появляются огни локомотива. В их лучах возникает человеческая фигура. Никаких шансов избежать гибели. Скрежет стали, искры, удар. Иногда, когда она засиживалась на работе допоздна и в офисе стояла тишина, ей казалось, будто от исходящего снизу грохота сотрясается пол.

– «Монсальват», в какую бы личину он ни рядился в современном мире, в действительности представляет собой феодальное хозяйство. Мишель Сен-Лазар – король, Бланшар – его верный мажордом. Кроме того, он племянник Сен-Лазара. Вы знали об этом?

Элли покачала головой.

– Сен-Лазар не может иметь детей. После одной из наших встреч он остался инвалидом.

Гарри рассеянно крутил пуговицу на своем пальто.

Элли вдруг вспомнились слова Бланшара, сказанные после вечера в опере. Со мной тебе не нужно предохраняться. Она подумала об этих стариках – они имеют столько денег, столько власти и в то же время лишены самого главного в жизни.

– А как насчет холдинга «Талуэт»? Какое отношение они имеют к вам?

– Никакого. Они являются именно тем, чем представляются, – европейский промышленный концерн средней руки. Судьбе было угодно, чтобы они завладели тем, что принадлежит нам.

Элли вспомнила его расспросы в Брюсселе, а также телефонный разговор с Бланшаром во время проведения проверки чистоты сделки.

– Мирабо.

– Вам не обязательно знать, что это такое. Сен-Лазар каким-то образом пронюхал об этом. Узнав о его намерении завладеть холдингом «Талуэт», мы послали человека выяснить, что именно ему известно.

Элли заметила, как на одном из могильных камней шевельнулась тень. Наверное, она была не так уж сильно утомлена, раз испугалась. Но оказалось, что это всего лишь белка.

– Нас постигла неудача. Один человек погиб, второго схватили. Его тоже уже нет в живых.

– Кто схватил? Бланшар? Сен-Лазар?

Гарри пожал плечами.

– Не имеет значения. Есть у Бланшара прихвостень, который, по всей вероятности, делает всю грязную работу, – один мерзавец по имени Дестриер.

– Я встречалась с ним.

По Фулхэм-роуд проехал автобус. Освещенные окна второго этажа, казалось, парили в ночи. Проплывающие мимо пассажиры не подозревали о том, что происходит в темноте за кирпичным забором.

– Зачем Бланшар пригласил меня на работу? – спросила Элли.

– Мы не знаем. По нашему мнению, он не знал о вашем существовании, в противном случае мы лучше заботились бы о вашей безопасности. Мы не предполагали, что вы будете замешаны во всем этом. Но теперь, когда вы… Дьявол.

Пуговица его пальто, которую он крутил, оторвалась. Гарри с сожалением смотрел на нее.

– На прошлое Рождество оно еще было новым.

Элли не было дела до его пальто, как не было дела до рыцаря, жившего девятьсот лет назад, и братства, стремившегося сокрушить банк.

– Что вы от меня хотите?

Никогда не задавайте вопрос, если вы не знаете ответ, учили ее на курсах перед поступлением на работу в «Монсальват». Но ответы всегда известны. Даже во время разговора с миссис Томас по телефону из Швейцарии она знала, что происходит. Это все равно что слышать во вдохе слова, которые будут произнесены при выдохе.

– Мы хотим, чтобы вы проникли в подвал.

– Что там находится?

Гарри положил пуговицу в карман.

– Вы не поверите мне, если я вам скажу.

– Вы хотите, чтобы я рисковала жизнью, и отказываетесь говорить, ради чего?

– Я не могу, – Гарри сунул руки в карманы. – Когда эта вещица будет у вас в руках и вы окажетесь в безопасности – я вам все покажу.

– Но мой отец знал, что это такое.

– Ваш отец посвятил этому свою жизнь.

Элли попробовала притвориться, будто еще не приняла решение.

– Вы сказали, что не хотели, чтобы я ввязывалась в это.

Она не раз отмечала, что у Гарри зачастую бывает виноватый вид: опущенные вниз уголки рта, поникший взгляд. Но сейчас в его голосе прозвенел металл.

– Вы уже ввязались, и я пытаюсь вас вытащить.

Глава 26

Следующие два месяца – самые счастливые в моей жизни.

Мы направляемся на юг, во владения короля Франции. Опасности подстерегают нас всюду, но, по крайней мере, люди Ги тоже не будут чувствовать себя в безопасности. Через два дня мы продаем своих коней. Для меня это настоящий удар, поскольку мне приходится отказываться от статуса, завоеванного совсем недавно. Но кони слишком узнаваемы, и мы привлекаем к себе слишком много взглядов. Мы могли бы сойти за рыцаря и его даму, но люди стали бы интересоваться, где наши слуги и багаж, и запомнили бы нас.

Странствуя пешком, мы почти невидимы. Когда весна сменяется летом, на дороги христианского мира высыпают тысячи людей. Можно пройти от Кентербери до Компостелы и при этом никогда не оставаться в одиночестве. После первой недели, в течение которой я постоянно оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не видны ли клубы пыли, поднимаемые преследующими нас всадниками, в моей душе поселяется покой. По дороге в обоих направлениях движутся толпы людей, и чем больше глаз видят нас, тем меньше замечают.

Наша внешность претерпевает изменения. Я отращиваю волосы и бороду. Красоту Ады трудно спрятать, но через два месяца ее кожа становится грубее и темнее. Мы представляемся мужем и женой и живем соответствующим образом. Нам так долго приходилось скрывать свои чувства, что сейчас мы испытываем радость оттого, что теперь можем проявлять их открыто. Это кажется мне справедливым и честным. Иногда я забываю, что у Ады имеется настоящий муж.

Она никогда не говорит о нем, но каждый раз, когда мы проходим мимо церкви, выражение ее лица напоминает мне о данном ею Богу обете. Она все еще чувствует себя связанной им, как бы я ни хотел избавить ее от него.

Переставая быть детьми, мы сперва желаем, чтобы мир был другим – чтобы раны заживали, не оставляя шрамов, чтобы каждая любовь была первой, чтобы прошлые грехи отпускались после одной-единственной исповеди. Я усвоил истину еще в юности: мы не можем сбросить с себя наши грехи и сожаления, а лишь накапливаем их, и несем это бремя вплоть до самой смерти. Лучшее, что мы можем сделать, – научиться жить в согласии с самими собой, примиряясь с прошлым.

В храме Богоматери в Труа я дарю Аде деревянную брошь, изображающую двух птиц, пьющих из одной чаши. Я не могу жениться на ней, но встаю на колени и обещаю всегда любить и защищать ее.

Но лето близится к концу. Однажды я понимаю, что на дороге уже не так многолюдно, как неделю назад. Теперь легче найти место на паломнических постоялых дворах и в богадельнях. Очереди у ворот городов не такие длинные. Путешественники начинают возвращаться домой, чтобы собрать урожай, стереть пыль с башмаков и сделать запасы на зиму. Вопросы, поиск ответов на которые я откладывал на будущее, становятся неотложными. Если все идут домой, куда пойдем мы? Чем мы будем жить? Мы растягивали деньги, вырученные от продажи лошадей, так долго, как только могли, но они почти кончились. Ада умеет шить и ткать, но это умеет каждая женщина. Я умею только воевать.

В конце августа я наконец нахожу ответы на насущные вопросы. Мы находимся в Бургундии, неподалеку от Дижона. С каждым днем сумерки опускаются все раньше и раньше. Мы подходим к постоялому двору. Обычно мы избегаем их из-за дороговизны, но весь день идет дождь, и прошлую ночь нам пришлось спать под кустами. Войдя в дверь, я вижу высокий синий щит с золотой звездой, прислоненный к стене. Поторговавшись с хозяином о плате за ночлег и еду, я интересуюсь, чей это щит.