Наталья Солнцева - Танец семи вуалей Страница 38

Сон и явь смешались в его сознании, помутненном болезненным вожделением. Его состояние походило на нервную лихорадку, которая истощала не столько тело, сколько душу.

Должно быть, Фрося – ниспосланное ему свыше спасение, думал он, проводя дни в полубреду. Вечерами его навещал Самойлович и делился новостями и городскими сплетнями.

– Говорят, Иду пригласил в свою балетную труппу сам Дягилев, – доверительно сообщил он Оленину. – Ей дали роль Зобеиды. Они ставят «Шехерезаду», чтобы повезти спектакль во Францию. Я слышал, во время репетиций Ида так вдохновляет участников, что мнимая оргия вот-вот разрешится настоящей. Одалиски и рабы чуть ли не совокупляются, подстегиваемые эротическими флюидами мадам Рубинштейн. Эта женщина – прожорлива, как языческая богиня Любви. Смотришь – и чувствуешь, как она заглатывает тебя с потрохами… а ты счастлив быть жертвой и содрогаешься в любовной агонии на ее дьявольском алтаре…

Самойлович хохотал, довольный произведенным впечатлением. Оленин же задыхался, молча кусал губы и отводил глаза. Боялся выдать свое отчаяние. Неужели Ида уедет в Париж? Бросит Петербург, светское общество, которое рукоплескало ей и охотно перемывало кости… будет блистать на парижской сцене…

«Я поеду за ней, – решился граф. – Поеду, чего бы мне это ни стоило! Черт с ними, с деньгами. Раздобуду где-нибудь. Опять заложу имение. Или сяду играть. Самойлович же выигрывает. Почему бы и мне не попытать счастья?»

В тот же вечер он застал Фросю в бельевой. Та усердно гладила платья хозяйки, когда в дверь заглянул Оленин. В каморке пахло углями и распаренной тканью.

– Ой, напугали, ваше сиятельство… – зарделась служанка.

– У меня к тебе дело. Нужно примерить пару вещей…

– Каких?

– Иди за мной, Ефросинья, – строго распорядился граф.

Горничная отставила в сторону утюг и послушно последовала за ним. Оленин привел ее в кабинет и указал на шаровары и тюрбан с пером.

– Вот наряд для домашнего спектакля. Мне нужно проверить, как сидит. По размеру ли сшили? Примерь-ка…

– Дак это ж… бесовская одежа! – всплеснула руками девушка. – Не буду я…

Она заупрямилась, граф принялся ее уламывать:

– Ты с хозяином не спорь, не то уволю и другую найму. Нынче прислугу многие рассчитывают. Вместо тебя любая согласится за такое жалованье пустяк какой-нибудь услужить. Разве я что-то особенное прошу? Просто примерить театральный костюм…

Фрося сдалась не сразу. Граф сунул ей в кармашек фартука две ассигнации, после чего она выдавила:

– Ладно, барин… только вы отвернитесь… или выйдите…

– Вот еще! Ты меня из собственного кабинета гонишь? Зайди за ширмы… Оденешься – скажешь.

Горничная юркнула за ширмы. Графу была видна ее голова и руки, когда она поднимала их, снимая платье и нижнюю сорочку. Он представил себе, какая она без одежды – тонкая, с нежной девичьей грудью и длинными белыми ногами… и его сердце быстро забилось. Если распустить ей косы и посыпать лицо густым слоем пудры… получится почти Ида. Хотя Фрося ростом не вышла и лоску никакого. Пахнет потом и щелоком, кожа на руках шершавая, рот обветренный. Никаких манер, шику. Девка и девка, прислуга…

– Барин! – крикнула она из-за ширмы. – Штаны насквозь светятся… и грудь прикрыть нечем. Я свой лиф оставлю…

– Так и быть, – согласился Оленин. – Готово, что ль? Выходи…

Между тем графиня Оленина сидела за столом в светлой, жарко натопленной гостиной родителей. Ужинали по-домашнему, своей семьей. Пили чай из самовара.

– Я велела кухарке твои любимые пирожки испечь, – улыбалась мать. – С вишневым вареньем.

У Эммы не было аппетита. Она волновалась. Любовник обещался поджидать ее в экипаже за углом, у булочной.

«Поедем ко мне, – шептал он, обдавая ее ароматом дорогих сигар. – Поглядишь, как я живу. У меня бояться некого! Камердинер туговат на ухо и спит так, что из пушки не разбудишь…»

«Боязно, – отнекивалась она. – А ну как маменька с папенькой хватятся?»

«Чего им хвататься? Скажешь, что домой тебе пора».

«А муж?»

«Он подумает, что ты у родителей загостилась…»

– Что-то ты бледная, дочка, – заметил отец. – И не ешь ничего. Здорова ли?

Эмма потупилась и не ответила. Горло перехватил спазм, подташнивало.

– Может, она в интересном положении? – захихикали сестры.

Графиня вспомнила, что давно не испытывала обычного женского недомогания, и залилась краской до корней волос. Сестрицы хитро переглядывались, толкая друг дружку локтями.

– Мне нездоровится… – выдавила она, отодвигая чашку. – Я, пожалуй, домой поеду…

Рука ее дрогнула, и чашка опрокинулась. По белоснежной скатерти расползалось желтое пятно. Эмма едва сдержала рвотный позыв и торопливо выскочила из-за стола, прижимая ладонь ко рту. Мать встала, чтобы помочь ей.

– Тебе нужно лечь.

– Не сейчас! Дома… – отказалась графиня и попросила проводить ее до передней.

Там она через силу оделась и стала прощаться.

– Может, останешься?

– Мне уже легче, – сцепив зубы, вымолвила Эмма.

На улице мело. Снег косо летел в темноте ночи, позолоченный желтыми отсветами из окон домов. Графиня отпустила извозчика и торопливо зашагала к булочной. Вздох облегчения вырвался у нее при виде Самойловича, который спешил навстречу.

– Эмма… я уже заждался!

– Мне дурно… тошнит и голова кружится, – пожаловалась она.

– Тогда все отменяется. Я отвезу тебя домой. Кстати, есть повод убедиться, что я не лгал тебе.

– Ты о чем?

– О твоем муже.

Эмма, подавленная своим нездоровьем, все еще не понимала его.

– Перед тем как ехать сюда, я мельком заглянул к Оленину, – сообщил Самойлович. – Он заперся вдвоем с горничной, как там бишь ее…

– Фрося, – подсказала графиня, глубоко дыша.

Она прислушивалась к спазму, который подступал к горлу. Не хватало, чтобы ее вырвало при любовнике. Холодный воздух подействовал благотворно, и Эмма успокоилась. Теперь до нее дошел смысл того, что говорил Самойлович.

– Граф непременно воспользуется твоим отсутствием для амурных делишек. Он тебе изменяет, и я докажу это! Не сегодня, так завтра.

– Я ни разу не заставала его вдвоем с прислугой…

– Он же не дурак, милая. При тебе он ведет себя паинькой, а стоит законной супруге уехать с визитами, как…

– Не верю! – вскричала Эмма, хотя семена подозрений, посеянные любовником, уже дали всходы.

– И не надо. Я практический человек, дорогая. Я привык полагаться на опыт, а не на теорию. Едем к вам, и бьюсь об заклад – мы застигнем голубков воркующими в постельке… Твой дражайший муженек ни в чем себе не отказывает, тогда как тебя терзают угрызения совести. Ты изводишь себя раскаянием, а он волочится за горничными. Граф женился по расчету. Ему нужны были деньги твоего отца, а вовсе не ты!

– Нет… – простонала Эмма, сгибаясь в приступе рвоты.

Кровь прихлынула к ее лицу, желудок свела судорога. Содержимое ужина рванулось наружу, прямо на снег, укатанный колесами экипажей.

Темнота и метель скрыли ее от глаз случайных прохожих. Но не от пристального взора любовника. Он достал платок и с брезгливой гримасой подал Эмме.

– Когда Оленин в последний раз наведывался в супружескую спальню? – спросил Самойлович, не щадя ее чувств.

Бедная женщина пошатнулась и схватилась за его руку.

– Давненько… – ответил за нее отставной офицер. – Как ты объяснишь ему свою «болезнь»?

Мысль о беременности, которая до сих пор не приходила Эмме в голову, вдруг молнией пронзила ее. Боже… только не это! Муж не станет слушать ее оправданий…

– Обвини его в измене, – подсказал Самойлович. – Первая! Уличи его в прелюбодеянии и потребуй…

Он чуть не вымолвил «сатисфакции», но вовремя вспомнил, что дуэль – чисто мужская прерогатива.

– Потребуй извинений… пригрози разъездом.

– Разъездом? Но…

– Поехали! Нельзя терять ни минуты!..

Глава 21

Выслушав басни дворника про полнолуние и нечистую силу, Лавров двинулся дальше, все еще не теряя надежды догнать Оленина и проследить за ним. Доктор явно неспроста выскочил на улицу как ошпаренный, неспроста свернул в переулок…