Гелий Рябов - Мертвые мухи зла Страница 38

В крепости никогда раньше не был и, прежде чем направиться в тюрьму Трубецкого бастиона, решил зайти в собор. Да-а, таких впечатлений - острых, ярких и болезненных одновременно - у него раньше никогда не было. Вот они, мертвые цари, все до одного, а бедному Николаю Александровичу и этого не дозволили: упокоиться последним сном среди предков. Ходил по собору, как пьяный. Куда ни глянь - история, да какая! Вот царь-освободитель, священник о нем рассказывал, а ведь не пощадили, убили. А вот и Петр, великий, конечно, но злобный и психованный, убил всех, кого только смог.

- Ищете что-нибудь? - Тихий, вкрадчивый голос за спиной.

Оглянулся: мужичок с ноготок, в потрепанном костюмчике старинного покроя, седой, патлатый, бородастенький.

- Вот, смотрю...

- Идите сюда... - Мелким шажком засеменил ко второму входу, остановился под окном. - Это здесь.

Посмотрел под ноги, туда, куда указывал незнакомец.

- И... что?

- Государь приказал сделать здесь склеп. Себе и членам своей семьи, всего семь мест. И похоронить. Но - не похоронят. Никогда.

- Ну, вы этого знать не можете... - Поднял глаза - никого. А в голове свистит холодный ветер: всё, Ильюхин, допрыгался-доскакался. И дни твои закончатся в желтом доме...

...Охрана Трубецкого бастиона была суровой. Старший долго крутил в руках мандат, потом с тоской во взоре произнес:

- А черт тебя знает, парень. Я подписи тащдзержинского в жизни своей не видал... Ты поди-сходи в дом бывший градоначальника, тама - Чека, пусть они одним словом обмолвятся, я тогда тебя...

Отскочил, выдернул браунинг.

- Всем лечь! - заорал. - Лицами-харями - в землю! Стреляю без предупреждения!

Они улеглись беззвучно. Всем связал руки за спиной, повел.

- К коменданту... Или начальнику тюрьмы. Бегом!

Побежали беспрекословно. Когда ввел троицу в кабинет начальника, тот схватился за телефон, но, прочитав мандат, успокоился:

- Что поделаешь, браток... Дурачье и хамы. А работа здесь тонкая... Заприте их на трое суток, - распорядился. - Поставьте другую охрану. Этих вон! После отсидки...

Объяснил свою цель. Предупредил:

- Просто так, в одночасье, мы их губить не станем. Нужен общий повод. Ну, скажем - враг у ворот города, деваться некуда, не отдавать же эту сволочь белякам? А пока я продумаю - что и как. Теперь - по камерам. Я хочу познакомиться с ними.

И вот Николай Михайлович, пожилой уже, грузный, потрепанный, но тщательно выбритый. Всмотрелся в мятое лицо, в мешки под глазами, в кошку, которую великий князь держал на руках.

Представился, спросил:

- Вы приходитесь Николаю Александровичу...

- Я двоюродный дядя государя.

- Я к тому, что... племянник ваш и все присные его и люди его... мертвы.

Отвернулся, зарыдал, плечи дергаются, голова трясется. Да-а, весть не радостная...

Поднял на Ильюхина страдающие глаза, по дряблым щекам - слезы.

- Много лет назад... В Нескучном саду, в Москве - там дворец... Э-э, бог с ним, неважно. Знаете, вечерело, закат над Москвой-рекою, а мы с Никки - молодые-молодые - в траве... Сидим и смотрим на заходящее солнце. Сколько было надежд, и вся жизнь - впереди... Теперь в это так трудно поверить...

- Вы историк?

- Да... Откуда вы знаете?

- А что за книги у вас?

- О-о, много... Почему вас интересует? Впрочем - ладно. Что с нами будет?

- Вас расстреляют. Всех. Чем скорее в молитве вы примиритесь с этой неизбежностью - тем легче вам будет. Уж не взыщите за прямоту... И еще: все, о чем я здесь сказал, - исчезло. А вы - забыли.

...Обошел еще троих, одного за другим. "Выводным" приказывал оставаться в пяти шагах от дверей, дабы не смогли подслушать. Объяснял узникам:

- Вижу свой долг в том, чтобы приготовить вас всех к тому, чего не миновать. - У Георгия спросил: - А вот была у меня монетка в детстве, а на ней - говорил батюшка - сам Пугачев. Редкая, правда?

- Это подделка... - отвечал равнодушно. - Скажите, что с нами будет?

Объяснил...

Павел Александрович плакал:

- Пасынка моего, князя Палея, увезли на Урал. В городок какой-то... Может быть, вы случайно знаете что-нибудь?

Умом понимал, что отвечать нельзя, но... все рассказал с мельчайшими подробностями и деталями. Странно... У великого князя высохли слезы, он перекрестился, прочитал заупокойную. Сказал:

- Когда знаешь - легче. А нас - когда?

- Скоро. - Протянул золотые часы князя Палея. - Это у него перед... казнью отобрали. Пусть будут у вас.

Лицо Павла Александровича - узкое, длинное, вытянулось еще больше.

- Н-нет... - Взял трясущимися руками, едва не уронил, Ильюхин успел подставить ладонь.

- Осторожнее!

Павел стал нервно смеяться - захлебывался кашляющим смехом.

- Ос... тор... ож... нее.... Кх-кх-кх... Это - мне-то? Вы шутите, молодой человек... - Погладил крышку часов - нежно, со слезой. - Куда мне... Закопать - жалко. Возьмите. Вам... достались - пусть у вас и останутся...

Ильюхин убрал старцевский подарок в карман, вздохнул.

- Я вам напоследок всю правду... Что у вас - то и у меня... - Заметил, как приоткрылся рот Павла, его изумлению не было предела и, не дожидаясь, пока последует вопрос, закрыл за собою дверь.

...Дмитрий Михайлович отвернулся лицом к стене и ни на один вопрос не ответил. Когда Ильюхин уходил - сказал грустно:

- Желаю вам, молодой человек, никогда не пережить подобное. Будьте счастливы и храни вас Бог!

Больше здесь нечего было делать. Осмотрел пространство между стеной тюрьмы и наружной, крепостной стеной. Выслушал рассказ коменданта о произведенных здесь расстрелах, ковырнул пальцем свежую дыру в кирпиче, одобрил: "Как вариант - годится".

Потом отправился - вновь - к собору. Долго стоял, задрав голову, перед колокольней, ангел и крест на ней смотрелись из этой позиции весьма непривычно и напоминали какой-то странный символ. Взглянул под ноги: булыжник. Снова на крест: нет, это именно то, на чем принял смерть Спаситель. И это значит...

"А я становлюсь хитрованом ВЧК... Кто бы и подумал. Что ж: четверых кокнем в междустенье и там же зароем. И скажем - это то самое место, где они погибли. И где их закопали. А настоящих - расстреляем здесь. Под крестом. Приготовим славную яму-могилу на четверых, в полный профиль, как положено. Зароем, уложим булыгу. И пустим второй слух: убиты где-то на площади..."

Уже не удивлялся ни мыслям своим странным, ни тому, что готов, не дрогнув, уничтожить ни в чем не повинных людей. Смертен человек и может только то, что может. А парить на воздусях - не житейское дело. Спасти нельзя, и потому - нечего слюнявить.

В январе 1919-го стало ясно: вокруг Петрограда сосредоточиваются огромные силы белых. ЧК докладывала о бесконечных - мелких и крупных заговорах внутренней контрреволюции. 25 января Ильюхина вызвал к аппарату Юз Дзержинский. Переговоры прошли просто, внятно и коротко: "Здесь Дзержинский. Подтвердите свое присутствие". - "Здесь Ильюхин. Третья стража". - "Обстоятельства складываются так, что захват в недалеком будущем столицы Северной коммуны, Петрограда, исключить никоим образом нельзя. Ваши предложения". - "Я готов выполнить ваш приказ". - "Выполняйте".

Распорядился подготовить четверых арестованных анархистов - их решено было расстрелять и закопать в междустенье и официально при этом объявить в газетах о ликвидации великих князей. Оных же вывести 27 января, на рассвете, к подготовленной яме на соборной площади, убить и закопать. Приказал коменданту: если Николай Михайлович попросит - бросить в яму и кошку.

Утром 26-го повели на казнь анархистов. Они выбрасывали руки вперед и вверх и кричали что-то о диких конях, которые когда-нибудь будут пастись на том месте, где был Петроград...

На рассвете 27-го вывели князей. Они были в исподнем - одежду приказал с них снять и сжечь, и потому мелко дрожали от холода и клацали зубами. Николай Михайлович кошку держал на руках, она жалобно мяукала. Приказал всем спуститься в яму и смотреть на крест колокольни и ангела. Потом приказал стрелять...

Когда всё было кончено - велел тщательно закопать, потоптаться как следует и уложить булыгу. Через час площадь приняла прежний нетронутый вид...

...На душе - пустота, в сердце - выгребная яма, в голове - нарыв. Велел коменданту три дня никого в крепость не пускать и отправился в город - погулять перед отъездом в Москву. Перед уходом в мир иной - в этом сомнений не было. Когда вышел на Троицкий мост и равнодушным взором повел слева направо, словно фонарь волшебный зажегся и спала с глаз пелена: этот город, созданный бунтарским гением первопроходца, был прекрасен, как любимые - отныне и навсегда - стихи...

Вдруг увидел решетку Летнего, ее ритмичную строгость под сенью заснеженных крон и два гранитных небольших моста справа и слева. Словно картина великого художника, обращенная к сердцам и душам людей, утонувших в крови ближних своих. А справа стоял дворец, простой и ясный, как разрешение предутреннего спокойного сна, и примыкавшие здания уходили в туман, искрящийся и прозрачный, обещая тишину и отдохновение. "Как красиво... думал, не стараясь унять вдруг пробившиеся слезы, - как душевно и спокойно... И вот, пришли мы, чтобы разрыть это все без остатка. Нет. Пусть оно даже и останется, сохранится, но что эти дома без тех, кто жил в них когда-то, поколение за поколением... Это надгробия".