Алексей Нагорный - Рожденная революцией Страница 38

– Этого у нас у самих в отвал. Нам бы… – Коля поискал глазами и снял со стены старинную, изукрашенную перламутром гитару с роскошным голубым бантом.

– Мальчик играет? – улыбнулся он. – Если бы девочка, бант розовым должен быть…

– Все-то ты знаешь, – посмотрела она недобро. – Не подавился бы – от излишка знаний.

– Мы не подавимся, мы – Берендея Кутькова выученики, – гордо сказал Коля и ударил по струнам:

Перебиты, поломаны крылья.Тяжкой думою душу свело.Кокаином – серебряной пыльюВсе дороги мои замело…

Коля отложил гитару:

– Поняла, на что шелк сменяю?

– Тебе зачем? Сам нюхаешь или кому сбываешь? – спросила она.

– Коммерческая тайна. Я же не интересуюсь, откуда у вас, сочувствующей советской власти женщины, марафет? А?

– Язва ты, – усмехнулась она. – Черт с тобой, дам. Понравился ты мне. Люблю огромных мужчин.

Она томно потянулась. Коля испуганно вскочил, схватил мешок:

– Давай к делу, дамочка. Некогда мне.

– А я тебе разве не дело предлагаю? – Она придвинулась к нему.

Коля оцепенел. Он понимал, что в данной ситуации ему не миновать объятий адвокатши. Если ее оттолкнуть – развалится, лопнет, как мыльный пузырь, с таким трудом и риском налаженный контакт, а вместе с контактом провалится, не начавшись, операция по ликвидации Пантелеева. «Вот и решай… – лихорадочно соображал Коля. – Что делать и чем пожертвовать – чистотой взаимоотношений с Машей или поимкой Пантелеева…»

– Что-то ты темнишь, – сказала она. – Почему не хочешь? Не нравлюсь?

Коля подошел к прикроватной тумбочке, на которой стояли фотографии в рамочках, и незаметно уронил на столешницу фотографию Пантелеева.

– Нравишься, – повернулся он. – Не на того только нарвалась. Я, мать, не кобель, поняла? Сначала хахалей своих прогони, а потом видно будет! – И Коля яростно швырнул ей в лицо карточку Пантелеева.

Она послушно подобрала ее с пола и почти с нежностью посмотрела на Колю.

– Ревнивый, – сказала она грудным голосом. – Я о таком всю жизнь грезила. Муж у меня, видишь ли, дубина был. Совсем бесчувственный, не горячий совсем. А ты, я вижу… – она скрипнула зубами.

Коля схватил мешок, пулей вылетел в коридор.

– Марафет забыл, – зашипела она ему вслед.

Коля вернулся, схватил пробирку с белым порошком и наткнулся на ее колючий, вопрошающий взгляд.

– Я ждать буду. – Она жарко дохнула ему в лицо, но Коля вдруг поймал себя на том, что не верит ей. «Слова любовные, а глаза холодные, – подумал он. – Здесь что-то не чисто».

– Ровно через три дня жду, – сказала она. – Не забудь.

…Коля не ошибся. Едва закрылась за ним дверь, как из соседней комнаты вышел Пантелеев, задумчиво взглянул на адвокатшу:

– Рисковая ты, Раиса.

– Я подумала: если он из легашей – тебе надо самому посмотреть. Ты ведь бывший… – она усмехнулась.

– Не шути этим. Леня этого не любит, – сказал Пантелеев тихо, и она осела под его взглядом, словно вдруг напоролась на безразличные глаза гадюки.

– Я его пока не понял, – продолжал Пантелеев. – Да это и не важно – рисковать мне нельзя. В следующий раз придет – пусть за ним наши протопают. Легавый – в канал его. А не легавый… все равно в канал. На всякий случай. Береженого и бог бережет. Я, Раечка, год назад наплевал бы на этот, как бы сказать, юридический казус. Год назад, но не сегодня. Они, суки, растут на глазах, понимаешь? Оперативное мастерство у них растет. Кое в чем они теперь и сыскную полицию переплюнут. Делай, как сказал.

Через час Коля уже докладывал на оперативном совещании о результатах своего визита.

– Сделаем засаду, и как только появится, – возьмем, – потер руки Вася. – Чувствую я, что отгулял наш бывший сослуживец, трясця его матери!

– Не юродствуй, – оборвал Васю Бушмакин. – Оперативно неграмотное предложение.

– Почему? – обиделся Вася.

– Вы, Василий Дмитриевич, мерите аршином трехгодичной давности, – заметил Колычев. – Тогда юнкеров так ловили, мальчишек. А теперь мы имеем дело с профессионалом по двум линиям: и уголовной и нашей. Это никак нельзя сбрасывать со счетов!

– Коля должен выявить круг своей дамочки, – сказал Гриша. – Выйти на Пантелеева. Обставить его. Тогда – все. Рви яблочко, оно созрело.

– Верно, – кивнула Маруська. – Но как быть, если Пантелеев действует? А это значит – убивает! Вот сводка. Двадцать четвертого Пантелеев ограбил артельщика телеграфа и убил. Двадцать шестого – совершил налет на квартиру врача Левина. Всех убил! Ты, Григорий, не лекцию в академии читаешь, ты на работе, между прочим! Нет у нас времени на все эти опер премудрости. Действовать нужно просто и быстро. В чем-то Василий прав, я так считаю!

– Позвольте, я скажу. – Коля встал. – Отношения с этой бабой у меня без пяти минут… самые горячие… Ты, Маруська, не волнуйся, я подлость Маше не сделаю, это я просто для сведения вам сказал, чтобы вы знали, как мне сладко.

– Если дело требует, – ухмыльнулся Вася.

– Я свою жену люблю и на это не пойду! – взорвался Коля. – Стыдно тебе шутить этим, Василий!

– А я чего? Я ничего, – стушевался Вася.

– Тебя никто не заставляет. Это… ну, в общем, ясно, – покраснел Бушмакин. – Используй ситуацию, вот и весь сказ. Понял? Свободны все.

– У меня два слова. – Колычев внимательно посмотрел на Колю. – Я, Коля, сижу и анализирую ваш рассказ – он очень красочен и подробен, словно я сам там побывал. Я эту… потаскушку хорошо знаю, я вам докладывал, помните. Так вот: у вас не возникло ощущения, что она… ну, скажем, неискренна? Не договаривает чего-то?

– Возникло, – кивнул Коля. – Именно так, как вы говорите. Я ушел с уверенностью, что она мне не очень поверила.

– Вы договорились встретиться через три дня? Идите к ней завтра же!

– Какие у вас основания? – спросил Бушмакин.

– Если Коля прав – через три дня она будет готова. К чему? Не знаю. Но уверен, что Колю ждет не слишком приятный сюрприз. Нужно ее опередить.

– Предлог? – спросил Коля.

– Случайно вам достались бриллиантовые серьги. Их нужно немедленно реализовать.

– Ничего себе, – вздохнул Бушмакин. – Бриллиантовые… Да мы шелк едва достали!

– Коля познакомился со мной в тот момент, – сказал Колычев, – когда бандиты хотели отобрать у моей жены бриллиантовые серьги. Помните, Коля?

Коля кивнул, уже догадываясь, куда клонит Колычев, и не ошибся. Колычев положил на стол черную, обтянутую кожей коробочку.

– Вот, товарищ начальник, – улыбнулся он. – Это то, что нужно.

Бушмакин открыл коробку. На черном бархате сверкнули крупные камни.

– Не-е-е… – Бушмакин закрыл коробку и пододвинул ее к Колычеву. – Мы не можем это принять.

– Неужели жизнь человека дешевле этой мишуры? – тихо спросил Колычев.

– А… Елизавета Меркурьевна? Жена ваша? – уже сдаваясь, спросил Бушмакин.

– Елизавета Меркурьевна произнесла по этому поводу те самые слова, которые я только что вам процитировал, – витиевато сказал Колычев.

Коля пришел домой и без сил повалился на диван. Маша вытащила у него из-за пояса кольт, положила на подоконник. В дверь заглянул Ганушкин, вслед за ним – Тая.

– Вот какое дело, – сказал Ганушкин виновато. – Я, конечно, понимаю, но жизнь – она свое берет. Ты, Маша, сказала уже?

– Нет, – Маша отрицательно покачала головой. – Ему не до меня…

– Что такое? – безразлично спросил Коля.

– Да исполком комнату Бирюкова решил вам отдать, – выпалила Тая. – Вот радость-то!

– А Егор Кузьмич намекнул мне, что у них с Таей ожидается прибавление семейства, – улыбнулась Маша.

– Ну и берите эту комнату! – почему-то обрадовался Коля. – Нам она все равно ни к чему.

– А если у вас дети будут? – неуверенно сказал Ганушкин.

– У нас? – грустно произнесла Маша. – Вы, как говорила одна моя знакомая дама, с меня смеетесь!

– Ни к чему нам дети, – буркнул Коля. – Пока ни к чему, – поправился он. – Вот построим новое общество – тогда.

– Бабы – они при любом обществе хотят рожать, – саркастически заметила Тая.

– Будет, будет тебе, – оборвал ее Ганушкин. – Лучше скажи спасибо Николаю и Маше и айда – им отдохнуть надо.

– Покой нам только снится, – вздохнула Маша.

Ганушкины ушли. Маша села рядом с Колей на диван:

– Когда мы последний раз виделись, горе мое?

– Позавчера, кажется, – виновато сказал Коля. – Или нет?

– Господи, – Маша погладила его по голове. – Я все время задаю себе вопрос: зачем мне такой муж, как ты? Есть будешь? – Она открыла деревянный, некрашеный шкафчик, поставила на стол хлеб, картошку и лук. Коля подошел к столу, отломил кусок хлеба.

– Ты на меня обиделась? Когда я о детях сказал?

– Нет. – Маша отвела глаза. – Я понимаю…

– Обиделась, – кивнул Коля. – Ты вот что пойми: меня могут убить в любую секунду. Я знаю, что слабая женщина сказала бы: «Умрешь ты, останется твой сын, твое продолжение». А ты что скажешь?